Александр Проханов. Владимир Сергеевич, ты в нашей литературе и культуре в целом занимаешь уникальное место. Ты — страж, ты — часовой, стоящий в карауле. После того, как Ельцин убрал Пост № 1 у Мавзолея и эти святыни по существу остались без охраны, без людей, которые посвящают свою жизнь сбережению высоких идеалов, ты остался последним стражем, последним караулом, который не даёт эти ценности разграбить, осквернить. И ты всё время находишься в сражении. А если ты уйдёшь с этого поста, если ты покинешь этот мир, как ты думаешь, ценности сокровищницы красного "алмазного фонда" сохранятся? Или на них набросится свирепая толпа и их расклюёт и разграбит?
Владимир Бушин. У меня, Саша, нет ощущения, что я уникальный "последний страж". Ведь множество единомышленников, товарищей, друзей во всех концах страны. Это я впервые ощутил еще в роковые дни 1991-1993 годов, когда сотрудничал в "Советской России", тираж которой был почти 2 миллиона экземпляров, вижу это и сейчас. 8 января сказать мне доброе слово, поговорить по душам, и распить добытую где-то бутылку "Киндзмараули" на несколько часов приехали из Ленинграда профессора М.В. Попов, А.С. Казеннов и рабочий Василий Иванович. Так начались для меня юбилейные святки. На другой день звонит незнакомая женщина из Карелии, спрашивает почтовый адрес, тоже хочет чем-то порадовать. Потом — Павел Степанович из Краснодара. Тут же получаю поздравление Валерия Николаевича Чевачина из Латвии, из милой сердцу моему Юрмалы. А по Интернету от В.П. Сивоконя такая добрая весть, что я ответил: "Спасибо, спасибо. Если можете, приходите на мой вечер в ЦДЛ". Он отвечает: "Спасибо, спасибо, но я живу на Камчатке, это от ЦДЛ далековато". Александр Степанович Коледаев из Нижнего Новгорода прислал мне замечательную картину, и в моей домашней "картинной галерее" уже две его работы. Вот обозначившийся в эти дни "ареал обитания" моих единомышленников и друзей — поперек всей страны от Карелии до Краснодара и вдоль всей страны от Юрмалы до Камчатки.
Уже 20 с лишним лет я пишу в сущности одну книгу. Это книга в защиту наших советских духовных ценностей, которые во многом совпадают с так называемыми общечеловеческими ценностями. И то, что сейчас Путин стал об этих ценностях говорить, очень отрадно, хотя он сам недавно напомнил пословицу насчёт халвы.
Предвидеть, что будет дальше, трудно. Народ сильно изменился. Недавно ехали мы с женой в такси, водитель, пожилой уже человек, многие его суждения справедливы, и в то же время, что для него Сталин? Интриган. Вот всё, что он мог сказать о человеке, тридцать лет возглавлявшем страну. В последнее время в одной хорошо знакомой тебе газете некий перманентный "борец за историю" негодует против критики "Русских царей". Да ведь цари-то разные были, и политика их порой была очень разная. Царь Петр создал современную армию и флот, разгромил шведское нашествие, "держал Мазепу за усы", потом — Академия Наук… Но в то же время — ликвидировал патриаршество, слишком много ввел иностранщины, обложил налогом бороды, что и нас скоро ждёт… И об этом нельзя молвить? Большевики сурово критиковали иных царей, но при этом сохранили в Ленинграде памятники и Петру, и Екатерине, и Александру I (Александрийский столп), и даже Николаю I. Четыре памятника в одном столичном городе. А сколько ныне памятников Сталину, и где они?
Иногда говорят: "Ещё не то бывало на Руси, но выходили из положения, справлялись." Я думаю, что такого, как сейчас, на Руси не было. И надеяться на то, что нас вывезет русский "авось" или старая дедовская стезя, — наивно.
Александр Проханов. Ты живёшь в печалях?
Владимир Бушин. Я живу разнообразно. Конечно, и в больших печалях. Когда 30 декабря прогремели взрывы в Сталинграде, а перед этим — в Пятигорске, я сказал жене, что не буду отмечать юбилей. И даже пришли на ум горькие строки.
Какой там, к чёрту, юбилей!
Все празднества сегодня лживы,
Когда всё яростней и злей
По всей стране грохочут взрывы.
И сотрясает города
Аж от Москвы до Сталинграда,
Как в сорок первом канонада.
А власть твердит: "Увы, беда.
Но в колокол не надо бить,
Могло гораздо хуже быть.
А впереди нас ждёт отрада —
Всемирная Олимпиада…
Дальше нецензурно. Но, впрочем, что такое "нецензурно" в стране, где цензура ликвидирована и, судя по всему, во всех сферах жизни!
Так вот, жена мне сказала, когда я прочитал ей приведенные выше строки: "Ты не прав. Террористы того и добиваются, чтобы мы все забились в свои норки и не высовывались. Надо именно в такие дни собираться с единомышленниками, посмотреть друг другу в глаза, ощутить плечо друга. Жертвы есть жертвы, их не воротишь, мы должны склонить головы перед их памятью. Но после этого держать головы высоко". Поэтому я решил всё-таки провести юбилейный вечер в Центральном Доме литератора.
Ведь жизнь продолжается, несмотря ни на что. У моего покойного друга Евгения Винокурова есть стихотворение о Моцарте и Сальери:
А в этом мире всё, как было.
Лишь гений мертвый на полу.
Жизнь неостановима. Моего маленького внука врач спросил: "Мальчик, как тебя звать?" Он ответил: "Маугли". А его сестра-ровесница (мои внуки — двойняшки) на прогулке с двумя бабушками вдруг бросает клич: "Девочки, за мной!" Это же прекрасно.
Жена мне говорит: ты в том возрасте, когда по определению должен изрекать мудрость. Я помню, как ещё молодым встретил людей моего нынешнего возраста. Они были мудрецы. Первый раз — в Гаграх, в Доме творчества в 1967 году. Этот был Василий Витальевич Шульгин — известный монархист, депутат Думы, который входил в число лиц, что принимали отречение у Николая Второго.
Шульгин сидел с женой за соседним столом в столовой, и Дима Жуков меня с ним познакомил. Иногда мы после завтрака шли прогуляться по набережной. Однажды я спросил (ведь был как раз год пятидесятилетия Октябрьской революции): как вы сейчас смотрите на Советскую Россию? Шульгин ответил: "Мы, русские националисты, мечтали о великой, сильной процветающей России. Большевики её сделали такой. И это меня с ними мирит".
А второй человек, которого я встретил в таком именно возрасте, был Лазарь Моисеевич Каганович. Я читал какую-то книгу, и там он упоминался, а в сноске была указана дата его рождения. И вижу: как раз завтра его день рождения. Я позвонил одному приятелю, говорю: "Пойдём завтра к Кагановичу, у него день рождения".
Нашли адрес. Он жил на Фрунзенской набережной. Мы пришли, позвонили. Дверь открыла дочь Майя. Она попросила нас не очень утруждать отца. Мы прошли, Лазарь Моисеевич лежал в постели с задранной ногой: он накануне сломал ногу, ему подвесили какой-то груз…
Когда мы стали говорить: "Смотрите, что пишут о Сталине", он ответил: "Да что Сталин! Рушат советскую власть, все наши завоевания!" Мне запомнилось, что главным врагом и зачинателем всего этого он считал Гавриила Попова (тогда тот был председателем Моссовета), что его надо особенно опасаться.
Вот эти два человека, каждый по-своему, были мудры.
Александр Проханов. Шульгин, мне кажется, был не совсем искренен. Его пропустили через камнедробилку. Он же не признал своей вины. Он должен был бы пасть на колени перед тобой и покаяться за всё то, что сделал перед монархией как русский националист, а потом перед советской властью, когда помогал Савинкову и занимался разрушением молодой Советской республики. Вот если бы он сделал это, а потом последовали бы тирады, о которых ты говорил, то можно было бы ему поверить.
А Шульгин — старая думская, наполненная интригами, лиса.
Владимир Бушин. Видишь ли, он эмигрировал и жил, кажется, в Югославии. А когда туда в 1944 году вошла Красная Армия, его обнаружили. Тот Шульгин? Тот самый. Его забрали. И он немало лет отсидел во Владимирском централе. Так что за свою вину перед советской властью он в какой-то степени понёс наказание. А вина его перед царизмом мне неизвестна. Он ведь явился в вагон царя не для того, чтобы изгнать его, а по поручению Думы присутствовал при историческом событии. И очень переживал, что явился перед светлыми очами его величества небритый и в мятой одежде.
С ним была и такая история. В своё время нашей разведке стало известно, что он собирается тайно посетить Россию. Ему не помешали, пропустили. Он же никого не взрывал, терроризмом не занимался. Побывал в Петрограде, Москве и Киеве. И потом написал книгу "Три столицы". Был ещё фильм "Перед судом истории", где он в беседе с каким-то абстрактным историком выглядел великолепно.
Александр Проханов. Меня вот что удивляет. Когда стояла страна, у неё была гигантская мощь, могучая культура, идеология. У этого великого государства и его идеологии было такое количество защитников, певцов! А стоило ему упасть, как образовалась пустыня, все куда-то сгинули. Я же помню, какие у нас в Союзе писателей были апологеты красного, какие витии! Потом их всех сдуло! Осталось 2-3 человека, ты в том числе. Почему? Что произошло? Это слабость, трусость, это магия какая-то? Значит, это не было для них экзистенцией, сущностью их жизни. Почему так мало людей стоит на страже великих ценностей?
Владимир Бушин. Покойный Александр Львович Дымшиц (он, прекрасно знавший немецкую литературу, немецкий язык, был большим деятелем в культурной сфере, когда мы пришли в Германию) рассказывал мне, что когда мы взяли Берлин, он с кем-то ещё пришли в газету "Фолькише беобахтер" и сказали: "Вы издавали фашистскую газету. С завтрашнего дня мы будем выпускать коммунистическую газету". И весь состав редакции остался на местах и стал выпускать антифашистскую газету.
Человеку хочется жить лучше, он боится угроз, неприятностей. Победили эти? Примкнём к ним. И среди советских людей оказалось немало таких.
Это ужасно, конечно. Сейчас много людей умных, образованных, грамотных, но очень мало людей смелых, которые штурмуют небо и берут города.
Но порой люди приходят в себя: Александр Зиновьев, Владимир Максимов…
Александр Проханов. Это не совсем удачные примеры, потому что и Зиновьев, и Максимов были открытыми врагами страны. И когда страна пала, начались чудовищные девяностые, они очнулись, они без этой страны почувствовали себя несчастными. А я говорю о предателях. Мы окружены предателями, получается?
Владимир Бушин. Далеко за примерами ходить не надо. Горбачёв и Ельцин. Казалось бы, всё при них. Это же чудовищно: Ельцин позвонил американскому президенту и доложил, что Советского Союза больше нет. А Горбачёв? Ему стоило послать батальон спецназа и арестовать эту тройку. Он этого не сделал.
Александр Проханов. Это тоже другое предательство — это агентура. А я говорю о людях, которые были с нами вместе. С которыми мы сидели за столами в ЦДЛ, они выступали у нас на пленумах, иногда нас порицали… Их сдуло. Они и не во враждебном стане — их нет нигде, они съёжились, исчезли, как дым. Чего им это стоило? Видимо, самоиспепеление произошло. Чем они сейчас могут жить? Ведь человек интеллигентный, духовный, художник — должен жить идеальным. Значит, либо этого идеального у них не было, чего я не допускаю, либо это идеальное у них каким-то образом сжалось и должно причинять им сейчас ужасное страдание за их ренегатство и предательство.
Владимир Бушин. Я не специалист по исследованию предательства, и ничего, кроме того, что уже сказал, не скажу: обыкновенное шкурничество. Подумай! Даже такие люди, как Михаил Ульянов. Входил в какую-то идеологическую комиссию ЦК, играл маршала Жукова, героического председателя колхоза, множество других советских героев. И вдруг… А Чингиз Айтматов? Уж ему, казалось бы, следовало знать и понимать, что сделала Россия и русский народ для Киргизии. А он такие вещи себе позволял!
Но для меня лично самым тяжелым был "случай Солоухина", моего однокашника по Литературному институту, приятеля. Он, например, в трудный для меня час позвал работать в "Литературную газету", где был членом редколлегии. А когда я работал в "Дружбе народов", он однажды влетел в мой кабинет с воплем "Ты — гений!" Это по поводу моей статьи в "Литгазете", где я предлагал прекратить бесконечные переименования городов и улиц и вернуть прежние: Тверь, Самара, Лиски…
И ведь такой русак! Я уж не говорю о редком таланте, не вспоминаю его стихи о Ленине, о партии… И вдруг на американские деньги издает книгу злобы и лжи о советском времени…
А интуитивное ощущение надвигающейся беды у меня возникло очень вроде бы странно — после проигрыша Анатолия Карпова в 1985 году Гарри Каспарову. Ведь проигрыш-то был нелепый — результат, с одной стороны, самоуправства президента ФИДЕ Кампоманеса, с другой — поведения Карпова. Вопреки воле чемпиона мира, которая в подобных случаях является решающей, матч был прерван при счёте 5:3 в пользу Карпова. Ему оставалось взять лишь одно очко, а Каспарову требовалось ещё три, что было весьма проблематично, если учесть, что первое очко он взял лишь в 19-й партии. А после перерыва матч был возобновлен с нуля, т.е. Карпов за здорово живешь подарил претенденту два очка. Вон же Борис Спасский не отказался от очка, записанного ему в результате неявки Фишера на первую партию. Вскоре уже на государственном уровне мы всё это и увидели — самонадеянность, безответственность…
Александр Проханов. Мы и сейчас окружены предателями. Меня приглашают в Кремль. Я смотрю на залы, наполненные вельможами — губернаторами, министрами, генералами — и вижу, как они с обожанием ждут прохода по красной дорожке президента, как они аплодируют ему. И у меня всегда мысль: вот чуть-чуть покачнись он, покачнись строй — они все гуртом, как стадо слонов, побегут предавать его. Это наш с тобой опыт: мы видели, как предавали нашу родину.
Владимир Бушин. Да, только мы видели не стадо слонов, а стаю шакалов, во главе которой бежали четыре президента: два русских, украинец и белорус. Это древний опыт! Фейхтвангер, когда ему говорили: как это так, старые большевики оказались предателями, отвечал: что тут нового? Алкивиад перебежал к персам. Почему Троцкому и Бухарину не повторить это? Такова натура.
Александр Проханов. Одной из главных задач советской эры, советского строя было создание нового человека. И казалось, если верить книгам, фильмам, этот новый человек создаётся. Ведь "Повесть о настоящем человеке" — не блеф. После этой повести многие люди без ног садились за штурвалы. Ко мне приходил друг-"афганец". Он потерял обе ноги в Афганистане. Но и с протезами сел за боевую машину пехоты, воевал, помня Полевого. И когда Маресьев стал выступать за Ельцина — губителя советского строя, для меня это было ошеломлением. Он пожертвовал репутацией — гигантским сокровищем, которое он сам создал. Так мы не создали нового человека?
Владимир Бушин. Ум, мужество и верность не всегда оказываются вместе. Думаю, в народе новый человек был создан. И это показала прежде и убедительней всего Отечественная война. Сейчас говорят: "Э, власовская-то армия у вас была!" А надо удивляться не тому, что она была, а тому, что оказалась ничтожной. Ведь всего две боевых дивизии. А прошло всего двадцать четыре года со времени революции. Сколько было в прекрасном деятельном возрасте людей, обиженных на советскую власть, у которых были к ней счёты! И можно было ожидать, что немало народа эти претензии предъявит. Но этого не произошло. В основной огромной массе народ остался верен советской власти и идеалам, которые власть, коммунистическая партия воспитывали в нём. Именно за верность народа Сталин провозгласил свой знаменитый тост.
Александр Проханов. Я с тобой согласен, что новый человек был создан. И более того: будучи создан перед войной, этот человек продолжал создаваться и оставаться в центре всех жизненных общественных процессов до 91-го года, несмотря на чудовищную перестройку. И после 91-го года он присутствует в нашей жизни. И сегодня этот новый человек — закиданный хламом, заплёванный, оболганный, зашифрованный — всё равно живет, присутствует. Иначе не объяснишь феноменологию Сталина. Почему Сталин не уходит из нашей истории? Какого ещё деятеля общественного в мире так поносили? Гитлера и то меньше диффамировали, чем Сталина.
Владимир Бушин. Наверняка. Уверен, что в Германии так не поносят кровавого авантюриста Гитлера, как у нас, по нашему телевидению и других СМИ, поносят Сталина, "жертвой культа" которого Гитлер оказался.
Александр Проханов. И тем не менее, несмотря на эти поношения, он возвращается с каждым новым поколением. Ко мне приходят студенты первого курса привилегированного вуза и приносят коллективное письмо "Почему мы за Сталина". Отгадка того, что Сталин — с нами, в том, что был всё-таки создан новый человек? Или просто Сталин — это явление, которое не помещается в конкретные социальные рамки и процессы? Сталин — это нечто надсоциальное, надмирное, надисторическое?
Владимир Бушин. В воспоминаниях о Сталине есть эпизод, когда его сын Василий назвал себя Сталиным, а отец ему ответил: "Какой ты Сталин? И я не Сталин, вон видишь, портрет висит? Вот это Сталин". То есть образ. Образ! Но здесь тот случай, когда образ наполнен огромным конкретным содержанием.
Александр Проханов. Посмотри, в народе поселился зверь. И не сам по себе — его запустили. Работает гигантская машина — на протяжении едва ли не тридцати с гаком лет — по расчеловечиванию. И я удивляюсь, почему, сегодняшние русские люди — не каннибалы. Ведь силы, направленные на каннибализацию нашего общества, гигантские.
Либо та закваска, что была дана нашим людям за 70 лет, осталась, либо сегодняшний народ черпает какие-то силы, которые восстанавливают в нём человеческое, не поддаются на эту страшную индустрию расчеловечивания.
Владимир Бушин. Тут по телевидению какой-то немец говорил: "Ну что вы без конца о гитлеровском времени? Это же всего двенадцать лет нашей истории. А история наша огромна". Но в том-то и ужас, что за такой короткий срок народ так изменился, что в подавляющем большинстве поддерживал Гитлера. А у нас этого не произошло даже за двадцать с лишним лет. У нас того кошмара, что сейчас в нашей стране творится, народ не поддерживает. По мере возможности протестует. Вот в этом различие между двумя народами. Хотя Сталин правильно сказал: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остаётся.
Александр Проханов. Значит, у нашего народа есть какой-то канал к ценностям, который не удаётся перекрыть всем этим диверсантам.
Владимир Бушин. Хотя я далёк от всякой мистики, но думаю, что так. Есть какой-то загадочный, как ты любишь выражаться, мистический канал, идущий из глубин истории.
Александр Проханов. Может быть, таким каналом являешься и ты.
Владимир Бушин. Ну… Как уже говорил, я чувствую сильную поддержку, люди благодарят, целиком разделяют мои взгляды. Это мне очень помогает.
Александр Проханов. Ты прожил множество советских формаций. Молодым человеком вкусил сталинизм — был предвоенный сталинизм, военный сталинизм, послевоенный сталинизм… Ты вкусил хрущёвскую эру. Как бы ты описал движение исторических энергий через советский опыт? Ведь это было всё разное, загадочное. Внутри советской эры существовало несколько, может быть, друг другу противоречащих формаций.
Владимир Бушин. У меня нет такого представления, что вот — это эра сталинизма. Шла обыкновенная нормальная жизнь. Никто этого слова — сталинизм — не говорил. В газетах иногда было "сталинская эпоха". Но в жизни нашей не бытовало. Ленинизм — да.
Ну а Хрущёв — целиком построен на ненависти к Сталину, на свержении его образа в сознании народа. Участь его была ужасна — Господь его наказал несколькими годами жизни после свержения. Сталин-то этого не испытал. Сталин умер на вершине славы.
Александр Проханов. Сама ненависть Хрущёва к Сталину — явление загадочное. Могла быть антипатия, конкуренция, но ненависть? Сама по себе ненависть — чувство непростое. В люто ненавидящем человеке появляется страшный колодец внутрь тьмы. Внутри этой ненависти возникают и заговоры, и безумия, и отравления, и герастратовы комплексы. Думаю, Хрущёв, отняв у Сталинграда это имя и назвав его Волгоградом, совершил оккультный шаг. Он не мог не понимать, что "Сталинград" для родины значит не меньше, чем "Священная война", не меньше, чем Днепрогэс, чем само слово "СССР". Значит, уничтожая слово "Сталинград", он совершал оккультный антиисторический акт. Хрущёв не был таким уж простым мужичком-кукурузником.
Владимир Бушин. Не шибко умён, но хитёр, ловок, оборотист. Ненависть, она ещё и оглупляет человека. Возьми хотя бы Ирину Хакамаду. Я читал одну её книгу. Это же поразительно! Она говорит о Сталине: маленький, старенький, ничтожный… А узколобый настолько, говорит Рой Медведев, что было решение ЦК на фотографиях увеличивать его лоб на 2 сантиметра.
Да, ненависть оглупляет. Должна же понимать Хакамада, что рост человека не влияет на его значение. Небольшого роста был и Пушкин, и Лермонтов, и Есенин. Она всё время клянётся в любви русскому народу. А русский народ говорит: "мал золотник, да дорог", "мал, да удал", "велика Федула, да дура… Да почему маленький? В кинохронике видно — человек среднего роста. Из его тюремных документов известно: 174 сантиметра. Во мне 178. То есть чуть пониже меня.
Ненависть опустошает человека.
Александр Проханов. И ещё соединяет его с какими-то чёрными глубинами. Ненависть — это чувство, которое соединяет человека с противоположным знаком: перебрасывает твои клеммы от плюса к глубинному минусу.
А в твоей жизни были конкретные враги, не бытовые, а идеологические, с кем бы ты враждовал, конфликтовал в культуре?
Владимир Бушин. Конечно. Ну, "враг" — слово тяжелое, но я часто не согласен с суждениями, оценками, взглядами иных авторов, которые с самых высоких трибун говорят несуразные вещи и о советском времени, и об Отечественной войне.
Александр Проханов. Это не враги. Ты над ними иронизируешь, карикатуризируешь их. А были такие враги раз и навсегда, которые прошли через всю твою судьбу литературную, которые с тобой сражались, доставляли тебе неприятности? Были экзистенциальные враги?
Владимир Бушин. Нет, таких, чтобы "раз и навсегда", чтобы "через всю" хотя бы литературную судьбу, а ведь ей уже семьдесят лет, — таких роковых супостатов у меня не было. Но был, например, очень острый конфликт с Владимиром Карповым. Потом мы помирились. Он выступал в ЦДЛ на моем вечере с каким-то добрым словом, а я защищал его от грязной клеветы "Московского комсомольца".
Александр Проханов. А Солженицын не был твоим врагом?
Владимир Бушин. У меня с ним поначалу сложились добрые отношения. Я, как многие другие, даже очень известные писатели — Константин Симонов, Маршак, Корней Чуковский, Григорий Бакланов, Владимир Ермилов, уже забытый ныне — приветствовал его. Шолохов даже! Он сказал Твардовскому: "Увидите Солженицына, поцелуйте его за меня". Это в связи с "Одним днем Ивана Денисовича".
И мы переписывались, виделись. Но, когда обнаружилось, что его "Архипелаг ГУЛаг" — это зримое доказательство того, что лучшие сорта лжи сфабрикованы из полуправды, я написал о его "Архипелаге" очень неласково… Когда он возвращался, в Омске ему показали газету, где была моя статья "Загадка ареста Солженицына". Есть же разные варианты этого события. Жена его рассказывает одно, он сам — другое, его денщик — третье. Он, увидев газету, воскликнул: "А, Бушин?! Я его знаю, это змея! Он ещё мою "Матрёну" (повесть "Матрёнин двор") осуждал!" Но я "Матрёну" вовсе не осуждал. А змеями, скорпионами, тараканами он величал многих.
Почти всё, что я писал о нём, было напечатано при его жизни, он мог возражать, но возражений не последовало: ни когда он жил в Америке, ни когда вернулся.
Александр Проханов. А есть люди, которых ты в культуре, может быть, почитал, обожал, которые стояли рядом с тобой, для которых ты был либо братом, либо учеником? Были у тебя сотоварищи, была творческая дружба?
Владимир Бушин. Самую добрую память я храню о Сергее Александровиче Швецове, литсотруднике армейской газеты 50-й армии "Разгромим врага". После войны он был редактором "Крокодила". Сергей Александрович, капитан Шевцов, первый меня напечатал, хотя поначалу и заподозрил в плагиате, чем я, конечно, тогда очень возгордился: плагиат — это же явление литературы, о нём в энциклопедиях пишут.
А в Литературном институте и позже дружил со многими. Моими приятелями были Евгений Винокуров, Юрий Бондарев, Андрей Марголин, Людмила Шлейман, Герман Валиков. "Нас было много на челне…" Но сейчас от нашего курса из 27-30 человек остались Бондарев, Бушин, Годенко, Сарнов, Шуртаков, Александр Рекемчук. Что любопытно: дожили до сегодняшнего дня в большинстве — фронтовики, которые могли распрощаться с жизнью много-много лет назад.
Александр Проханов. За других живёте.
Владимир Бушин. Да, да…
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они, кто старше, кто моложе,
Остались там. И не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь.
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Мне, видимо, перепал ещё и большой недожиток отца, умершего от чахотки в сорок лет, и сына, погибшего в двадцать два.
Я порой думаю: есть ли у меня какие-то способности? Кажется, есть. И за это я должен благодарить своих предков. Они столетиями копили эти способности для меня по маковой росинке. По отцовской линии я знаю их с XVIII века. Первое имя — Степан Феопентович Бушин, живший в 1703-1752 годах, родился при Петре, умер при Елизавете Петровне… Когда мое имя замелькало в прессе, мое родословное древо воссоздал по "ревизским сказкам" областного Тульского архива Александр Васильевич Казанский, краевед из той деревни, где жили мои дед Федор Григорьевич и бабушка Арина Никифоровна.
Александр Проханов. Меня вот что тяготит, с чем я не могу примириться. В советское время я чувствовал себя частью культуры. Была среда, в этой среде были сподвижники, недруги, завистники, была конкуренция, были покровители.. Всё это жило, кружило, обменивалось, шпыняло друг друга, но при этом выстраивалось в культуру. Был фон, в котором я чувствовал себя, как планета в мироздании дивном. После 91-го года это распалось. У меня исчезла среда. Больше половины писателей ушло к либералам, и нас рассекло мечом 91-го года. И хотя я живу очень насыщенной, как и ты, общественной жизнью, не сижу в башне из слоновой кости, но то, что называется средой литературной, не чувствую. Исчезла среда.
Владимир Бушин. Когда я заканчивал Литературный институт, к нам пригласили Илью Эренбурга. Он три вчера к нам приходил, рассказывал свои своеобразные, кое-в чём для нас неожиданные, странные и даже неприемлемые вещи.
И в частности, он говорил: утерян критерий художественности. Это когда он уже говорил! Посмотрел бы Илья Григорьевич на нынешние времена!
Мы тогда к этому отнеслись иронически. Приближался Новый год. И я написал сценарий "капустника", сюжет которого строился на поисках критерия художественности.
Учился у нас румынский студент Тиберий. Мы к нему приставали: "Тиберий, не ты ли украл критерий?"
Люди старшего поколения: Эренбург, Шолохов, Уланова, Шостакович, — не пережили бы того, что творится сейчас.
Александр Проханов. Думаю, критерием не художественности, а культуры и были координаты, именуемые советскостью. В советское время существовали некие нормативы — идеологические и эстетические, конечно. И относительно этих нормативов соотносила себя вся культура. Были люди, которые уходили влево, трифонианцы, например с Граниным вместе. Были уходившие вправо — деревенщики Абрамов, Распутин, Астафьев, Белов. Были люди фронды неомарксистской какой-то — как Евтушенко, Вознесенский. Были явные антисоветчики — такие, как Солженицын. Но он при всей антисоветскости был советским художником. Он имел смысл только относительно советских координат. Когда эти координаты рухнули и исчезли, он повис в воздухе, перестал быть художником. Его приезд сюда был для него трагическим: он приехал в пустоту.
Сегодня нет критерия. Может быть, это критерий — государство? Может быть, этот критерий — империя?
В XIX веке существовал критерий, который проходил через Зимний дворец. И в этот критерий вписывались и Пушкин, и Лермонтов, и Полевой…
Владимир Бушин. Большевики были во многом традиционны. Несмотря на немалое количество перебитых горшков, они во многом были людьми старого закваса.
Один известный писатель, упоминавшийся в нашем разговоре, подозревая большевиков в том, что они хотели оболванить народ, сказал: "Они сделали большую ошибку в своих планах — разрешили классику". Да они её не только разрешили! Они издавали и мировую, и русскую классику в невиданных до того тиражах.
Или взять отношение к таким фигурам, как Пугачёв, Разин, декабристы. Старая народная традиция отношения к этим фигурам выражалась в песнях о Разине, в книгах о Пугачёве. А сейчас их преподносят нам как душегубов и разбойников, как злодеев и цареубийц. А они — вожди народа, восставшего против гнёта.
А Романовы? Недавно беседовали мы со Светланой Лакшиной, человеком, хорошо знающим русскую историю. Она говорит: у Романовых на совести два тяжких греха перед русским народом. Первый — они ввели и узаконили крепостное право. Второй — раскол. Я сейчас читаю третий том "Войны и мира". Во втором томе сцена охоты…
Александр Проханов. "Доезжачий Данило орал на графа: — Ж…! Про…ли волка-то!"
Владимир Бушин. Да! А знаешь, сколько гончих и борзых собак было на этой охоте? Около ста тридцати. Их же содержать надо — кормить, ухаживать за ними, иметь целый штат доезжачих, борзятников. И это у скромной семьи Ростовых. А лошадей? Полсотни. Тут же мы узнаем, что помещик Илагин за свою отменных статей сучку Ерзу "отдал соседу три семьи дворовых". А то еще и "по деревне за собаку плачено".
Вторым тяжким грехом Романовых перед русским народом С.Лакшина считает раскол со всей его жестокостью: протопопа Аввакума живьем сожгли, боярыню Морозову уморили в темнице голодом… Я в ту пору, конечно, был бы раскольником.
Александр Проханов. Да ты и в эту пору раскольник, не огорчайся. Мне скоро будет 76, а тебе — уже 90. Жизнь прожита грандиозная, огромная. Твой пращур до 50 только дожил.
Владимир Бушин. Да и русские цари никто не прожил больше 55.
Александр Проханов. Кого ты персонально пригласишь на свой на вечер ?
Владимир Бушин. Как фронтовик приглашу, конечно, министра обороны Сергея Кужугетовича Шойгу. А как не пригласить товарища Бортникова Александра Васильевича? Если сам не сможет, пришлет для порядка агента. И обязательно — президента — с надеждой погулять на 90-летии его пребывания всё в той же высокой должности. Так что соберется блестящее общество.
Александр Проханов. Александр Васильевич пришлет представителей, не сомневайся.
Владимир Бушин. Я и не сомневаюсь…. Послал приглашения своим литературным товарищам Юрию Бондареву, Семёну Шуртакову. Из фронтовых друзей здесь, в Москве, живут две телефонистки, может быть, одна придет. Хотя они старше меня немножко. Вот встречусь с добрыми людьми.
Александр Проханов. Стол накроешь?
Владимир Бушин. Столы будут. На трёх ножках. Но для надежности на пригласительных билетах сделано указание: "На два лица со своей закуской".
Александр Проханов. На моём написано, что и со своей выпивкой. Я с радостью выпью за твоё здоровье.
