Часто можно услышать, что Россия и США схожи. В этом утверждении есть немалая доля истины – нам и в самом деле легче принять американский образ мыслей, чем замешанные на рефлексии нездорового самокопания европейские ценности. Возможная причина – чувство соборного мессианства в стране, которая, как и наши заокеанские партнеры, немало потрудилась на благо человечества в статусе великой державы. Однако, сегодняшняя Россия – не Америка.
Удивительным образом история развела нас в разные стороны по одному и тому же основанию, имя которому – нефть, чем определила не только несходство в нашем нынешнем состоянии, но и неизбежные различия в будущем. Мы обязательно ответим на вопрос, почему это могло и может произойти, но вначале небольшой исторический экскурс.
На рубеже XIX-XX веков Российская империя и США сравнялись по объему нефтедобычи. У нас Бакинские, Кубанские и Северо-Кавказские промыслы, у них – Пенсильванские и Техасские «ойлфилды», то бишь, нефтяные поля. Объемы запасов – сопоставимые, технологии схожие, но вот нефть, добываемая у нас и у них, различалась: в американской было больше бензина, а в российской – мазута.
Впрочем, двумя десятками лет ранее данный факт не имел никакого значения, ибо в то время это были побочные и абсолютно ненужные продукты нефтепереработки – мазут попросту сжигали, а бензин сливали в специальные поглотительные ямы. Спросом пользовался только керосин, причем, из американской или нашей нефти его можно было выгнать примерно одинаковое количество. Своего рода, керосиновый паритет.
Первой в отрыв ушла Россия, когда русский инженер Шухов в 1880 году предложил надежную и безопасную конструкцию форсунки для сжигания мазута. Новая, и что особенно важно – даровая! энергия вливается в российскую экономику, а империя получает, как бы сегодня сказали, мощный экономический драйвер.
С угля на жидкое топливо переводят железную дорогу, котельное хозяйство, водный транспорт, благодаря чему Россия быстро входит в число стран-лидеров по темпам промышленного роста. Первой в мире начинает ставить на мазут военный флот, что вызвало сильнейшее, но легко объяснимое беспокойство ведущих европейских государств – на угле автономное плавание крупного военного корабля не более 7-9 суток, тогда как мазут позволяет находиться в море до 40-45 суток.
Однако, чем активнее развивалась российская промышленность, тем сильнее проявлялась ее зависимость от дешевого мазута. Оказалась, что «мазутная экономика» способна эффективно производить лишь котлы, паровозы, локомобили, рельсы, шпалы и им подобную брутальную продукцию.
Поэтому, когда появились первые пригодные для практического использования автомобили, к возможности подобного производства в России отнеслись без энтузиазма. Более того, для нового транспортного средства вообще не нашлось места в хозяйственном механизме страны, несмотря на наличие, пусть меньшего, чем в США, но все-таки значительного количества собственного бензина. Попытки преодолеть мазутный детерминизм были, но все планы нарушила 1-я мировая война, а вплоть до ее начала лишнее автомобильное топливо отправляли в Европу, где с автомобилями сложилось лучше, чем у нас.
Однако, еще лучше с автомобилями сложилось в Америке. США в полной мере реализовали стратегическое преимущество дарового бензина – уже к 1912 году они имели парк автомобилей, который в разы превышал их количество во всех остальных странах мира вместе взятых.
Дальнейшее походило на цепную реакцию: больше бензина, больше автомобилей, больше дорог, кемпингов, мотелей; конвейеры, еще больше автомобилей, которым требуется еще больше бензина… Круг замкнулся, и с этого времени Америка попадает в бензиновую зависимость.
Когда в 1915-17 гг. страна столкнулась с дефицитом автомобильного топлива, американцы внедрили технологию переработки мазута в дополнительные миллионы галлонов высокооктанового бензина. Следствием стал очередной рекорд моторизации населения – в 1929 году общее количество автомобилей превысило 29 миллионов.
Все рухнуло в «черный вторник» в октябре 1929 года. И ниже всех рухнул американский автопром – более 80 процентов в минус, бензин сильно подешевел, но даже дешевый не продавался. Кризис, известный под именем «Великая депрессия», скоро перекинулся в Европу, и продолжался, усиливаясь и затихая, вплоть до начала Второй мировой войны.
Тот же самый кризис распахнул перед советской Россией двери мирового супермаркета, где с хорошим дисконтом можно было купить ранее недоступные заводы, фабрики, производственные линии, технологии и промышленное оборудование в комплекте с готовыми выехать по первому требованию наладчиками. Стали доступны международные кредиты, ссуды зарубежных банков, рассрочки от поставщиков оборудования. СССР со знанием дела распорядился открывшимися возможностями.
А ведь всего несколькими годами раньше, в 1927 году, советское правительство с горечью констатировало, что революционные достижения не привели к положительным сдвигам в экономике: кустарный нэп, не способный произвести что-либо, сложнее примуса, да все та же мазутная зависимость, нацеленная на рельсы, шпалы и локомобили. А мечталось об автомобилях, тракторах и самолетах.
Поразительно, но большевистская мечта сбылась, все произошло в соответствии с учением Маркса, циклами Кондратьева и по закону сообщающихся экономических сосудов: плохо у нас – хорошо у них, и, соответственно, наоборот. Потому и появились, и очень скоро, в советской России и автомобили, и тракторы, и самолеты, и даже первые мотоциклы у населения.
После того российский мазутный драйвер стал стремительно трансформироваться: в тридцатые годы у него появилась мощная бензиновая составляющая, в пятидесятые – газовая, а после хрущевской программы химизации, благодаря которой отечественная промышленность способна сегодня производить из нефти более тысячи наименований различной продукции, он превратился в полноценный углеводородный экономический локомотив.
Локомотив требовал топлива, и закрыть образовавшийся нефтяной дефицит смогли в конце 1950-х гг. недавно открытые мощные месторождения Урало-Поволжья. В следующие пятнадцать лет СССР обгоняет по уровню добычи Соединенные Штаты, и с этих пор нехватки нефти, а, следовательно, и технологической зависимости от нее в стране не было.
Теперь самое время вспомнить об американцах, и особенностях их нефтяной зависимости. Дело в том, что США с начала двадцатого столетия, на протяжении 70 лет без какого либо перерыва держали первенство по добыче нефти, причем, вплоть до 1950-х гг. они не опускались ниже 50-60% от общемирового уровня. Нефть была все эти годы основным источником богатства и важным двигателем американской экономики, однако, главное в другом.
Очень рано, буквально с первой трети XX в., США стали рассматривать нефть и нефтяные ресурсы, как инструмент геополитической власти и влияния. Не забывали они, разумеется, об экономике, о финансовой стороне дела, но во главе угла их отношения к нефти, как правило, была политика. И сегодняшняя зависимость Америки от нефтяных ресурсов, если понимать такую зависимость как фактор, определяющий их решения, действия и поступки, является, в первую голову, зависимостью политической. Да, это та самая, широко известная формула: Соединенные Штаты – заложники собственной политики.
В отличие от США, в СССР нефтяные ресурсы с политикой старались не смешивать, ограничивая степень абстрагирования от утилитарных функций нефти понятиями «кровь экономики» и «источник валютных поступлений».
Возможное объяснение может быть следующим. В то время, когда США только входили во вкус политического нефтяного манипулирования, Россия была надолго отстранена, и отстранена именно Соединенными Штатами, от сколько-нибудь серьезных поставок нефти на международный рынок. Позже, когда к власти пришли Советы, вплоть до 1970-х гг. Россия была озабочена, в первую очередь, проблемой обеспечения нефтью собственной экономики.
Геополитическая трактовка роли углеводородных ресурсов в России впервые проявилась в начале 2000-х гг., когда в период первого президентства Путина приступили к реализации концепции энергетической сверхдержавы.
Новая роль России заставляет Соединенные Штаты нервничать, тем более что в последнее время заметно сбавили обороты два из трех важнейших драйверов американской экономики – автомобилестроение и IT-сектор. С чем во многом связана их небывалая активность в поисках залежей сланцевой нефти, равно как и заигрывания с российскими нефтедобывающими компаниями на предмет совместной разработки нефте- и газоносных месторождений в российском сегменте арктического шельфа.
В современном мире экономическая мощь того или иного государства напрямую зависит от уровня развития собственной нефтяной промышленности, об этом подробно в статье «Соскочить с нефтяной иглы. Надо ли?». В таком контексте США, как и другие развитые страны, совсем не прочь ускорить свою экономику за счет старого доброго и проверенного временем углеводородного движка.
Однако, здесь есть серьезная коллизия. Усиление в мировой экономике роли нефтегазового фактора, и США это понимают, неизбежно ведет к усилению многополярных тенденций, причем, наиболее сильное проявление таких тенденций будет в случае, если со сланцевой нефтью все сложится удачно.
Такой вывод подтверждает следующий факт: нефтяной сегмент мировой экономики за последние пятьдесят лет прошел путь от полной гегемонии США в этой сфере до многополярной структуры со сложной системой связей и взаимной зависимости. Отрадно, что Россия в обозримой перспективе, и при самых разных сценариях, остается одним из ведущих центров «углеводородной цивилизации», в том числе, и в случае развития ситуации по «сланцевому варианту».
Борис Пономарев
