Партизанская ёлка

1.

Во времена не столь отдалённые поезда из Вильнюса в Ужгород и обратно ходили, не пересекая государственных границ, не томя пассажиров на таможнях, размеренно, быстро и ровно. Для Николая Полищука, человека без особых примет, инженера какого-то номерного завода, этот путь «профессионального командировочного», как он себя называл, стал вроде нити утка для ткацкого челнока. В одну из таких поездок, будучи единственным пассажиром купе, он задремал под стук колёс после вечернего чая, сидя одетым на нижней полке у окна. Но уснуть не успел. Поезд остановился внезапно, но мягко, будто вошёл в свежий сугроб. Николай раздвинул шторки на окне. За стеклом ветер раскачивал фонари на столбах; виднелись строения станции. Читалось «Княжполь». Приятная неожиданность для пассажира ночного поезда: он родился в этом городке. Правда, ещё в детстве был разлучён с ним, но, видимо, чувство Малой родины, всегда светлое, радостное, является врождённым.

От здания вокзала шёл к вагонам через пути человек с небольшим чемоданом. Через минуту­-другую за дверью купе раздались шаги, зеркальная створка уехала в сторону, стерев копию типичного станционного пейзажа. В светлом дверном проёме, как на портрете во весь рост, обрисовалась статная фигура военного в шинели и папахе. По звёздам на погонах - полковник. Из-за его спины выглядывал маленький проводник в большой форменной фуражке. Ночной пассажир козырнул в ответ на приветственный кивок «старожила» купе. От постели, предложенной вагонным начальником, отказался тихим, с приятной хрипотцой голосом: «Благодарствую, недолго ехать».

Когда поезд тронулся, полковник уже сидел напротив Полищука без шинели и папахи, положив на столик ку­лаки, провожая глазами уплывающие огни городка. Всё чётче вырисовывалось в оконном стекле его лицо - узкогубое, с впалыми щеками и седой щё­точкой подстриженных усов под коротким носом. Он весь - и зрением, и слухом - ушёл в себя. Николай понимал, что любое его слово сейчас будет неуместным.

2.

Поезд бежал, торопливо отсчитывая стыки сталь­ного пути, словно бы торопясь доставить к празд­ничному столу тех, кому выпала дорога в последние часы уходящего года. Полищук всё так же тайком рас­сматривал в оконном стекле своего спутника, пока лицо его не стало расплываться в призрачном сия­нии Луны, всходившей над белёсо-голубой равниной. Внизу, под высокой железнодорожной насыпью, как театральная сцена, поворачивалась плоская речная терраса с густой россыпью изб и чёрной церквушкой без креста. А за рекой, на обрыве, тугим сверка­ющим облаком клубился заснеженный парк. Мельк­нула узкая щель аллеи, и на мгновенье открылся большой белый дом.

Вдруг поезд стал сбавлять скорость. Наконец залязгал сцеплениями и остановился. Впереди послышались крики. Наш проводник в накинутой на плечи куртке про­бежал в сторону тепловоза. Вскоре вернулся, за­топал в коридоре.

«Что случилось?» - спросил полковник, отодвигая дверь. – «Впереди пути замело, настоимся теперь», - раздалось в ответ.

Николай разочарованно протянул: «Ну вот, встретили Новый год!». Полковник кинул быстрый взгляд на часы: «Мда, к двадцати четырём можем не успеть». Казалось, он даже рад остановке – глаза его улыбались. «Бывают же такие совпадения, - добавил он интригующе и покачал головой, как бы не веря в то, что произошло.- Ровно тридцать лет тому назад, день в день, мне пришлось встречать здесь Новый год… Нет, конечно, не в поезде. Видите огни? Это Низы - древнее село Полесья. А за селом (отсюда не видно), на высоком берегу Стривигора – усадьба девятнадцатого века; при советской власти - музей. Там после изгнания Наполеона и Заграничного похода русской армии собирались члены тайного общества Соединенных славян… Погодите!». Он опять выглянул в коридор: «Будьте любезны, сколько нам ещё стоять?» - «Часа три, не меньше»,- отозвался проводник. «Составите мне компанию? - обратился к Полищуку полковник. - За полтора часа обернёмся. Тут недалеко».

Нечаянные попутчики оделись и вышли из поезда. Луна - вы­пуклая, как плафон уличного фонаря, освещала дорогу в близкие Низы. Сельская улица была безлюдной. Окна бревенчатых хат светились электричеством. Народ провожал старый год в тёплых избах. За мостом, под которым чёрный Стривигор спорил с лёгким морозцем, дорога пошла круто вверх, огибая подножие кону­сообразной горки, и дальше вдоль парка. Полковник приостановился. «Княжья Могила, а там, за полем,- он махнул рукой в сторону тёмной зубчатой стены,- Белозёрские леса. Слыхали?». Полищук не только по книгам и кинофильмам знал о знаменитых партизанских лесах, но распространяться об этом не стал.

Узкий просёлок, держась живой изгороди парка, вывел путников к липовой аллее, в глубине которой белел особняк с портиком. Какое-то щемящее воспоминание заставило инженера напрячь память. Тщетно! Словно ощутил в пальцах тонкую ниточку, и она сразу выскольз­нула. Полковник между тем свернул с аллеи на тропинку в снежной целине. Впереди светилось окошко флигелька. Залаяла собака. На крыльцо вышел старик в ва­ленках и женском платке на плечах. Всмотревшись в нежданных гостей, вскрикнул удивленно: «Товарищ командир?! Андрей Николаич?!». И опять коротко вспыхнул свет в памяти Николая. А полковник и сто­рож музея уже радостно тормошили друг друга: «Обрадовали, Андрей Николаич! Ну, обрадо­вали!» - «Узнал, Петрович. Значит, не очень я постарел. Мы тут с попутчиком на чугунке застряли. Заносы». – «Чего ж стоим? Заходите в хату». – «Не могу, дружище. Опоздаем. Своди-ка в родные пенаты. Кто знает, доведётся ли ещё».

Петрович, сбегав трусцой за ключами, повел нас к дому-музею. И началось неторопливое шествие по старинному барскому особняку: прихожая, коридор, библиотека, снова коридор, чья-то по-спар­тански убранная спальня, детская. Звон ключей в тяжёлой связке. Щёлканье электрического выключа­теля. Междометия. Слова, понятные лишь Петро­вичу и полковнику.

С каждой минутой, проведённой в этих стенах, Николай всё сильнее проникался уверенностью, что вот-вот он ухватится за конец ускользающей нити, которая выве­дет его память из тёмного лабиринта на свет. И ухватился-таки, когда глазам открылась гостиная, где висел в золочёной раме портрет молодого офицера в зелёном мундире с эполетами и высоким красным воротником. Инженер сразу вспомнил, где и когда видел этот портрет, и уже готов был объявить о своём открытии. Но пока справлялся с охватившим его волнением, Андрей Николаевич сделал приглашающий жест в сторону портрета: «Знакомьтесь, молодой человек. Перед вами Владимир Бе­лозёрский, первый хозяин усадьбы и сторонник тайной организации «Соединённых славян». Между прочим, дед вашего покорного слуги. Только сегодня не он позвал меня сюда. В этом доме тридцать лет тому назад я встречал Новый год при самых невероятных обстоятельствах,- полковник повернулся к настенным часам.- Минут тридцать у нас ещё есть. Присядем».

Мужчины расположились на угловом диване, и внук «царского злоумышленника» начал свою повесть.

3.

- Я, капитан Красной Армии, командовал в то время партизанским соединением, действовавшим на участке Княжполь - Низы. А Петрович, тогда просто Ваня, был у нас лучшим разведчиком. Ладно, красная девица, не скромничай! Значит так, уже был взят нашими Киев, фронт прибли­жался к Полесью. Отряд не выходил из боёв: надо было достойно проводить засидевшихся гостей. На­строение, сами понимаете, праздничное. И тут в последние дни уходящего года кто-то в отряде вспомнил о ёлке. Ну, ёлок вокруг нас было достаточно, а вот новогодней - в игрушках и огнях, вокруг которой могли бы порезвиться наши ребятишки, видеть не приходилось. Не все знают, что Белозёрские леса были настоящей партизанской республикой, где советскую власть представляли не только вооружённые люди, но и колхоз, больница, школа и даже детсад. Ко­нечно, дети наши были лишены многих радостей мирной жизни, и мы, взрослые, пользовались любым удобным случаем, чтобы вернуть им хотя бы часть из отнятого…

Спасибо Петровичу, натолкнул меня на мысль устроить детям праздник… Помню, докладывает мне утром тридцать пер­вого декабря, дескать, фашистский гар­низон покинул Низы, а полицаи, судя по всему, готовятся в усадьбе к пьянке. «Пусть заснут по­крепче,- решил я.- Прихлопнем сразу всех». А Петрович эдак хитро отвечает: «Негоже, командир, поганить светлый праздник иудиным ве­сельем. Да и музей жалко. Подпалим ведь в бою». И тут меня осенило!

Тотчас отдал приказ собрать детей в одном месте, срубить и доставить к границе леса большую ёлку. Десятка полтора самых отчаянных парней затаились в верховьях оврага, выходящего устьем к Стривигору. Я сам решил возглавить этот отряд, ибо никто лучше меня не знал усадьбы. Ведь я родился и вырос здесь. Отсюда в двадцатом ушёл на войну с поляками. До неё колебался, к кому идти, к красным или к белым, ведь на гражданке брат брата убивал. И каждый сражался за Отечество. Только разное. А тут выбирать не приходилось: иноземец грозился занять русскую землю. Замечу, почти столетием ранее из этого дома увезли на каторгу моего деда. Он по делу декабристов проходил. Да-а... Только начало темнеть, повёл автоматчиков по оврагу к реке, где начинается парк. Там я оставил пятерых, а с остальными двинулся по льду Стриви­гора до того места под обрывом, откуда можно незаметно подняться в парк. Ещё двое моих товарищей остались сторожить подъём. Наверху снова разделились: одна группа, увязая в снегу, пошла в обход дома, чтобы взять на прицел парадное крыльцо, а вторую я повёл через парк к светящимся окнам гостиной.

Немногочисленную охрану сняли мы без особого труда и бесшумно. Это была лишь часть задуманной операции. В то же время другие группы партизан, выйдя из леса, занимали оборону на обрывистом берегу Стривигора, на Княжьей Могиле.

Полковник чему-то мысленно улыбнулся и продолжил:

- Итак, с тремя товарищами я подкрался к окнам гостиной. Эх, знали бы вы, как чесались у меня руки швырнуть в дом гранату. Фашистские прислужники расположились по-хозяйски: растопили камин, этот вот стол завалили забытой нами снедью, заставили бутылями с самогоном. Полицаев было с полдюжины. Кто сидел за столом, ковыряясь в та­релке с холодцом. Кто развалился на диване, опив­шись и объевшись. Кто со стаканом в руке устроился на ковре у камина. А кто уже обнимал фикус, как жену родную. Гостиную освещала керосиновая лампа. Эта самая, под потолком, только сейчас в ней электрическая лампочка. Внимание моё привлекла дверь, приоткрытая из гостиной на веранду. Жарко им было, видите ли! Она, то есть дверь, и соблазнила меня на действие, мягко говоря, легкомысленное для боевого офицера. Короче, я рванулся в гостиную с криком «бросай оружие!». Полицаи очумело уставились на меня, точнее, на мои руки, поднятые над головой. В руках я зажал по лимонке. Что, не верится? Понимаю. Тогда, молодой человек, я был чуточку иной (Петрович не даст соврать): чёрная борода - досюда, плечи - во! Полушубок опоясан пулеметной лентой. В таком виде предстал перед пирующими. Тут и ребята мои ввалились во все двери,- полковник вновь бросил взгляд на часы.- Ого! Без пяти минут Новый год!.. Ещё два слова... Предателей мы заперли во фли­геле, и вскоре втащили в гостиную заиндевелую ёлку.

Вы спросите: а игрушки? Предусмотрели. Я поднялся на чердак, где, как и во времена моего детства, доживала свой век старая мебель. Сундучок с ёлоч­ными украшениями оказался на месте. После девяти часов вечера к крыльцу дома, совсем как в довоенные времена, стали подкаты­ваться санные упряжки с детворой. Можете пове­рить, дети наши выглядели вполне здоровыми. Одеты они были, разумеется, не роскошно, но по погоде. Одно неприятно поражало, заставляло нас, закалённых войной мужчин и женщин, стискивать зубы: у ребятишек, у всех, были испуганные лица. Входя в дом, дети умолкали, жались к взрослым, подавленные невиданным зрелищем. После хмурого леса, болот, полумрака тесных и сырых землянок, копоти сальных плошек - вдруг ёлка со звездой в окружении лакированной мебели, картин в золо­чёных рамах, блестящего шёлка портьер. Прибавьте сюда зеркальный паркет под высоким лепным потолком, чёрный блеск рояля и перламутровый - кафеля. Словом, сказочный дворец из сказочной жизни, о которой три долгих года рассказывали детям сказки партизаны-учителя. Я увидел себя в зеркале. Лицо моё было хмурым, недобрым. И счёл за благо выйти из дому.

Обход постов занял часа полтора. Когда я воз­вратился к окнам гостиной, за задёрнутыми што­рами слышались весёлые детские голоса, игра­ла гармошка, скрипел паркет под ногами танцую­щих. Ни одна самая удачная военная операция не приносила мне такого удовлетворения, как это бескровное завоевание крошечного мирного пространства в океане войны.

На этих словах полковник умолк и поднялся с дивана.

4.

- А мы вас тогда искали по всему дому, товарищ командир, - вдруг вы­дохнул инженер, возбуждённо вскакивая. – Не удивляйтесь! Да, мы - мои товарищи и я. Я из тех парти­занских детей, понимаете, Андрей Николаевич? Коля Полищук. Я был тогда очень мал, лет шести, но хорошо запомнил ту ёлку, хотя войну помню смутно. С неё-то и начинаются пер­вые мои воспоминания. Ещё бы, такое... такое...

Николай подыскивал подходящие слова, и в это время в гостиной старого дома, помнившего и декабристов, и бойцов РККА (транзитом на Варшаву), и партизан Великой Отечественной войны, гулко и торжественно про­били двенадцать раз настенные часы в тёмном ореховом футляре. Новый год наступил. И ни старый полковник, ни немолодой уже инженер не пожалели, что встретили его не с домашними.