Один из пятерых постояльцев камеры, бывший у них за старшего, присел на корточки прямо передо мной и, вперившись в лицо мутным взглядом хронического наркомана, задал первый вопрос:
- За что заехал?
И после короткого моего ответа вдруг неожиданно вскочил и врезал мне ногой прямо в искалеченную аварией правую руку.
Остальные, как по команде, бросились меня избивать.
Похоже на отрывок из воспоминаний заключенного времён ГУЛАГа. Но вряд ли вы настолько идеализируете наше «демократическое» государство, чтобы ошибиться в датировке и отнести происходящее к периоду, когда Генпрокурор Вышинский написал в одной из своих работ: «…нельзя требовать, чтобы в делах о заговоре, о государственном перевороте мы подходили с точки зрения того - дайте нам протоколы, постановления, дайте номера ваших членских билетов. Нельзя требовать, чтобы заговорщики совершали заговор по удостоверению их преступной деятельности в нотариальном порядке… Мы имеем ввиду далее показания обвиняемых, которые и сами по себе представляют громаднейшee значение…».
Сегодня, когда мутная волна политических репрессий и ангажированных судебных процессов ещё только начинает нарастать в России, мне хотелось бы вспомнить об основном механизме фабрикации уголовных дел, без которого вся система подавления инакомыслия стала бы почти невозможной. Итак - пытки и применение других мер насилия, результаты которых впоследствии ложатся в обвинительный приговор.
Пройдя сам через все жернова людоедской машины, я хотел бы теперь поделиться опытом с теми, кому это, увы, ещё только предстоит.
Немного истории вопроса. Приведённой выше речью Вышинского в Советском Союзе была открыта новая юридическая доктрина - когда никаких доказательств вины обвиняемого, кроме собственных его признаний, для вынесения приговора уже не требовалось, и признания эти считались так называемой «королевой доказательств».
Инквизиторская теория на практике повлекла за собой массовое применение пыток и миллионы безвинно сгинувших в лагерях.
Шли годы, многое изменилось. Признана была лженаукой и знаменитая «королева доказательств», угробившая столько невинных людей. Но, как говорил великий Иммануил Кант: «Идеи не умирают сами по себе, а только лишь вместе со своими сторонниками!». А искалеченный крепостничеством и репрессиями генофонд исправно поставляет на потребу власти все новые и новые поколения палачей. И никого уже не удивляет стабильность появления в уголовных делах так называемых «явок с повинной», от которых впоследствии отказываются обвиняемые, стоит лишь допустить их до открытого процесса. И также стабильно бубнят в ответ суд и прокуратура, привычно утверждая, что обвиняемый отказался от собственных признаний, желая избежать ответственности за свои дела.
Справедливости ради, надо сказать, что применение насилия с целью вымогательства признаний корнями своими уходит в такую древность, что это нашло отражение даже в самом языке. Выражение «подлинная правда», например, первоначально означало сведения, полученные под ударами кнута-«длинника», а слово «подноготная» и вовсе не оставляет сомнений в своей этимологии...
Но вот на дворе уже XXI век. В 2012-м году правозащитники составили для ООН доклад о широком применении пыток в России. Пытки в тюрьмах означены отдельным пунктом. Часто они применяются к подозреваемым как метод получения признательных показаний, и произвол «правоохранителей», как правило, остаётся безнаказанным. Об одном из таких случаев я и хочу рассказать.
Новочеркасская тюрьма, 1999 год. В этой мрачной постройке екатерининских, говорят, ещё времен сидело тогда тысяч семь арестантов и в камере смертников доживал последние дни герой к/ф «Тюремный романс» Мадуев. Недоброй славой пользовалась она среди зеков, тюрьма, в которой недавно ещё расстреливали людей.
Что знает о тюрьме и eё традициях никогда не попадавший в застенки человек, откуда черпает он информацию? Правильно, из дешевых киноподелок, вроде сериала «Зона», да книжек, которые с реальной действительностью, как правило, не имеют ничего общего. В подавленном бедой сознании впервые арестованного неизменно рисуются, навеянные масс-медиа, жуткие образы узилища и его обитателей. Точно таким был и я, когда, подталкиваемый тычками тюремного опера, перешагнул порог камеры. Опытного арестанта сразу насторожила бы редкая чистота и безлюдность «хаты». Восемь занятых мест из пятнадцати в перенаселенной тюрьме, что не могло бы не показаться странным. Обратил бы внимание опытный сиделец и на забитую дорогими продуктами «решку», оконный проем, использующийся в тюрьме вместо холодильника. В вечно голодной тюрьме такое зрелище нечасто увидишь. Маленький телевизор в углу, тем более, был неслыханной роскошью. Но я впервые попал в такой переплет, а потому, конечно же, ничего не заметил.
Сидевшие в камере не дали мне шанса осмотреться. Буквально тут же мне было предложено сесть на одну из «шконок», пятеро постояльцев окружили меня со всех сторон, и начался допрос.
Тут следует подчеркнуть для несведущих, что всякие вопросы по делу, типа «За что сидишь?», считаются в тюрьме признаком дурного тона. И это ещё в лучшем случае, поскольку за исключением оперских «мышей» - стукачей, агентов внутрикамерной разработки, здесь каждого должно интересовать его и только его уголовное дело.
Со временем, конечно, становится известно, кто из сокамерников и за что сидит. Долгое соседство в замкнутом пространстве тюремной «хаты» и вынужденное безделье способствуют развязыванию языков. Да и зажатые в тиски следственной машины люди часто ищут совета у товарищей по несчастью, сами выбалтывая детали своих уголовных дел. Некоторые преступления действительно могут серьезно осложнить жизнь в неволе, такие, как изнасилование малолетней и прочая подобная мерзость. Но будучи арестованным за похищение взрослого сына крупного регионального чиновника и финансового воротилы, я нисколько не беспокоился о мнении обо мне так называемого преступного мира.
Однако занявшиеся мной специалисты РУБОП считали иначе.
…Это в сериалах типа «Боец» герой в одиночку расправляется с целой пресс-хатой, реальность же более жестока и проста.
Под страшным для обитателей тюрем словом «пресс-хата» имеется в виду специальная камера, укомплектованная арестантами, работающими за поблажки на оперчасть. Заранее выясняются сильные и слабые места «клиента», исследуются способы воздействия на него и тщательно подбирается спецконтингент. В моем случае, когда дело было на высоком контроле, в камере находился даже оперативник РУБОП, игравший роль «положенца» или «смотрящего за централом». И, конечно же, мои визави были отлично осведомлены о раздробленной правой руке, прострелянной груди и перебитых собровской доблестью ребрах.
«Пресс-хаты» создают не для спаррингов, и шансов на активное сопротивление там практически нет. А потому уже очень скоро я оказался без сознания, на полу и в луже собственной крови. После двух суток избиений, в ходе которых я слышал лишь требование сделать «отписку по делюге на братву», меня заставили, наконец, писать, диктуя порой целые абзацы и отдавая страницы на редактирование в «кормушку» двери. Вид у этого «признания» был ещё тот! Не одаренные интеллектом отморозки надиктовали мне «шапку» письма, перемешав в ней тюремный сленг со стилем классической явки с повинной. «В часик добрый, братва!» - красовалось в правом верхнем углу. «Я … имярек … хочу отписать за преступления моей банды…» - в том же безграмотном стиле следовало далее. Наконец получилось листов десять старательно откорректированных следствием «признаний», а на последнем листе красовалась моя подпись, ФИО и дата. И это было только первое письмо из целого впоследствии тома!
Два долгих месяца, полностью лишив меня адвокатов и связи с волей, шло это «расследование», которое цинично называется у оперов контролируемой перепиской.
Полученные в результате «признания» прокуратура приобщила к материалам дела, нагло заявив, что это якобы изъятая в тюрьме нелегальная переписка. Которая и стала в моем приговоре (ну прямо по Вышинскому!) наиважнейшим доказательством по уголовному делу.
В процессуальном праве существует положение, согласно которому признательные показания обвиняемого могут быть положены в основу приговора только, если они подтверждаются совокупностью других доказательств по делу. Это проистекает из принципа презумпции невиновности, который обязывает доказывать обвинение и полагает невиновным каждого, в отношении кого не имеется достаточных доказательств. То есть, если имеется только выбитое признание, то по сути нельзя признать виновным в преступлении. Тогда российские «правоохранители» делают так - выбивают из нескольких человек признания и эти признания используют в качестве доказательств в отношении подельников. Твое признание - доказательством по подельнику. А его признание - уже доказательством по тебе самому. Сути это не меняет, но иезуитски позволяет обойти закон.
Возможно ли какое-то сопротивление подобным методам? Попробую дать несколько советов.
Во-первых, угодив в такой переплет, следует внимательно замечать каждую мелочь. Старайтесь оставлять следы и, по возможности, собирайте информацию на тех, кто вас пытает.
А во-вторых, не бойтесь заявлять о пытках, как только тому представится хотя бы малейшая возможность. Не позволяйте вашим врагам утверждать впоследствии, что ранее вы об этом не говорили и лишь в суде почему-то решили опорочить следствие.
Как это сделать практически? Я, например, старался перепачкать своею кровью «признания», и пятна eё на письмах видны до сих пор. Однажды я нашел в камере крышку посылочного ящика, на которой виднелись полустертые адреса. «Включив дурака», я невинно поинтересовался у сокамерника - разрешено ли получение посылок в тюрьме? Тот посмотрел на грязную фанеру и кивнул на смотрящего за «пресс-хатой» - мол, да, это вот он получал. А я мгновенно запомнил данные адресата. Потом эти сведения очень пригодились для моих заявлений.
Понятно, что находясь целиком и полностью в руках своих палачей, человеку страшно порой на них даже жаловаться. Могу порекомендовать метод, который был применен мною. Когда ко мне, наконец, допустили защитника, я прямо на свидании с ним написал заявление, упомянув в нем всё, что мне удалось выяснить. Бумагу эту адвокат положил на хранение нотариусу, и прокурору впоследствии пришлось здорово попотеть, пытаясь объяснить странный факт - мое заявление о способах выбивания из меня признательных «писем» написано было аж за два месяца до их официального изъятия.
Краснея, как девушка на первом свидании, прокурор тогда, заикаясь, проблеял:
«…Надо признать, что письма эти не являются никакими «малявами» (нелегальная переписка). Это результат оперативной работы, которая в деле никак не обозначена. И смысл eё нельзя не понять - обвиняемых поставили в такие условия, что они были вынуждены писать эти своеобразные отчеты и давать признания лицам, которых они боялись больше, чем сотрудников милиции…». Как говорится, лучше и не скажешь!
Правда, мне откровения прокурора не помогли нисколько. Судья, игнорируя эти шокирующие признания, выбитые в «пресс-хате» письма вновь назвал в своем приговоре «нелегальной перепиской». Придав им к тому же статус основных и важнейших по делу доказательств.
Но, может быть, опыт мой поможет другим, тем, кому доведется пройти этой страшной дорогой? В любом случае нужно бороться до конца, каким бы мизерным не был шанс на успех.
Напоследок мне хотелось бы поднять один очень важный вопрос - как обществу изжить этот проклятый призрак Средневековья, наследие Тайных приказов и пыточных кабинетов НКВД? Правозащитники и политики предлагают много вариантов решения проблемы. От круглосуточной видеозаписи в следственных изоляторах и парламентских расследований инцидентов до международных санкций к государству, которое не приводит свои юридические нормы в соответствие с европейскими. А между тем, рецепту от этой дикости уже минуло более двухсот лет! Тогда, ещё в самом начале благословенного девятнадцатого века, в России случилась обычная история, имевшая не совсем обычный конец. Некий мещанин Яковлев был обвинен в убийствах и поджоге, арестован и по обыкновению подвергнут допросу с пристрастием. Напрасно он взывал потом к правосудию, говоря, что невиновен и оговорил себя под пыткой. Приговором неумолимого суда была смертная казнь. А вскоре были пойманы настоящие убийцы, которые были полностью изобличены в совершении того злодеяния.
Обычное дело, скажете вы, имеющие опыт жизни в современной России. Мало ли, кого тут отправили на тот свет по облыжным приговорам судов.
Однако тогда в дело вмешался сам Император Александр I. И 27 сентября 1801 года свет увидел Указ: «…сделать повсеместно, во всей империи наистрожайшее подтверждение, чтобы нигде, ни под каким видом ни в вышних, ни в нижних правительствах и судах никто не дерзнул ни сделать, ни допущать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого и строгого наказания, чтобы присутственные места, коим законом предоставлено решение дел уголовных, в основание своих суждений и приговоров полагали личное обвиняемых пред судом сознание…».
Вот и все. Как просто! Вместо пустой и никого не останавливающей декларации запрета на пытки, всего лишь надо их сделать ненужными. Ведь если обвиняемый действительно добровольно признавался в своих преступлениях, ничто не мешает ему повторить свои показания в суде. А если и решит он их вдруг изменить, что ж, это полное его право! Тем более, что на одних лишь признаниях немыслимо постановить законный и справедливый приговор. Зато всякое насилие при следствии станет пустой и опасной тратой времени. Поскольку признавшийся под пыткой неминуемо откажется от своих признаний в суде. И суд эти признания просто не примет!
Но век императоров в России прошел, а от жандармов и шпиков глупо ждать подобных указов.
