Маяк и время

«Профессор, снимите очки-велосипед!

Я сам расскажу о времени и о себе».

Владимир Маяковский

«Я к вам приду в коммунистическое далеко», - обещал Владимир Маяковский и даже хорошо, что не смог прийти - поэт не обнаружил бы ничего из того, о чём грезилось. Сплошные персонажи его сатиры. «Клоп» и «Баня» - тема несовершенств, как личных, так и общественных, от которых страдал Маяковский и – мотив прорыва в идеальную и наивно скроенную коммунистическую вселенную. Фосфорические женщины и отсутствие филистеров, тотальная стерильность и светлый путь.

В этом году Маяковскому исполняется 130 лет. Коммунизма не случилось. От социализма тоже отказались. Мещан стало больше, и они – крепкозадая опора гламур-цивилизации, занятой менеджментом и унылым блоггингом. Разве что техника шагнула вперёд и руки стали мыть куда как чаще, нежели сто лет назад. Тупики мироздания! Однако Маяковского не забыли – он по-прежнему будоражит, а, значит, не всё потеряно.

Итак, в Государственном Литературном Музее сейчас проходит уникальная выставка «О разных Маяковских». Цель – явить многочисленные грани этого бриллианта. Кто он? Футурист и футуролог, поэт и гражданин, пароход и человек. Хотя, нет. Пароход и человек – товарищ Нетте, друг Маяковского. Они все были пароходами, паровозами и радиорупорами эпохи. Многие брали себе говорящие псевдонимы – Горький, Багрицкий, Бедный, Гайдар – «всадник, скачущий впереди». Печатались статьи за подписями Зубило, Молот, ещё какой-нибудь Шквальный. Интересно, что Маяковскому не надо было ничего выдумывать – он и так был маяком. Привлекал, светил и – одиноко высился над морем смыслов.

Ещё? Он - хулиган и возмутитель спокойствия. В позднем СССР из Маяковского сварганили какого-то бронзового идола, невыносимо скучного, изрекавшего агитки. Паспорт, Ленин, партия, революция… А ведь он писал о себе: «Я — нахал, для которого высшее удовольствие ввалиться, напялив желтую кофту, в сборище людей, благородно берегущих под чинными сюртуками, фраками и пиджаками скромность и приличие». Эти слова предваряют экспозицию в Литмузее. Не затверженные цитаты, а такое вот самоопределение.

Моя юность 80-х прошла под знаком «неформальности», а Маяковский и был типичным неформалом, причём гораздо более радикальным, чем панки-металлисты и дубасящие их «любера». Он не выделывался – он переделывал, громил и низвергал. О, если бы школьники изучали неприглаженные биографии классиков, число заядлых книгочеев заметно увеличилось бы!

Экспозиция выстроена таким образом, что нам показывают не этапы жизненного пути (родился-учился-влюбился-писал-застрелился), а все «лица» Маяковского. Бросается в глаза его эгоцентричность – бесконечное «я» в стихах и желание доминировать на групповых фото. «Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду!», - таков был он. И ещё - извечный разговор с Солнцем, которое запросто на чай вкатилось. Среди экспонатов – первый сборник поэта «Я!», оформленный Василием Чекрыгиным. Самолюбование через эпатаж. С другой стороны, мы видим ранимого и доброго человека, ассоциировавшего себя с обездоленной собакой по кличке Щен.

Если бы не поэзия, маяк-Маяковский стал бы знаковым художником. Рисовал с детства, умел схватывать суть предмета. Был принят в Московское училище живописи, ваяния и зодчества – туда брали без справки о благонадёжности, а у юного Володи с ней (с благонадёжностью) обстояло скверно. Успевал неплохо, но и там не задержался – выгнали вместе с Давидом Бурлюком за антиправительственные эскапады и отвратительный моральный облик. На стенде - фотографии юного Маяковского в блузе с бантом. Взгляд напуганного волчонка, желающего люто вцепиться в жирные ляжки обывателей.

Футуристы – это не только жёлтые блузы и жёсткая буза, но и попытки переиначить бытие, вывернуть его наизнанку. На одной из выставочных витрин – тот самый сборник «Пощёчина общественному вкусу», где было внятно сказано: «Прошлое тесно». Нюанс! Те разрушители основ имели образовательно-интеллектуальную базу, пусть и будучи изгнанными недоучками.

Любой текст Маяковского, будь то стихи, пьесы или статьи, говорят о том, что перед нами – знаток искусств и носитель обширных знаний. Вот - карандашные портреты любимых женщин, карикатуры, декорации к постановкам. Техника отточена; рука поставлена профессионалами. Мог писать реалистические картины, но, разумеется, питал склонность к эксперименту. Его эскизы к «Мистерии-буфф» - отдельная часть выставочного проекта. Это – экспрессия, цветность, могучая динамика и – полёт, но вместе с тем – глубокая ирония.

Маяковский называл себя агитатором не просто так. Его карикатуры для Окон РОСТа – доходчивые комиксы для всех, для образованных и малограмотных. Люди восхищались звонкой сатирой, построенной не только на смешных «буржуях» и уродливой «контре», но также на игре слов и ритме картинок. В экспозиции Окнам РОСТа отведена целая стена, привлекающая детей и взрослых.

Избалованный, прославленный поэт-художник, он не гнушался такой приземлённой стези, как реклама. Первая треть XX столетия – золотой час маркетинга, когда сложились традиции этого нелёгкого ремесла, двигающего товар к массам. В 1920-х годах было важно сделать государственный и кооперативный сектор более привлекательным, чем нэпманский, частный. Отсюда – внимание к упаковке, плакату, зазыву и призыву. Так родились «Нигде кроме, как в Моссельпроме!» и вариации на тему папирос «Ира», оставляемых от старого мира. Владимир Маяковский изобретал слоганы к постерам Александра Родченко и выдумывал композиционные решения.

Маяковский – теоретик поэтического искусства, и на одном из стендов – его брошюра «Как делать стихи?» Возникает закономерный вопрос: для чего нужен столь жёсткий глагол в отношении муз и рифм? Такое мнение бытовало в 1920-х – всё приравнивалось к вещам и предметным формам. Друг Маяковского – супрематист Эль Лисицкий восклицал: «Делайте вещи!» в приложении к творчеству. Мол, фантазия, вдохновение – блажь. Делание – цель. Стихи тоже производятся, как еда, мебель и одежда.

Посмотрите, какими словами оперирует Маяковский: «Начинающий ни при каких способностях не напишет сразу крепкой вещи; с другой стороны, первая работа всегда «свежее», так как в неё вошли заготовки всей предыдущей жизни. Только присутствие тщательно обдуманных заготовок дает мне возможность поспевать с вещью, так как норма моей выработки при настоящей работе это — 6—10 строк в день. Поэт каждую встречу, каждую вывеску, каждое событие при всех условиях расценивает только как материал для словесного оформления». Вещь, работа, заготовка, норма выработки, материал.

Из советов: носить с собой записные книжки. Их – несколько штук на выставке. Все книжицы идеального качества, дорогие, неплохо сохранившиеся. Представлены и образцы почерка – из черновиков и писем. Чёткость линий, даже, если речь идёт о спешных каракулях на полях. При всей своей разухабистости Маяковский слыл аккуратистом.

Очередная грань! Маяковский – создатель и участник кинокартин. Синематограф 1910-1920-х был передовым методом и, как сказал товарищ Ленин «важнейшим из искусств». На выставке можно ознакомиться с известной лентой «Барышня и хулиган» (1918), где поэт сыграл отвязного парня из рабочего квартала, пленённого учительницей. Однако есть и другие опыты, например, «Не для денег родившийся» (1918) по мотивам романа «Мартин Иден» и «Закованная фильмой» (1918), где Маяковский снялся с Лилей Брик. Немаловажная деталь – в те времена «фильм» именовался «фильмой» и был женского рода.

Будучи настоящим красавцем, наш поэт был ещё и фотомоделью. Среди экспонатов – изображения Маяковского, сделанные ведущими мастерами, включая Александра Родченко. Как бы ни пытался «агитатор-горлан-главарь» утверждать, что «кроме свежевымытой сорочки» ему ничего не надо, это была эффектная поза. Маяковский слыл франтом, о чём повествуют его галстуки, привезённые из-за границы. Рядом – ручка Паркер, также символизирующая достаток. Безусловно, не куркуль и не накопитель. Скорее, фат. Предпочитал шикарные жесты, а это всегда стоило денег.

Маяковский – это, конечно же, герой-любовник, обвораживавший словесами, поэзией, роскошной внешностью. В этом смысле ему повезло больше, чем его кумиру – Пушкину. На экспозиционных витринах – фотографии Лили Брик, страшненькой и – завораживающей. Эта пожирательница мужских сердец была причиной боли и одновременно – музой-вдохновительницей. Рядом с фото – раритетные кольца-печатки, заказанные Маяковским и Брик, словно обручальные украшения, так и не скрепившие союз. Здесь же – набросок портрета Лили, сделанного Маяковским.

Маяковский не был аскетом-рыцарем, навек прикованным к своей Belle Femme. Женщины бегали за ним бодрой стайкой, а его любовная лирика – на грани фола: «В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли, но дай твоих губ неисцветшую прелесть». Это - строки, обращённые к Марии Денисовой, адресату «Облака в штанах».

Вот – её фото 1910-х - настоящая женщина-фатум на излёте Серебряного века! - и несколько портретов, один из которых нарисован самим поэтом. Денисова прожила интереснейшую жизнь – крестьянского роду-племени, она выучилась искусствам и вошла в декадентский бомонд, потом служила в агит-отделе Первой конной; при Сталине была скульптором и работала над портретами вождей, а в 1944 году покончила с собой, так была неизлечимо больна. Да, но Мария Денисова осталась в коллективной биографии лишь, как муза «Облака…» и одна из любовниц Маяковского. Историческая память часто несправедлива.

«Я все равно тебя когда-нибудь возьму — одну или вдвоем с Парижем», - так писал он Татьяне Яковлевой, эмигрантке, с которой познакомился в заграничном турне. Высокая, плечистая и длинноногая, она воплощала типаж салонной богини стиля Ар деко. Фотографии мадемуазель Яковлевой также есть на выставке. Она околдовывала современной, жёсткой красотой, востребованной в модельном бизнесе, где ей приходилось подвизаться, как и большинству русских «принцесс», бежавших от революции. Но могли они сравниться с глазастой Лилечкой? Увы, нет. Любовь зла – полюбишь и мадам Брик.

Очередная страничка – Маяковский-путешественник. Америка – та скорее ошеломила, чем порадовала: «Свет фонарей для света, свет бегающих лампочками реклам, свет зарев витрин и окон никогда не закрывающихся магазинов, свет ламп, освещающих огромные малеваные плакаты, свет, вырывающийся из открывающихся дверей кино и театров, несущийся свет авто и элевейтеров, мелькающий под ногами в стеклянных окнах тротуаров свет подземных поездов, свет рекламных надписей в небе. Свет, свет и свет». Электрическая феерия – это первое, что видел любой европеец в Соединённых Штатах, ибо Старый Свет ещё робко осваивал потенцию грозной силы – электричества.

Франция показала себя во всём блеске и всей убогости. Париж произвёл двойственное впечатление – удивил размахом и вызвал отвращение. Увидеть Париж и…? «Обшаркан мильоном ног. / Исшелестен тыщей шин. / Я борозжу Париж — до жути одинок». Поэта заинтриговал Версаль – это гнездовище монархии. Нашлось место и для насмешки: «По этой дороге, спеша во дворец, бесчисленные Людовики трясли в шелках золоченых каретц телес десятипудовики». Фото Маяковского на фоне достопримечательностей – сиротливый путник.

Но Маяковский и в Москве ощущал себя непонятым. Из всех записок, присылаемых ему на диспутах, он «выбирал» ругательно-склочные, сосредотачиваясь на критике. И – страдал. На одном из стендов читаем издевательские вопросы, какие задавались великому глашатаю революции. Некоторые из них чем-то напоминают комментарии в блогах, так что дураки появились не сейчас, но и всегда представляли весомый процент населения.

Тайна самоубийства Маяковского, по сути, не разгадана до сих пор. Одни говорят: в советском пути разочаровался. Другие: дамы заели. Третьи вообще утверждают, что его «чекисты» убили, так как мешал. Четвёртые (а с ними я соглашусь) полагают, что Маяк страдал в тенетах творческого кризиса и не мог из него выбраться. Люди Серебряного века считали своим долгом намылить верёвку, принять яд или нажать на курок, если что-то пошло не так, а Маяковский был плоть от плоти своего времени. Опять же, над ним довлела тема «ранней гибели гения» и поэт словно бы подгадал свой уход, чтобы не пережить собрата-Пушкина. Маяковского хоронила не горстка соратников, но ревущая толпа – это к вопросу о «непонятности». Да и теперь он – это маяк, и никак иначе.