В последнее время мы, русские, стали какими-то особенно обидчивыми. Не все вокруг и внутри это поняли. Те, которые вокруг так и не поняли, подруливают к нам со всем этим своим про «братья», а мы уже не понимаем, о чем они говорят. Ну «братья», и что? Вы чего собственно хотите? Сколько и чем вы готовы заплатить за то, что просите? Теперь уже начинают обижаться они. Они искренне не понимают, чего это мы? Раньше они вполне себе играли в эту корыстную любовь. Наши недавние «братья» подторговывали своей «любовью». Недолюбленные когда-то, мы добирали любви в экзотических местах, расплачиваясь за это довольно внушительным материальным: то заводом, то электростанцией, то ещё чем-то подобным.
Нас постоянно подлавливали, или даже подloveливали, на недостаточности любви. И только-только сейчас мы начинаем любить самих себя. Нам очень нужно научиться любить себя. Нам необходимо убить очень прочный и надежный рынок нелюбви внутри нашей страны. А такой рынок у нас пока ещё есть. Наша внутренняя нелюбовь очень надежно устроилась. У нас это нелюбовь с интересом. Где-то на среднерусских равнинах находится лежбище нелюбви. Пока ещё находится.
Можно даже говорить о том, что у нас пока ещё существует символический рынок нелюбви. А это проявляется в том числе и в том, что сегодня власть мочить выгодно. Вообще большие институты мочить выгодно. Историю тоже мочить выгодно. Вообще слонов мочить выгодно. Средствами искусства, в искусстве точно. Заявляю об этом ответственно. Как инсайдер. Именно выгодно мочить власть. И Церковь выгодно. Потому что власть и Церковь очень предсказуемы в своих реакциях. И немногие охранители истории тоже предсказуемы. Например, сегодняшнее «искусство» у части не очень хорошо образованных, но очень хорошо управляемых горожан, ассоциируется с протестностью. Не важно, как такое получилось (а над этим и поработали недавно, и без давних традиций нашей интеллигенции не обошлось), но сегодня это пока ещё так. Вообще все эти акционистские и около-акционистские вещи всегда ориентируются на прогнозируемую реакцию. А наша власть (наши столпы и наши слоны тоже) жутко некомпетентная в делах гуманитарных, способна:
— или «не пущать», что в наши дни она делает поначалу крайне неохотно, с ленцой, по вынужденности, она вообще не понимает, чего они там внизу копошатся, но если уж делает, то прямолинейно, кондово, делает делая художественные репутации; помните ахматовские слова о гонениях на Бродского? «Какую биографию делают нашему рыжему»)));
— или «покупать», обрушивать на таких творцов деньги, признание и прочее; причем наша власть вполне мирится, когда одариваемый кроет ее по полной, плюет в руку дающего, но так уж у нас принято: нашей власти, нашему Слону привычно быть терпилой, вообще это какие-то высокие отношения любви/ненависти между нашей властью и протестной творческой интеллигенцией, это такие особенные, очень интимные отношения, особенный любовный диалог, который как-то даже неловко наблюдать со стороны – настолько он страстен)))
В итоге в нашей стране сложился уже давний символический рынок нелюбви. Нелюбви к власти, к стране, к истории. Этот рынок пока ещё исправно работает. Нелюбовь обладает высокой пока ещё ликвидностью. Нелюбовь – пока еще важное условие символической капитализации творца. Стоит тебе только поднять, так сказать, голос, как:
— сразу твоя бездарная или небездарная фигня автоматически превращается в искусство;
— к тебе приедут медиа, возьмут у тебя интервью;
— в соцсетях тебя утопят в лайках и репостах;
— тебя обязательно куда-нибудь пригласят, и ты будешь что-то такое вещать, пребывая в ореоле гонимости;
— со временем и власть на тебя обратит внимание и попробует как-нибудь «интегрировать», потому что «обществом» она <власть> почитает только тех, кто ей показывает фигу.
Так это пока ещё работает. А потому любовь мы часто ещё по инерции добираем вовне, отчаявшись сломать рынок нелюбви у себя дома. Но многое уже меняется.
Нам необходимо вспомнить о политэкономии любви. Мы должны нарастить цену русской любви, капитализацию русской любви, обеспечить ликвидность русской любви. Русская любовь должна стать ценным цивилизационным активом. Русская любовь всегда оборачивалась материальными выгодами, но символическую капитализацию русской любви ещё нужно подтянуть. И нужно сделать так, чтобы заслужить русскую любовь было бы очень непросто.
Нам также нужно понять и природу нелюбви к нам вовне. Я долго думал, а почему многие те, которых мы спасли буквально от уничтожения, так доблестно, так ярко, так страстно нас не любят сегодня? Всяческие грузины, например. Может потому, что мы видели их жалкими, просящими? Может они не могут простить нам того, что мы знаем, какими они бывают в часы слабости? Люди и людские общности не могут простить свидетельства их жалкости. Может в этом дело? А наше нежелание их тупо, просто и жестко ассимилировать они воспринимают как слабость и лопоухость. Наверное судят по себе. Если бы им представилась возможность быть сильными, они бы не упустили своего шанса. А им такая возможность и представилась в Абхазии и Южной Осетии.
В любом случае, мне кажется, что у нас должны быть умники, которые способны понимать эти цивилизационные сделки и тяжбы, о которых большинству из нас, по своей природе, великодушным и немелочным героям будет знать западло, в лом. Мы пребываем в своей имперской мистерии с её большими и малыми катарсисами, большими и малыми злоключениями, великими и не очень битвами. Нам нужны нотариусы империи, чернорабочие имперских канцелярий, хранители имперской памяти, держатели имперского депозитария. И что-то подобное у нас уже появляется. Глубинный народ даёт о себе знать. Мы становимся всё более обидчивыми.
И уже всё короче наше внутреннее вторящее эхо обид, которые наносят нам внешние люди. Ведь как было раньше? Сморозит какую-нибудь обидную сентенцию о русских какой-нибудь «свободолюбивый» поляк или какой-нибудь псевдоинтеллектуальный грузин, или какой-нибудь французский подлец, а у нас ему вторят какие-нибудь местные идиоты. Да не просто вторят, а разносят как сороки-сплетницы, зарывают ее в наши ментальные глубины, вживляют в ткань имперской жизни. Но сейчас это делать уже сложнее. Точнее, как обычно всяческие внешние люди подбрасывают свои дровишки в топку нашей внутренней нелюбви, а уже не горит. Скорее тлеет. Они это делают давно, но только сейчас начали натыкаться на раздражающую их новорожденную русскую обидчивость, энергию какого-то неведомого русского сопротивления. Нет-нет, самоуничижающиеся дурилки картонные у нас всё ещё есть, и они даже самовоспроизводятся почкованием, но им уже здесь, надеюсь, не так уютно как раньше. Им уже как-то сложнее нести свою пургу. Им уже стало сложнее осуществлять этот почти цивилизационный автоматизм нелюбви. Эти люди, по сути, работающие самим собой и ничего больше не умеющие, как-то вынуждены обосновывать эту нелюбовь, хотя бы для самих себя, автоматически проговаривать старые мантры.
Когда же они хоть как-то пытаются обосновать свое священное право нелюбви публично, то оказываются какими-то глупыми, пошлыми, суетными, пустыми. Нужно обладать некоторыми интеллектуальными девиациями, чтобы читать книжки этих познеров, зыгарей и прочих подобных. А они, как назло, плодовитые. Пишут чего-то))) Скорее всего пытаются излечиться от всё быстрее усугубляющегося невроза.
Я думаю, мы долгое время боялись потерять пусть и продажную, но какую-никакую любовь вовне. Наверное в нас сидит страх цивилизационного одиночества. Угроза одиночества всегда выглядит пугающей, постоянно удерживает от определенности и кардинальных решений. Мы боялись этого одиночества, но оно нас настигло в постсоветский период. И каким же оно оказалось? Да вполне терпимым. Жить очень даже можно. И есть даже какой-то новый драйв и даже кайф в таких понятиях, как «элитный горнолыжный курорт в Сочи». Звучит парадоксально, но в итоге всё получилось хорошо. И словосочетание «Крымский мост» тоже хорошо. И перспектива поезда «Якутск-Москва» как-то тоже очень греет. И газопровод в Китай делает мир каким-то более объёмным.
Есть большое удовольствие в интенсивности внутренней жизни, которую просто необходимо разгонять, ускорять, углублять. И между делом иногда вскидывать в цивилизационном удивлении брови, когда какой-нибудь очередной нищий небрат, или полубрат, или брат на иждивении, или брат за деньги, что-то там вякнет о русских и России. Не нужно нам их любви. И любить их не нужно. Тем более не нужно платить за их любовь деньги. Человек с гармоничной внутренней жизнью, с построенными семьей и хозяйством, всегда спокоен, трезв и уравновешен. Он всегда будет трезво и спокойно смотреть на суету внешних, будет прагматично препарировать льстивые слова и спокойно читать длинные или недобрые намерения.
Ему и в голову не придет буквально воспринимать обильно употребляемые вокруг слова «брат» или «братский народ». В самом деле, не стоит дословно воспринимать формулы цивилизационной, рыночной вежливости. Мне лично очень помогает мой опыт жизни на Северном Кавказе, где все эти «брат» и прочее просто необходимо делить на сто. Мы сами сформировали этот цивилизационный этикет своим запросом на любовь, так зачем же самим верить в эти формулы цивилизационной вежливости? Пора обратить эту политэкономию любви в свою пользу.
И не нужно отчаиваться, услышав яркие, пламенные, страстные обещания вечной нелюбви. Хотя обижаться безусловно следует. Пусть они боятся, что мы уже не так диалектично и сложно воспринимаем такие проклятия. А вдруг мы всё поймём дословно? Я хотел бы призвать всех нелюбящих к осторожности.
И вообще постарайтесь понять нас. Нас сегодняшних вы уже не знаете. Что греха таить? Мы и сами ещё не знаем, какими мы стали. Какие-то проблески случились в Русскую весну 2014 года и в Сирии. Мне кажется, мы даже немного испугались себя таких. Но все-таки мы себе очень понравились. Самое главное – нам понравилось нравиться самим себе. Нам теперь это важнее всего другого. Нам теперь нравится нравиться. Самим себе. Это очень приятно. И очень хочется повторить.
