ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
МЯТЕЖНОЕ СЛОВО: революция ЗАМЯТИНА и ЕСЕНИНА
«Баяшнику, словомолитвенному рабу Евгению Замятину с поклоном и лютой верой
С е р г е й Е с е н и н. 29 февраля 1916».
Дарственная надпись:
…«В те годы быть большевиком - значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком…» … Евгений Замятин.
******************************************
…«Всякое сегодня – одновременно и колыбель, и саван: саван – для вчера, колыбель для завтра. Сегодня, вчера и завтра – равно близки друг другу и равно далеки одно от другого: это поколение, это деды, отцы и внуки…».. - «И внуки – неизменно ненавидят и любят дедов. Сегодня обречено умереть: потому что умерло вчера и потому что родится завтра. Такой жестокий и мудрый закон. Жестокий – потому что он обрекает на вечную неудовлетворенность тех, кто сегодня уже видит далекие вершины завтра; мудрый – потому что только в вечной неудовлетворенности – залог вечного движения вперед, вечного торжества». И далее: «Тот, кто нашел свой идеал сегодня, - как жена Лота, уже обращен в соляной столп, уже врос в землю и не двигается дальше. Мир живет только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры – ересь: завтра – непременно ересь для сегодня, обращенного в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль. Сегодня отрицает вчера, но является отрицанием отрицания - завтра: все тот же диалектический путь. Тезис – вчера, антитезис – сегодня, и синтез – завтра»… Евгений Замятин.
Сойди, явись нам, красный конь!
Впрягись в земли оглобли.
Нам горьким стало молоко
Под этой ветхой кровлей.
Пролей, пролей нам над водой
Твое глухое ржанье
И колокольчиком-звездой
Холодное сиянье.
Мы радугу тебе - дугой,
Полярный круг - на сбрую.
О, вывези наш шар земной
На колею иную.
Хвостом земле ты прицепись,
С зари отчалься гривой.
За эти тучи, эту высь
Скачи к стране счастливой.
И пусть они, те, кто во мгле
Нас пьют лампадой в небе,
Увидят со своих полей,
Что мы к ним в гости едем.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. «П а н т о к р а т о р».
Имена Сергея Есенина и Евгения Замятина редко упоминаются вместе в историко-литературном и культурологическом контексте перых десятилетий ХХ столетия. Есенин полемически отзывался о своём современнике. У Замятина было тоже довольно противоречивое отношение к Есенину..
Между тем, есть аспекты и акценты, которые, несомненно, нуждаются в исследовательском внимании есениноведов и замятиноведов.
«Исключительные словопоклонники и словесные мастера» (Сергей Есенин и Евгений Замятин)
«…Дорогой Максимилиан Александрович, пишу Вам из России –- самой настоящей, с черноземом, Доном, соломенными крышами, лаптями, яблоками. И кругом меня сейчас – яблоки. Воздух – как парча, - весь расшит запахами яблок разных сортов: пахнет аркадом, шелковкой, малокваской, лимонкой, анисом, боровинкой, грушовкой, китайкой – знаете вы такие сорта? Яблок здесь столько, что ими кормят коров…»
Евгений З а м я т и н - М. В о л о ш и н у (август 1924).
…По-прежнему с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Погорбившийся плетень…
Сергей Е с е н и н. «Анна Снегина»
(с посвящением А. Воронскому). Январь 1925.
Дарственная надпись: «Баяшнику, словомолитвенному рабу Евгению Замятину с поклоном и лютой верой С е р г е й Е с е н и н. 29 февраля 1916».
«С л о в о м о л и т в е н н ы й»… Это метафорическое определение из
подарочного посвящения Е.И. Замятину «перекликается» с метафорическим эпитетом «м о л и т в о с л о в н ы й ковыль» из есенинского стихотворения (того же 1916 года) «Запели тесаные дроги…»:
Запели тесаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
Опять я теплой грустью болен
От овсяного ветерка.
И на известку колоколен
Невольно крестится рука.
О Русь – малиновое поле
И синь, упавшая в реку, -
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить –
Я научиться не могу.
И не отдам я эти цепи,
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
М о л и т в о с л о в н ы м ковылем.
Евгений Замятин и Сергей Есенин принимали совместное участие в нескольких творческих, издательских и просветительских акциях. В организованной в январе 1918-го артели художников «Сегодня» членствовали Замятин и Есенин. В той же «Вечерней звезде» они публиковались (вместе с О.Мандельштамом, Вяч. Шишковым). Есенина и Замятина упоминают мемуаристы, вспоминая о Блоке, А.Белом, Ремизове, Вс. Иванове, М.Пришвине, Л. Сейфуллиной.
«По самой середине карты – кружочек: Лебедянь – та самая, о какой писали Толстой и Тургенев. В Лебедяни – родился…» - из замятинской автобиографии.
У А.К. Воронского (близко знавшего как Замятина, так и Есенина) есть литературный портрет Замятина. Написанный в конце 20-х годов «портрет» запечатлел личность незаурядную, яркую, сложную, противоречивую. Воронский заявляет, что нельзя не отметить «влияния Замятина на современную художественную жизнь, его удельного веса. Он несомненно значителен». О Замятине с сочувствием говорил Александр Блок; много раз недюжинную мощь собрата отмечал Максим Горький; об уроженце черноземной Лебедяни уважительно говорили И. Эренбург, К. Федин,
С. Маршак.
… У истоков творческих индивидуальностей Евгения Замятина и Сергея Есенина – древняя рязанско-тамбовская, рязанско-липецкая земля. Их детство и отрочество будоражило крылато-фольклорное волшебство сказаний о легендарных событиях, связанных с деяниями Евпатия Коловрата, Дмитрия Донского, Петра Великого; юношеские годы одухотворялись высокодуховными творениями Державина и Пушкина, Лермонтова и Тургенева, Кольцова и Никитина, Полонского и Льва Толстого.
Евгений Замятин скажет в мемуарном признании: «Много одиночества, много книг, очень рано – Достоевский. До сих пор помню дрожь и пылающие свои щеки – от «Неточки Незвановой». Достоевский долго оставался – старший и страшный даже; другим был Гоголь (и гораздо позже – Анатоль Франс)».
«Открытие мира»… - «…все черноземные Ельцы, Лебедяни – с конскими ярмарками, цыганами, лошадьми, маклаками, номерами для приезжающих, странниками, прозорливцами». Из Липецка, «из кожинских знаменитых питомников» привозили яблоньки для посадок: погрустит месяц липецкий саженец, а потом, в ответ на заботу, приживется, станет гибким, готовым к цветению.
«Малая родина»… Ока синеокая… Дон…
Свищет сокол-ветер, бродит тихим Доном.
«Хорошо б прижаться к золотым иконам…»
Сергей Е с е н и н. «Русь».
Уроженец спокойно-обывательской Лебедяни, Евгений Иванович Замятин (1884-1937) в 1903 впервые участвовал в демонстрации. Летом 1905 он проходил практику на пароходе «Россия». Будущий писатель стал свидетелем восстания матросов на броненосце «Потёмкин». К тому времени Евгений Замятин уже был членом РСДРП. «В те годы быть большевиком - значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком…» - говорил Замятин. В декабре 1905 - первый арест. Несколько месяцев в одиночной тюремной камере. Краевед А.С.Курков, обращаясь к этому периоду жизни писателя, рассказывает о его высылке на родину весной следующего года. Из мемуарных записок Замятина: «…Лебедянскую тишину, колокола, палисадники - выдержал недолго: уже летом - без прописки в Петербурге, потом - в Гельсингфорсе…».
Радуйтесь!
Земля предстала
Новой купели!
Догорели
Синие метели,
И змея потеряла
Жало.
О Родина,
Мое русское поле,
И вы, сыновья ее,
Остановившие
На частоколе
Луну и солнце, -
Хвалите Бога!
В мужичьих яслях
Родилось пламя
К миру всего мира!
Новый Назарет
Перед вами.
Уже славят пастыри
Его утро.
Свет за горами…
Сергей Е с е н и н. «Певущий зов».
Русское Подстепье. Есенинская Русь. Замятинская Русь… Лебедянь, Данков, Ряжск, Рязань, Константиново. Донские берега, берега окские… Вечерами над городами, полями и водами, над странниками на дорогах, над богачами и пропойцами, над «грешными по-человечески и по-травяному безгрешными» - над « всеми расстелется колокольный медный бархат, и все умягчится, затихнет, осядет – как в летний вечер пыль от теплой росы» («Русь»).
В письме своей будущей жене Евгений Замятин утверждает, что он «искал всего нового, разнообразия, опасностей – иначе было слишком холодно, слишком пусто» (« И вдруг – революция так хорошо встряхнула меня. Чувствовалось, что есть что-то сильное, огромное, гордое, как смерч, поднимающий голову к небу – ради чего стоит жить. Да ведь это почти счастье! Цель жизни, хотя бы на время, полная жизнь, хотя бы на время – ради этого стоит жить. А потом – тюрьма и сколько хорошего в ней, сколько хорошего пережито! Когда что-то подхватывает, как волна, мчит куда-то и нет уже своей воли – как хорошо! Вы не знаете этого чувства? Вы никогда не купались в прибое?»).
Поэт-пассионарий А. Богданов-Волжский выразил настроения на «сгибе эпох»:
С серпом и молотом в руках
Восстал Никита Ломов,
Они растут, они шумят
Всесветным ураганом.
Серпы и молоты блестят
Перед всемирным станом.
И ширится раскатом весть
Средь мятежей и грома:
«Он победил… Он с нами, здесь,
Он жив, Никита Ломов!»
Призывные, взыскующие истину строфы Г. Кржижановского:
«Скорей, друзья! Идём все вместе,
Рука с рукой и мысль одна!
Кто скажет буре: стой на месте?
Чья власть на свете так сильна?»
В своей статье «О литературе, революции, антропии и прочем» Замятин взял эпиграфом строки из (своего же) романа «Мы»:
- Назови мне последнее число верхнее, самое большое…
- Но это же нелепо! Раз число чисел бесконечно, какое же последнее?
- А какую же ты хочешь последнюю революцию! Последней нет, революции бесконечны.
Последняя – это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо, чтобы дети спали спокойно…
Евгений Замятин размышляет:
«Спросите вплотную: что такое революция?
Ответят луи-каторзно: революция – это мы; ответят календарно: месяц и число; ответят по азбуке. Если же от азбуки перейти к складам, то во:
Две мертвых, темных звезды сталкиваются с неслышным, оглушительным грохотом и зажигают новую звезду: это революция. Молекула скрывается со своей орбиты и, вторгшись в соседнюю атомическую вселенную, рождает новый химический элемент: это революция. Лобачевский одной книгой раскалывает стены тысячелетнего эвклидового мира, чтобы открыть путь в бесчисленные неэвклидовы пространства: это революция.
Революция – всюду, во всем; она бесконечна, последней революции нет, нет последнего числа. Революция социальная – только одно из бесчисленных чисел: закон революции не социальный, а неизмеримо больше – космический, универсальный закон…такой же, как закон сохранения энергии, вырождения энергии (энтропии). Когда-нибудь установлена будет точная формула закона революции. И в этой форме – числовые величины: нации, классы, молекулы, звезды – и книги».
Тучи – как озера,
Месяц – рыжий гусь.
Пляшет перед взором
Буйственная Русь.
Дрогнул лес зеленый,
Закипел родник.
Здравствуй, обновленный
Отчарь мой, мужик!
У Сергея Есенина своё восприятие революции («Голубые воды. Твой покой и свет, Гибельной свободы В этом мире нет. Пой, зови и требуй Скрытые брега, Не сорвется с неба Звездная дуга! Не обронит вечер Красного ведра; Могутные плечти – Что гранит-гора». - «Отчарь»).
Поэтика революции у Евгения Замятина – тоже сгусток метафоризма, афористики, философско-психологической аналитики («Всякое сегодня – одновременно и колыбель, и саван: саван – для вчера, колыбель для завтра. Сегодня, вчера и завтра – равно близки друг другу и равно далеки одно от другого: это поколение, это деды, отцы и внуки…»). - «И внуки – неизменно ненавидят и любят дедов. Сегодня обречено умереть: потому что умерло вчера и потому что родится завтра. Такой жестокий и мудрый закон. Жестокий – потому что он обрекает на вечную неудовлетворенность тех, кто сегодня уже видит далекие вершины завтра; мудрый – потому что только в вечной неудовлетворенности – залог вечного движения вперед, вечного торжества». И далее: «Тот, кто нашел свой идеал сегодня, - как жена Лота, уже обращен в соляной столп, уже врос в землю и не двигается дальше. Мир живет только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры – ересь: завтра – непременно ересь для сегодня, обращенного в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль. Сегодня отрицает вчера, но является отрицанием отрицания = завтра: все тот же диалектический путь. Тезис – вчера, антитезис – сегодня, и синтез – завтра».
Как «начинался» большой Мастер? В очерковых заметках «Закулисы» Замятин сравнивает процесс рождения первообраза с процессом «насыщенного раствора». В стакане налита как будто бесцветная, ежедневная, простая вода, но стоит лишь бросить туда крупинку соли и раствор оживет – ромбы, иглы, тетраэдры – и через несколько секунд вместо бесцветной воды уже хрустальные грани кристаллов. Видимо, автор тоже бывает в состоянии насыщенного раствора, и «тогда случайного зрительного впечатления, обрывка вагонной фразы, двухстрочной заметки в газете довольно, чтобы кристаллизовать несколько печатных листов».
А.К. Воронский в своей статье о Замятине именует его «исключительным словопоклонником и словесным мастером» («Язык – свеж, оригинален, точен»). Критик отмечает «высокое умение художника одним штрихом, мазком врезать образ в память». И действительно, вот, например Урванка («Закопченный какой-то, приземистый, жилистый, весь как узел из хорошей веревки»); или Тимоша, запомнившийся с шутливой самооттестации: «Портной, да. Мозги перешиваю». «Круто заквашен» Анфим Барыба с его четырехугольной улыбкой («шевельнулось что-то древнее, звериное, разбойничье»).
Воронский ратовал за высокий, достойный классических традиций, уровень жанрово-стилевых и духовно-эстетических исканий в искусстве слова («Художественная правда постигается в мучительных поисках»). Критика-культуролога привлекали есенинские и замятинские произведения, которые выгодно отличались среди современных публикаций именно должным уровнем
словесно-образного мастерства.
В статье «Прозаики и поэты «Кузницы» Воронский ссылается на принципиальное полемическое утверждение Евгения Замятина о том, что у пролетарских писателей «революционнейшее содержание и реакционнейшая форма: пролеткультовское искусство – пока шаг назад к шестидесятым годам»
( статья «Я боюсь»).
* * *
Евгений Замятин и Сергей Есенин… Каждый из них «резко и воистину индивидуален» (горьковские слова).
Их «сближают» не только «земляческие» биографические моменты. Лебедянь и Константиново, Ока синеокая и Тихий Дон… Революционные ураганы начала ХХ века… Лебедянский пассионарий и рязанский человеколюбец лелеют мечту о «преображении России».
«Горячо любимому другу Грише» посвятил своего «Поэта» (1912) Сергей Есенин («Тот поэт, врагов кто губит, Чья родная правда мать, Кто людей, как братьев, любит И готов за них страдать. Он все сделает свободно, Что другие не могли. Он поэт, поэт народный, Он поэт родной земли!»).
Евгений Замятин встревожен: «Умирает человек. Гордый homo erectus становится на четвереньки, обрастает клыками и шерстью, в человеке – побеждает зверь» («Завтра»). Тревожны предчувствия есенинского автобиографического героя: воистину прекрасны земля и на ней – человек, но кровавые бойни стремительно увеличивают число уродов, калек, несчастных («…сколько зароют в ямах и сколько зароют еще»). Замятин и его повествователь требовательно настаивают: «Время крикнуть: человек человеку – брат!» («Завтра»).
