МОСКВА. САЛАРЬЕВО-САНИНО. Мобилизация духовности
"Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется?.."
«Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется? Мужик говорит: это черт движет его. Другой говорит, что паровоз идет оттого, что в нем движутся колеса. Третий утверждает, что причина движения заключается в дыме, относимом ветром.
Мужик неопровержим. Для того чтобы его опровергнуть, надо, чтобы кто-нибудь доказал ему, что нет черта, а немец движет паровоз. Только тогда из противоречий они увидят, что они оба неправы. Но тот, который говорит, что причина есть движение колес, сам себя опровергает, ибо, если он вступил на почву анализа, он должен идти дальше и дальше: он должен объяснить причину движения колес. И до тех пор, пока он не придет к последней причине движения паровоза, к сжатому в паровике пару, он не будет иметь права остановиться в отыскивании причины. Тот же, который объяснял движение паровоза относимым назад дымом, заметив, что объяснение о колесах не дает причины, взял первый попавшийся признак и, с своей стороны, выдал его за причину.
Единственное понятие, которое может объяснить движение паровоза, есть понятие силы, равной видимому движению.
Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов.
Между тем под понятием этим разумеются различными историками совершенно различные и все не равные видимому движению силы. Один видит в нем силу, непосредственно присущую героям, - как мужик черта в паровозе; другие – силу, производную из других некоторых сил, - как движение колес; третьи – умственное влияние, - как относимый дым…» ( часть вторая эпилога «Войны и мира»).
СИГНАЛЫ ИСТОРИИ…
Илья Эренбург (в романе «Хулио Хуренито»): «Поезд шёл своеобразно, от одной счастливой случайности до другой. Мы остановливались у какого-нибудь станционного амбара и разбирали всё здание, досок хватало обжорливому паровозу на несколько часов. Когда проезжали лесом, пассажиры вылезали и шли рубить деревья. Завидя лужицу побольше или речонку, становились цепью и передавали ведро, поя глоток за глотком наше чудовище».
Алексей Толстой «портретирует» свой бронепоезд: «Из-за поворота, из горной выемки, появился огромный поезд с двумя пышущими жаром паровозами, с блиндированными платформами, с тускло отсвечивающими жерлами пушек… Выли два паровоза, окутанные паром…».
«Бронепоезд 14-69» Всеволода Иванова: «В жирных темных полях сытно шумят гаоляны. Медный .. дракон желтыми звенящими кольцами бьётся в лесу. А в кольцах перекатываются, грохочут квадратные серые коробки. На желтой чешуе дракона – дым, пепел, искры… Сталь по стали звенит, кует!.. Дым. Искры… Тучные поля… На паровозе уцепились мужики, ерзают по стали горячими хмельными глазами…».
Платоновский паровоз («Паровоз, не сдаваясь, продолжал буксовать на месте, дрожа от свирепой безысходной силы, яростно прессуя грудью горы снега впереди»).Автобиографический герой-повествователь Платонова видит «родство» форм совершенного паровоза со стихотворно-поэтической пластикой: «Машина «ИС», единственная тогда на нашем тягловом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления, я мог подолгу глядеть на неё, и особая растроганная радость пробуждалась во мне – столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина».
Аркадий Гайдар: «Давно когда-то Иван Михайлович был машинистом. До революции он был машинистом на простом паровозе. А когда пришла революция и началась гражданская война, то с простого паровоза перешёл Иван Михайлович на бронированный… …Всякие паровозы видели ребята. Но только вот такого паровоза, который на фотографии Ивана Михайловича, они не видали и вагонов не видали тоже. Трубы нет. Колёс не видно. Тяжелые стальные окна у паровоза закрыты наглухо. Вместо окон узкие продольные щели, из которых торчат пулемёты. Крыши нет. Вместо крыши низкие круглые башни, и из тех башен выдвинулись тяжелые жерла артиллерийских орудий. И ничего у бронепоезда не блестит: нет ни начищенных желтых ручек, ни яркой окраски, ни светлых стекол. Весь бронепоезд тяжелый, широкий, как будто бы прижавшийся к рельсам, выкрашен в серо-зеленый цвет. И никого не видно: ни машиниста, ни кондуктора с фонарями, ни главного со свистком. Где-то там, внутри, за щитом, за стальной обшивкой, возле массивных рычагов, возле пулеметов, возле орудий, насторожившись, притаились красноармейцы, но всё это спрятано, всё молчит. Молчит до поры до времени…».
Сотрудничавшие с газетой железнодорожников «Гудок» Ильф и Петров в стиле своих зарисовок использовали модную тогда «телеграфность», «локомотивность»: «Поезд прыгал на стрелках… Ударило солнце. Низко, по самой земле, разбегались стрелочные фонари, похожие на топорики. Валил дым. Паровоз, отдуваясь, выпустил белоснежные бакенбарды. На поворотном кругу стоял крик. Деповцы загоняли паровоз в стойло…».
Николай Островский своим всемирно известным романом «Как закалялась сталь» отдал щедрую дань «железнодорожной теме». Центральный персонаж произведения начинает трудовой путь мальчиком при железнодорожном буфете, потом осваивает железнодорожные мастерские, имеет отношение к бронепоезду и, наконец, активно участвует в строительстве «узкоколейки» («Паровоз сердито отфыркивался брызгами светящихся искр, глубоко дышал и, продавливая темноту, мчал по рельсам в глубь ночи… тяжелыми взмахами вступали в огневой круг паровоза темные силуэты придорожных деревьев и тот час же снова бежали в бесконечную темь. Фонари паровоза, стремясь пронизать тьму, натыкались на её густую кисею и отвоевывали у ночи лишь десяток метров. Паровоз, как бы истратив последние силы, дышал всё реже и реже…»).
«Экспресс в будущее» - романтически приподнятое лиро-эпическое повествование Николая Тихонова («В час, когда месяц повешенный Бледнее, чем в полдень свеча, Экспресс проносится бешеный, Громыхая, свистя, грохоча… И когда над мостами в пролёты Проведёт он живую черту, Прыгни снизу – и огненный кто-то Вдруг подхватит тебя на лету»). Устремленность «заре навстречу»… Жажда знания, действия, дерзания («И никто на путях незаказанных Не прервет его криком: стой! Будет всё тебе в мире рассказано, Если дух свой сольёшь с быстротой»). Оптимизм созидания. Энтузиазм и пассионарность новых «героев нашего времени («Через степь неживую, колючую Просвистит по ребру пирамид, Перережет всю Африку жгучую, В Гималаях змеей прозвенит. Обжигая глазами сигнальными, Прижимая всю Землю к груди, Он разбудит столицы печальные, Продышав им огни впереди».). Раскатно, неистово, стремительно движется тихоновский «экспресс в будущее». Волшебно-фантастический сигнальный посвист ; «сверканье вагонов, вихревые расплески колес» («Чудо рвется из глотки со свистом, всем понятны сигналы его»).
Мир глазами поэта, мастера художественной пластики, расширяющего границы общезначимого, духоподъёмного, побуждающего и пробуждающего… Автобиографический герой-повествователь в стихотворном «репортаже» «Кладбище паровозов» Николая Ушакова предлагает неожиданный сюжетно-проблемный «поворот» («Не в честь любимой строю мавзолей, Когда закат торжественен и розов, - мне всех кладбищ печальней и милей забытое кладбище паровозов. Железные листы дрожат едва – их точит ржа и ветер зыблет шалый, и поросла зеленая трава, где прежде сердце пламенем дышало»). Тематическая неожиданность. Пронзительно-захватывающий ракурс лиро-эпического анализа, психологического наблюдения («Тебя запомнят – ты писал и жил, но жизнь железа и огня забылась. Благодари, что в этой меди жил, крутая кровь гремела и дымилась. Неистово ликуя и свища, окутываясь паром светло-серым, они летели эти «С» и «Щ» к незабываемым дебаркадерам. В них золотые бились пламенна, но сердце стало»). Финальная строфа приглашает к философско-бытийному размышлению о «траве забвения», вечном и преходящем («Подойди прохожий! Такой погост людских погостов строже, благослови стальные имена»).
Евгений Долматовский обращался с напутствием-пожеланием («Пусть когда-нибудь в славную повесть про геройский советский век, громыхая, войдет бронепоезд».
«Теплушка» - один из задушевных, проникновенно-психологических образов-метафор в поэме «Россия» Александра Прокофьева («Теплушка что? Теплушка – дом, Пусть в ней не вековать… Хорош дымок, хорош домок, Теплушка хороша!..»). – («Сколько звезд голубых, сколько синих, Сколько ливней прошло, сколько гроз. Соловьиное горло России, Белоногие пущи берез. Да широкая русская песня, Вдруг с каких-то дорожек и троп Сразу брызнувшая в поднебесье По-родному, по-русски – взахлеб»). Любителю изящной словесности, художественно-психологической пластики, конечно же, будут по сердцу исповедальные грёзы лирического героя («Да какой-нибудь старый шалашик, Да задумчивой ивы печаль, Да родимые матери наши, С-пол ладони глядевшие вдаль; Да простор вековечный, огромный, Да гармоник размах шире плеч, Да вагранки, да краны, да домны, Да певучая русская речь!»).
Живописно-пластичен и самобытен в своих «Машинистах» Ярослав Смеляков. В этой чистенькой чайной, где плафоны зажглись, За столом не случайно машинисты –«содеповцы» сошлись. Занялись разговором, отойдя от работ («пред отправкою скорой в Узловую на слёт»). Портретные детали («веселы и плечисты, хороши на лицо»; «рук неспешных движенья в подтверждение слов»; «продолжают степенно разговор»: первый – «храбрым фальцетом», второй – «добрым басом»). Энергичная строфа финала: «Громыхают составы на недальних путях. Машинисты державы говорят о делах»)
Стихотворению «Перед дорогой» Александр Прокофьев предпослал блоковский эпиграф («Покой нам только снится»). – «Спеши, мне киверами машут камыши, Вчера тревожно в грудь ударили ветра, Ну, значит, в путь! Ну, значит, в путь. Пора! Спеши! Во имя сердца и души пути тори! Тори! Гори! Гори!»). Москве и Подмосковью посвящены осердеченные глубоким сыновним чувством прокофьевские строки-образы («Москва!.. Твоя оборона идёт через наши сердца!»; «Москве»). – «Поля и долы. Синь какая! Везде струится дивный свет, Земля моя! Конца и края такому нет, такому нет! И в мире нет подобной сини, и не дано ей умереть, Покуда солнцу над Россией и красоваться и гореть!»).
Незабываемо-неповторим, глубинно-психологичен Николай Рубцов в своём «Отпускном» («Над вокзалом – ранних звезд мерцанье, В сердце – чувств невысказанных рой…Еду, еду в отпуск в Подмосковье! И в родном селении опять Скоро, переполненный любовью, Обниму взволнованную мать. В каждом доме, с радостью встречая, Вновь соседи будут за столом Угощать меня домашним чаем И большим семейным пирогом»). Энергичные анафоры, аллитерации («Поезд мчался с грохотом и воем. Поезд мчался с лязганьем и свистом, И ему навстречу желтым роем Понеслись огни в просторе мглистом. Поезд мчался с полным напряженьем Мощных сил, уму непостижимых, Перед самым, может быть крушеньем Посреди миров несокрушимых. Поезд мчался с прежним напряженьем Где-то в самых дебрях мирозданья, Перед самым, может быть, крушеньем, Посреди явлений без названья…»).
Образ поезда наполняется каким-то волшебно-фантастическим, фольклорно-сказочным, мифологизированным содержанием «Вот он, глазом огненным сверкая, Вылетает… Дай дорогу, пеший! На разъезде где-то, у сарая, Подхватил меня, понёс, как леший! Вместе с ним и я в просторе мглистом Уж не смею мыслить о покое, - Мчусь куда-то с лязганьем и свистом, Мчусь куда-то с грохотом и воем, Мчусь куда-то с полным напряженьем Я, как есть, загадка мирозданья. Перед самым, может быть, крушеньем Я кричу кому-то: «До свиданья!..»).
Сиюминутное и космически бесконечное. «Загадка мирозданья» и автобиографическое чувствование. Философско-цивилизационное и парадоксально-реальное («Но довольно! Быстрое движенье Всё смелее в мире год от году, И какое может быть крушенье, Если столько в поезде народу?»).
Оригинальный художественно-цивилизационный и жанрово-стилевой ракурс трактовки «железнодорожного мотива», «путейной» темы – в «Поэме о машинисте» Игоря Ляпина («Тут берёзка, там соседка, Села – хатки в два ряда. Мимо тихого просёлка пролетают поезда. Вьется речка-невеличка, сине небо, даль чиста. Тормознёт ли электричка, если да – одна из ста». Эпически спокойно и плавно развивается сюжет, поэтически эволюционирует фабульное действие («День и ночь зимой и летом Гулко слышимы окрест, Обдают составы ветром безымянный переезд»). Лирико-психологическое размеренное повествование фиксирует «завязку» сюжетной линии («Путь упруг, почти не сложен, прям – глядишь и видишь весь. Но одна примета всё же здесь особенная есть»). В поле зрения – персонаж обходчика-путейца («Всем обходчикам известен, машинистам всем знаком, Сорок лет на этом месте человек стоит с флажком»). В «железнодорожном человейнике» дежурный путеец – личность ответственная и весомая («…Поезд слева, поезд справа, а ему и нипочем – он к грохочущим составам столько лет стоит лицом»).
Центральный персонаж ляпинской «Поэмы о машинисте» - с его биографией, «рабочей поступью», трудолюбием, самоотверженностью, нелегкой судьбой («Перестуки, перезвоны, бьет огнем летящий свет. И рябят в глазах вагоны, Словно кадры кинолент… Как пружину память сжали лет упругие витки. Было – перед ним держали так сигнальные флажки. Был гудок машины властный, Путь не прост, маршрут далек. Желтый – красный, желтый – красный трепетал в глазах флажок. Там поля, а там дубравы, полустанки, города. Гулко шли его составы. Да какие! Да куда!..»).
…«Поднявшись над Россией ввысь и окинув её взором, можно увидеть голубые и стальные обручи, которые стягивают землю в единую и великую державу. Реки и железные дороги скрепляют и приближают её пространство. И если реки – суть творения Бога, то железные дороги сотворены, хотя и по воле Всевышнего, человеческим разумом, волей и руками людей», - пишет Валерий Ганичев в публицистическом эссе «Державный путь: сигналы истории».
