Все прекрасное в человеке - от лучей солнца и от молока Матери.
(Максим Горький.)
Даже будучи взрослыми, мы остаемся на всю жизнь детьми своей матери. Ее любовь и нежность, тепло и ласку получает каждый из нас еще с колыбели. Велика любовь и жертвенность матери ради сыновей и дочерей своих, во имя жизни на земле. О матерях сказано немало. Тема материнства всегда волновала художников, поэтов, писателей. «Нет в мире такого цветка, ни в каком поле, ни в море такой жемчужины, как ребенок на коленях матери», - восторженно писал О.Уальд. Образ матери как символ вечной правды, красоты, жизнеутверждения встречается в работах мастеров древности, средневековья, эпохи Возрождения. С полотен Леонардо да Винчи, Санти Рафаэля, Гуго Мерле, Лукаса Кранаха, Вильяма Бугро смотрят на нас их нежные, искренние лики. Матери посвящали свои лучшие произведения наши великие гуманисты- правдолюбцы М.Горький, Чингиз Айтматов. А замечательный австрийский композитор Франц Шуберт написал прекрасную вокальную композицию, прославляющую Мать «Аве, Мария». Предлагаю вам, дорогие читатели, вспомнить вкратце две легенды о Матери из цикла «Сказки об Италии" А.М Горького и отрывок из своего рассказа «Старая фотография» о наших русских, все претерпевших матерях.
«Прославим женщину - Мать, неиссякаемый источник всё побеждающей жизни!» – так начинает свою легенду из цикла «Сказки об Италии» о Матери и Тимуре, железном завоевателе Тамерлане, который хотел разрушить весь мир,
«Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных народов; разрушал жизнь…
Пировал Тимур-бек в прекрасной долине Канигула, покрытой облаками роз и жасмина, в долине, которую поэты Самарканда назвали «Любовь цветов»… И вот в час веселья и разгула вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана долетел крик женщины, гордый крик орлицы… Жестокой к людям и жизни, он приказал узнать, кто там кричит голосом без радости, и ему сказали, что явилась какая-то женщина, вся в пыли и лохмотьях, она кажется безумной и требует видеть его, повелителя трех стран света.
- Приведите ее! — сказал царь.
- Я - из-под Салерно, это далеко, в Италии, ты не знаешь где! Мой отец — рыбак, мой муж - тоже, он был красив, как счастливый человек, - это я поила его счастьем! И еще был у меня сын – самый прекрасный мальчик на земле… Ему было шесть лет уже, когда к нам на берег явились сарацины-пираты, они убили отца моего, мужа и еще многих, а мальчика похитили, и вот четыре года, как я его ищу на земле. Теперь он у тебя, я это знаю, потому что воины Баязета схватили пиратов, а ты - победил Баязета и отнял у него всё, ты должен знать, где мой сын, должен отдать мне его!..
- Женщина! Как же ты пришла из этой страны, неведомой мне, через моря, реки и горы, через леса? Почему звери и люди, которые часто злее злейших зверей, не тронули тебя?
Сказала она Тимуру-Гуругану:
- Море я встретила только одно, на нем было много островов и рыбацких лодок, а ведь если ищешь любимое - дует попутный ветер. Реки легко переплыть тому, кто рожден и вырос на берегу моря. Горы? - я не заметила гор…
Снова долго думал бич народов и сказал, наконец:
- Я, раб божий Тимур, говорю, что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он будет счастлив. Так, женщина?
Она откинула с лица черные волосы, улыбнулась ему и ответила, кивнув головой:
- Так, царь!
Тогда встал этот страшный старик и молча поклонился ей…».
Вот, как любовь Матери растопила зачерствелое сердце жестокого завоевателя и убедила Тимура во всемогущей силе ее, давшей миру всех его героев.
«О матерях можно рассказывать бесконечно», - начинает писатель свою 11-ю, трагическую сказку о матери изменника, отдавшей в жертву себя и своего сына, чтобы спасти жизни сотен и тысяч других сыновей.
«…Во главе людей, разрушавших город, стоял её сын, весёлый и безжалостный красавец; ещё недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рождённую ею в помощь людям города - гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его.
…Теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: взвешивая в нём любовь к сыну и городу, не могло понять - что легче, что тяжелей?..
- Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему..., - просила она защитников города. – Я – мать, я его люблю и считаю себя виноватой в том, что он таков, каким стал.
Люди открыли ворота и выпустили ее из города. Встретившись с сыном, она долго беседовала с ним и поняла, что нет в его душе ни любви, ни сострадания, одно тщеславие, гордыня и блеск славы, затмевающий глаза. Он грозился взять и сравнять с землей не покорившийся город.
- Может быть, мы обрушимся на него ещё ночью,- говорил её сын,- если ночь будет достаточно темна! Неудобно убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск оружия ослепляет их - всегда при этом много неверных ударов,- говорил он, рассматривая свой меч.
Мать сказала ему: - Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребёнком и как все любили тебя...
Он послушался, прилёг на колени к ней и закрыл глаза, говоря: - Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.
- А женщины? - спросила она, наклонясь над ним.
- Их - много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.
Она спросила его в последний раз:
- И ты не хочешь иметь детей?
- Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьёт их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отомстить за них.
- Ты красив, но бесплоден, как молния,- сказала она, вздохнув.
Он ответил, улыбаясь: - Да, как молния...
И задремал на груди матери, как ребёнок.
Тогда она, накрыв его своим чёрным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер - ведь она хорошо знала, где бьётся сердце сына. И, сбросив труп его с колен своих к ногам изумлённой стражи, она сказала в сторону города:
- Человек - я сделала для родины всё, что могла; Мать - я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.
И тот же нож, ещё тёплый от крови его - её крови,- она твёрдой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце,- если оно болит, в него легко попасть.
А этот отрывок из моего собственного рассказа о матери, на долю которой и ее детей выпало нелегкое военное и послевоенное время.
Оставшись во время войны вдовой с двумя маленькими несовершеннолетними дочерьми, без жилья, Мать летом, как все сельчане работала в полеводстве, а зимой сторожила колхозный скот, за ее работу ей выделили и поселили в небольшую, случайно уцелевшую, но опустевшую избу на краю села и ежедневно выдавали литр молока и расплачивались зерном. Зерно мать отвозила молоть на мельницу в другую деревню и пекла в русской печке из полученной муки подовой хлеб‚ а чаще всего – пресные лепешки.
Но однажды‚ глухой январской ночью‚ случилось несчастье. В закут‚ где содержались колхозные овцы‚ пробрался вор и увез по свежевыпавшему снегу на ручных санях две окатившиеся овцы вместе с народившимися ягнятами. Мать подняла тревогу‚ и вора скоро нашли. Было непонятно, почему и на что рассчитывал молодой мужчина из соседнего хутора, решив украсть овец с ягнятами?
Зима в тот год выдалась суровой и снежной. Морозным январским днем к дому на краю села лихо подкатила резвая тройка серых лошадей в яблоках‚ запряженная в просторные сани. От крупов‚ от пышных грив и занузданных губ лошадей валил густой пар. С широких саней в сопровождении двух мужчин слез высокий человек в светлом‚ обделанном белым мехом тулупе и белой‚ пушистой‚ заиндевевшей от мороза шапке. Это был милиционер и понятые.
Мать забирали на суд по делу кражи овец в качестве свидетеля. Растерявшись, она засуетилась и стала уговаривать участкового милиционера‚ чтобы он взял у нее показания дома‚ а не на суде. Но он был неумолим, говоря, что она скоро вернется домой, как только пройдет допрос.
Забившись на теплую русскую печь, две маленькие дочери с опаской и детским любопытством разглядывали оттуда неожиданных гостей. Рослый милиционер в белом тулупе и меховой шапке казался им героем-богатырем из волшебной сказки. Остановившаяся под окном тройка серых лошадей в яблоках‚ запряженная в широкие сани‚ также казалась сказочной.
Дети остались дома одни. Мать попросила живущую в соседнем дворе тетю Марусю присмотреть за ними. Но вот наступила ночь. Девочки легли на теплую печь и вскоре уснули. Вдруг откуда-то сверху послышался страшный шорох и писк. Испуганные сестренки тут же вскочили с печи и‚ не разобравшись спросонья‚ раздетые пустились босиком по только что выпавшему рыхлому снегу наутек к соседской избе. Но страх оказался напрасным. Это мыши и крысы устроили свою ночную возню на чердаке.
После суда мать вернулась домой. Она впервые за многие годы уезжала в город и впервые оставляла детей одних и не хотела возвращаться без гостинцев. А денег у нее не было совсем. Об этом она сказала приехавшему за ней на серых в яблоках конях участковому. Он тут же порылся в своих карманах и протянул матери три рубля‚ сказав, что больше у него тоже денег нет.
Мать подержала в руках три рубля, один взяла себе, а два вернула назад. Она купила детям цветные карандаши‚ тетрадь для рисования, а на оставшуюся мелочь дешевеньких конфет: немного леденцов и цветного горошка. По деревенской привычке‚ чтобы сберечь‚ мать завязала конфеты узелочком в конец своего светленького ситцевого головного платочка с каемочками по краям‚ одетого под верхнюю теплую шаль.
В те далекие годы, когда прошло всего лишь несколько лет после отгремевшей войны, для деревенских ребятишек даже простые конфетки-карамельки, так называемые подушечки с начинкой или цветной горошек были большим лакомством. Если матери удавалось купить хотя бы маленькую горсточку, или кто-либо угощал ее несколькими конфетками, она приберегала их для детей, положив не в пакет, который для этого был бы велик, а завязав спереди под подбородком узелочком в кончик своего простенького ситцевого головного платка. И теперь‚ глядя‚ как две маленькие дочери старательно считают и делят на две равные кучки круглые конфетки-горошки‚ она с сожалением подумала‚ что напрасно не взяла у милиционера три рубля.
На всю жизнь запомнился девочкам и тот зимний морозный день, и те разноцветные конфетки-горошки‚ или драже, припасенные и сбереженные для них в нехитро завязанном кончике светленького с каемочками ситцевого платка матери. Это были самые вкусные конфетки, которые они когда-либо ели.
В качестве иллюстрации - картина французского художника Х1Х века Гуго Мерле (из Интернета).
