Анархистов у нас привыкли представлять по старым фильмам – этакой толпой вооружённых гопников. И даже тот, кто немного знаком с историей, и знает, что это вовсе не так, всё равно находится под впечатлением яркого кинематографического образа. Это что касается «практиков», теоретиков же анархизма вообще как-то мало кто себе представляет. Опять-таки, здесь довлеет некий стереотип – человек, на полном серьезе обосновывающий анархизм, предстаёт этаким бородатым и длинноволосым чудиком.
Между тем, адекватное (отнюдь не апологетическое) отношение к анархизму – это вопрос национальной гордости. Русский анархизм сыграл важнейшую роль в становлении мировой политической теории и практики. При этом, он весьма актуален ныне, в условиях становления т. н. «постиндустриального» общества. Взять хотя бы одного из классиков мирового и отечественного анархизма – Петра Алексеевича Кропоткина. Он как раз и воспринимается как чудак от идеологии. Замечательно об этом написал Г. Фетисов: «Почему в англоязычной традиции князь Кропоткин – это гуру (почти такого же значения как Ганди, или Лютер), в России – лишь забавный милый старик? Почему там его книги на разных языках переиздаются и переиздаются, а на русском книги Кропоткина почти не встретишь в книжных магазинах? Почему самой фигуре Кропоткина, его жизни и воззрениям на разных языках посвящено множество работ, а на русском – кот наплакал? Потому что на Западе (а потом и на Востоке) идеи Кропоткина стали основанием для мощного и широкого движения, так называемое местное развитие, «комьюнити девелопмент», под которым понимается развитие территорий силами проживающей на ней людей, объединенных в общину. А в России мы об этом забыли. Напрочь». («Петр Кропоткин, взаимопомощь и современные общины»)
Миру, который погряз в частнокапиталистическом эгоизме, в социально-экономической вражде, Кропоткин подарил идею о том, что именно взаимопомощь является основой существования человека, который и выжил, и развивался именно благодаря ей. И основой, так сказать, базовой ячейкой этой взаимопомощи была община – локомотив развития с древних времен. Кропоткин обращал внимание на положение бедных и малых территорий, которые в условиях крупного машинного производства могут выжить и подняться лишь благодаря развитию своих местных ресурсов. И осуществлять это им необходимо было на базе развития местного коллективного производства и потребления. То есть, князь-анархист пытался поставить общину в центр не только древнего, но и современного общества. Тут он находился в русле как народнической («левой»), так и славянофильской («правой») русской общинной политической традиции. Особенностью же его учения было то, что он обращал очень пристальное внимание на экономическую сторону общинности, местного развития, и дал в этом плане мощнейшее обоснование деятельности всех «комьюнити» в мире.
В своей замечательной работе «Экономические взгляды Петра Кропоткина и вызовы XXI века» исследователи В. Дамье и Д. Рублёв дают следующую характеристику воззрений князя: «Модель новой индустрии и сельского хозяйства, по Кропоткину, представляла бы собой сеть автономных диверсифицированных производственных комплексов, ориентированных в первую очередь на самообеспечение предприятия, затем - на удовлетворение потребностей населения конкретного региона, затем - других регионов и лишь в последнюю очередь - на экспорт. Примерно те же предложения выдвигаются в рамках современных концепций экорегиональной экономики. Предлагаемая Кропоткиным система экономических отношений далека от рыночной системы. В то же время - это не централизованное планирование, а своего рода децентрализованное, основанное на прямой демократии и системе «заказов», поступающих снизу, непосредственно от потребителей».
Не трудно заметить, что данная модель великолепно подходит для «постиндустриального», точнее сказать, информационного общества с его горизонтально-сетевыми связями. Поэтому воззрения князя в высшей степени актуальны. И, к слову сказать, Кропоткин даёт много аргументов и технологий в руки сторонников автаркии, которые обычно стоят на правых и государственнических позиций. Вообще, из размышлений и наблюдений Кропоткина становится в очередной раз очевидным, что внутреннее важнее внешнего и должно возвышаться над ним. В свете угрозы глобализации, всеобщего тотального нивелирования, придти к этому выводу, используя русскую анархическую оптику, будет весьма не лишним.
Здесь можно было бы долго разбирать воззрения Кропоткина и других теоретиков анархизма, но формат статьи вряд ли позволит это. Кроме того, не менее важным будет коснуться и практической стороны дела. На первом плане тут, конечно же, Нестор Иванович Махно, воплощавший идеи анархии на практике – в ряде украинских районов (Гуляй-Поле и др.) Хотя нельзя не пройти мимо того малоизвестного факта, что анархисты пытались реализовать свои проекты и в некоторых местностях Великороссии. Так, они сравнительно долгое время были у власти в трех уездах Тверской губернии - Краснохолмском, Бежецком и Весьегонском. И если в первых двух ими проводилась вполне левацкая политика, то в последнем местный Совет контролировался анархистами - поклонниками Макса Штирнера, которые проводили НЭП-овскую политику задолго до самого НЭПа. Анархическое большинство Клинского уездного Совета обеспечило принятие проекта анархо-коммуниста А. М. Атабекяна. Любопытно, что сам Атабекян был своеобразным «сталинистом» в анархическом стане. Так, он выступал за построение «анархического социализма» в одной отдельно взятой стране. Он даже использовал такие, вроде бы чуждые, анархизму термины, как «революционный патриотизм», «анархическое государство», «анархическая республика» и т.п.
О том, насколько анархизм может быть национальным и даже правым, разговор еще пойдет. Пока же необходимо вкратце коснуться одного важнейшего аспекта деятельности махновской Революционной повстанческой армии Украины – как ни крути, а это был самый серьезный опыт реализации анархических проектов. В Повстанческой армии Махно единое командование и достаточно жёсткая дисциплина сочетались с выборностью командиров и неуклонной поддержкой самоуправления трудящихся, причем упор делался на распространение коллективной собственности. «Как провозглашали программные документы и обращения махновской армии, её политика должна была сводиться к организации на анархистских началах местного самоуправления, - пишет исследователь Д. Рублёв. - Занимая города и сёла, махновцы обращались к населению с призывом приступить к выборам делегатов профсоюзных конференций, местных советов и конференций делегатов. Так, в Александровске были проведены две конференции рабочих, а 27.10. - 2.11.1919 г. - районный съезд, 2.11.1920 г. - уездный съезд в Никополе. Как и в ситуации 1919 г., съезды решали вопросы мобилизации и снабжения армии, созыва следующих съездов и конференций по социально-экономическим вопросам, приняли в качестве своей политической программы концепцию «вольных советов». На территории освобождёного района были введены свобода слова, собраний и печати для всех социалистических сил. Следует отметить, что в этой ситуации Махно, под влиянием реалий войны и экономической разрухи пытался призывать население к преобразованиям в духе производственного самоуправления, пытаясь сочетать их с попытками обеспечить меры по элементарному выживанию населения… Главную роль в принятии решений в Гуляй-Поле играют не советы, а общие собрания. Так, на сходах обсуждалось и 25 ноября 1920 г. было принято положение «О вольном трудовом Совете», избираемом на беспартийной основе крестьянами и рабочими, подконтрольном воле избирателей через систему наказов». («Социальные преобразования анархистов 1917 – 1921»)
Как очевидно, можно было вполне органично сочетать Порядок и Волю, успешно противостоя как белым, так и красным. (Задумаемся, красные не могли разгромить Батьку целый год, выставив против него 350 тысяч штыков и сабель!) Вне всякого сомнения, соединить сие могли бы и большевики, будь у них желание. Но слишком уж они были заражены идеями западной партийности, хотя саму идею западной парламентской демократии совершенно правильно отвергали и презирали. А массы, прошедшие через мировую войну, были, конечно, очень восприимчивы к вертикальной, пирамидальной системе подчинения. К тому же, она вполне соответствовала реалиям индустриализма с его фабрично-заводской организацией. Опять-таки, всё не просто, индустрия черпала людские ресурсы из деревни, и её общинный менталитет оказывал мощное воздействие на русских рабочих. Отсюда и их восприимчивость к установкам анархо-синдикализма, предполагающего горизонтальное сосуществование и взаимопомощь самоуправляющихся трудовых сообществ.
Кстати, анархисты (особенно, синдикалисты) пользовались достаточно сильным влиянием в рабочей среде. И здесь они были достаточно сильными конкурентами большевиков. В 1917 году их газеты «Голос труда» (Петроград) и «Анархия» (Москва) выпускались тиражом в 25 тысяч экземпляров каждая. Анархо-синдикалисты еще до Октябрьского переворота пытались осуществлять преобразования революционного характера. Так, в Кронштадте была проведена социализация жилья, охватившая целые улицы. (Большевики были против и даже покинули местный Совет в знак протеста.) Анархисты принимали активное участие в захвате заводов и фабрик (здесь можно привести в пример хотя бы рабочую национализацию Шлиссельбургских пороховых заводов), делая основную ставку на рабочий контроль, осуществляемый посредством фабрично-заводских комитетов. Большевики поначалу отнеслись к идее ФЗК скептически, и даже враждебно. Они склонялись к тому, чтобы превратить эти органы в придатки профсоюзов, делающих упор на защите экономических интересов рабочих, а не на их самоуправлении. Понятно, ведь их идеалом был жесткий государственный (читай – бюрократический контроль) при некотором участии рабочих. Но потом, увидев, что рабочие с энтузиазмом поддерживают идеи ФЗК, они активно включились в движение, пытаясь подчинить его своему партийному влиянию. Сделать это было, однако, трудно, рабочие всё больше склонялись в сторону анархо-синдикализма. Об этом с тревогой говорилось на заседании ЦК РСДРП (б) от 196 октября 1917 года, накануне восстания: «Повсюду намечается тяга к практическим результатам, резолюции уже не удовлетворяют… замечается рост влияния анархо-синдикалистов…». Не удивительно, на выборах в Центральный исполком ФЗК один из лидеров анархо-синдикалистов Владимир Шатов получил наибольшее количество голосов.
Размах движения описывается исследователем Григорием Максимовым, принимавшим в нём активно участие: «До Первого всероссийского съезда профсоюзов анархо-синдикалистам удалось организовать… от 25 до 30 тысяч шахтеров Дебальцево в Донбассе… В Екатеринодаре и Новороссийской губернии рабочее движение приняло анархо-синдикалистскую платформу… Движение охватило все Причерноморье, включая такие города, как Екатеринодар и Новороссийск. Его основными отрядами были портовые рабочие и цементные рабочие. В Москве анархо-синдикалисты пользовались преобладающим влиянием среди рабочих-железнодорожников, рабочих парфюмерной отрасли и др. Перевести это влияние в точное число членов трудно. Мы можем только отметить, что на Первом всероссийском съезде профсоюзов имелась анархо-синдикалистская фракция. Она включала также нескольких максималистов и других сторонников – всего 25 человек. Поскольку один делегат представлял в среднем от 3 до 3,5 тысяч членов, можно говорить о том, что число организованных анархо-синдикалистских рабочих достигало 88 тысяч. Чтобы получить адекватное представление о действительном размахе движения, это число можно спокойно увеличить в 2 или 3 раза». («Синдикалисты в Российской революции»)
Анархисты потерпели поражение – во многом потому, что не могли в полной мере осознать самобытные, почвенные основы своей идеологии. Слишком уж они были увлечены Модерном, представляя одну из его крайне левых версий. Но хоть они и являлись левыми, анархизм может очень даже пособить Правой, которая делает упор на автократию. Часто, можно даже сказать, в большинстве случаев, это выливается в апологию державной мощи с её силовыми атрибутами. И, вне зависимости от желания, здесь имеет место быть и апология бюрократического аппарата. Между тем, сама бюрократия склонна к тому, чтобы поставить автократию себе на службу, говорить и действовать от её имени. Так, собственно говоря, и произошло в Российской Империи, где чиновничий аппарат, по сути, узурпировал самодержавную власть, о чём говорили и писали многие монархисты. Не случайно же Николай Первый писал о том, что Россией правит не он, а «сорок тысяч столоначальников».
Вообще, в современном мире произошла подмена понятий. Под государством понимают именно бюрократию (в том числе и силовую – военную, полицейскую и т. д.), аппарат управление. Такое государство низводится до уровня некоего социального множества. То есть, оно выступает как некий «класс», поэтому, когда речь идёт о бюрократизме, то она идёт, в определенной мере, и о «классовом господстве». И это особенно значимо для тех национальных сообществ, где бюрократия стоит над всеми другими социальными группами. В Российской Империи сложилась именно такая вот ситуация «классового» господства бюрократии, которая была продолжена и в СССР, но только уже в специфически партийной оболочке.
Государство, понимаемое как «класс», как бюрократия – это пародия на истинное Государство, это то самое «холодное чудовище», о котором писал Ницше. И данное множественное «оно» существенно отличается от того, кто есть единственный «Он», от Государя, который и есть Государство, взятое в его персонификации. Отсюда и знаменитая формула Людовика Четырнадцатого: «Государство – это я». Такое Государство, в лице Государя, возвышается над всеми классами и группами, не допуская того, что одно множество возвысилось над другим. Анархия может стать путем, на котором произойдет (вос)создание Государства – с большой буквы. Она устранит государство с буквы маленькой, то есть бюрократический аппарат, который никогда не смирится с властью над собой одного человека. (В то же время, бюрократия вполне может подчиниться более могущественному множеству, как это произошло на Западе, где доминирует крупный капитал. В элитарном множестве она видит нечто социально близкое.) Сметая касту посредников (в лице, как бюрократии, так и капитала), черная анархия ликвидирует источник угнетения, который ввергает общество в беспорядочный хаос наживы, коррупции, разбоя, войн. (Прудон смотрел на форму современного правления «как на верх беспорядка и яркое выражение хаоса».) И она же создаст условия для реставрации сакрального Порядка, основанного на сочетании власти державного Государя-Отца и общинной Матери-Земли. Управление должно быть перенесено в общины, а правление – стать прерогативой Государя, вмешивающегося в жизнь общин лишь тогда, когда возникает угроза социальному равновесию. (Касте бюрократических посредников здесь места попросту нет.) Собственно говоря, именно такой вот Землей Анархия, с её идеалом общинного самоуправления, и призвана стать. Вот почему она – действительно, Мать Порядка.
Здесь важно понять различие между анархизмом и Анархией. Первый – политическое направление, находящееся на левом фланге. Вторая – это некая метаполитическая реальность, призванная уничтожать и восстанавливать – подобно Рудре-Шиве, который, одновременно, и Угра («яростный»), и Шамбху («милостивый»). Анархисты обнаружили эту реальность, движимые стихийной и неосознанной волей к этому Порядку. Они так и не осознали того, что нашли, а потому и попытались вместить найденное в узкий формат левой версии Модерна. Но это только одна сторона трагедии. Другая в том, что правые, которые вроде и должны осознавать суть подобных реальностей, так её и не обнаружили. Они взяли на себя роль защитника (пусть и критически настроенного) бюрократического беспорядка, чем и обрекли себя на бесславное поражение. Хотя многие подошли к Анархии очень близко – как славянофилы и неославянофилы. Например, неославянофил и монархист Сергей Шарапов в конце 19 века написал запрещенную в России работу «Самодержавие и самоуправление», в которой предлагал заменить бюрократическое правительство сословно организованным земством.
История знает случаи «странных» сближений анархистов и крайне правых. Так, в начале прошлого века теоретик анархо-синдикализма Жорж Сорель и вождь социал-монархического движения «Аксьон франсез» Шарль Моррас сотрудничали на почве неприятия либеральной демократии и утверждения героических ценностей. Синдикалисты и монархисты заявили о создании совместного журнала Cite francaise («Французский город»), в ревю которого утверждалось: «Основатели Cite francaise представляют различные формы общественных суждений, но они полностью согласны с той точкой зрения, что, если мы хотим решить во имя сохранения цивилизации вопросы, которые ставит современный мир, совершенно необходимо разрушить демократические институты. Современный опыт показывает, что демократия представляет самую страшную социальную опасность для всех классов нашего Града, особенно для рабочего класса. Демократия смешивает классы для того, чтобы позволить нескольким бандам политиков, соединившимся с финансистами или управляемым ими, эксплуатировать производителей. Необходимо, следовательно, организовать Град вне демократических идей, необходимо организовать классы вне демократии, несмотря на демократию и против нее». Издание так и не увидело свет, зато синдикалисты и монархисты выпустили 48 номеров журнала Independance.
Отдельная тема – связь анархизма и национализма. Один из отцов-основателей анархизма Михаил Бакунин полемизировал с Марксом и марксистами, в том числе, и по поводу «национального вопроса»: «Господин Маркс так же совершенно недооценивает очень важный элемент в историческом развитии человечества: темперамент и исключительность каждой расы и каждого народа, темперамент и характер, которые сами по себе являются ,естественно, продуктами множества этнографических, климатологических, экономических, равно как и исторических причин, но которые будучи однажды данными, оказывают даже помимо и независимо от экономических условий каждой страны значительное влияние на ее судьбы, и даже на развитие ее экономических сил» (Письмо брюссельской газете La Liberte1872 г.) Весьма любопытно коснуться сравнения государства и крупного финансового капитала – Бакунин считал, что централизованный аппарат предполагает наличие и крупного Центрального банка, а такой банк всегда будет питательной средой для финансовых спекулянтов. В связи с этим Бакунин указывал на связь марксизма, с его стремлением к централизации, и плутократии. Здесь также можно вспомнить еще одного классика анархизма – Пьер-Жозефа Прудона, который был убежденным националистом. В начале ХХ века националист Жорж Валуа создал «Кружок Прудона», который сыграл важную роль в становлении праворадикального движения. А в настоящее время в Европе существует движение «национал-анархистов (Трой Саузгейт, Питер Топфер, Ганс Кани и др.), которое критикует современные мегаструктуры – ЕС, НАТО и т. д. за репрессивность и космополитизм, видя идеал в создании достаточно изолированных, этнически разнородных сообществ.
Все эти странные сближения, все попытки радикального синтеза не есть какой-то курьёз. Здесь на свет прорывается сущность анархизма – Анархии, которая есть Мать Порядка.
На фото: кадр из фильма "9 жизней Нестора Махно"
