Андрей ФЕФЕЛОВ.
Друзья, спасибо, что пришли сюда, в это уютное место в центре Москвы, ресторан «Аченти» на Остоженке. Надеюсь, что мы продолжим здесь наши встречи. Сегодня тема обсуждения — 200-летие Карла Маркса. Увы, такие памятные даты, такие юбилеи в нашей стране последнее время не отмечаются, сколь бы значимы они ни были. Год Солженицына — это да, это пожалуйста, а вот столетие Великого Октября — нет, нельзя, «нечего отмечать». Исключение, слава Богу, пока делается для празднования нашей великой Победы 1945 года. Но остальные исторические события, особенно каким-то образом связанные с советским периодом отечественной истории, пытаются представить не важными и даже не бывшими. Образ нашего прошлого размывается, исчезает, заменяется какой-то фейковой историей, из которой вымарываются даже такие грандиозные фигуры, как автор «Капитала» и создатель первого Интернационала. Предлагаю нашими совместными усилиями восстановить справедливость. А то ведь были в нашей стране сотни, тысячи кафедр марксизма, целые армии марксистов, генералы от марксизма, — и всё это исчезло, словно мираж…
Фёдор ГИРЕНОК, доктор философских наук, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова.
Маркс – дитя европейской культуры. За ним две с половиной тысячи лет непрерывно возобновляемых усилий по философскому осмыслению мира. Маркс немыслим без Фейербаха, Гегеля, европейских социалистов. В России философия появилась в XIX веке. Но в XIX веке в России появились и марксисты. И первый среди них — Г.В.Плеханов. Но мы не встретим у Плеханова никаких пересечений с русской философией. Как теоретик он вторичен, неоригинален. Были ли у нас оригинальные марксисты? На мой взгляд, не было. У нас были В.Вазюлин и Э.Ильенков. Но Вазюлин всю жизнь исследовал логику построения «Капитала» Маркса. Он не претендовал на оригинальность, на роль русского Альтюссера. Ильенков тоже не Грамши. Я помню, мы, студенты, спрашивали Ильенкова: «Скажите, что вы нового сделали по сравнению с Марксом?» Он отвечал: «Ничего». И это была правда.
У нас было много марксистов по положению, а не по мышлению. Обстановка изменилась — и марксисты все куда-то исчезли. Возможно, притаились. Если завтра власть предъявит запрос на марксистов, то они, возможно, вновь появятся.
Марксизм очень удобен для преподавателей. Чем удобен? Тем, что думать не надо, в нем уже всё придумано. В марксизме удивительно простые правила, следуя которым ты упрощаешь мир и создаешь видимость его понимания. Наука вообще отличается от философии тем, что она упрощает мир, а философия усложняет мышление о мире. Я думаю, многие сегодня тоскуют по трем законам диалектики, по бесконечно движущейся материи и, конечно же, по истории как борьбе классов. Мне кажется, что Маркс был бы хорош для русского сознания в малых дозах. Маркса надо было бы приспосабливать к русской действительности столетиями, а мы его сразу проглотили, ничего не поняли и отравились. Нам бы, дай Бог, справиться с вопросами Чаадаева: кто мы? Откуда мы? Что значит Россия? И что значит быть русскими? А мы стали менять мир, ничего не понимая в нём, даже не зная, какое место мы в нём занимаем.
Маркс — это традиция. И не наша традиция. Русским с Марксом надо работать. Это как иностранный язык учить: все слова другие, грамматика другая, поле смыслов другое.
Европейская культура, можно сказать, Маркса «переварила», как свою неотъемлемую часть. В лице Сартра, Маркузе, Фуко, множества других философов. Он откуда вышел, туда и вернулся. Маркс стал для них уже прошлым, частью истории, а вот в России — он «застрял». Он пока еще наше настоящее. И мы ничего с этим не можем сделать. И, самое главное, — не хотим. Потому что освоение и усвоение Маркса — это огромная работа. В нём полно недосказанного и сверхсказанного. И нам надо учиться его договаривать и улавливать метафизику им сказанного. А мы ни одной версии марксизма ещё не создали. И, видимо, не создадим. Почему? Потому что уже нет того общества, адекватной формой описания которого был «Капитал». Уже умерло трудовое общество, и капитал осуществляет свое движение вне связи с трудом. Теперь не труд определяет организацию общества, а общество определяет место, в котором труд влачит своё жалкое существование. Я вообще не верю в закономерности общественного развития. На мой взгляд, все случайно в мире, заполненном причинами. Нет ничего привлекательного в идее технологического детерминизма. Компьютер не создал новое общество. Общество становится все лучше, все гуманнее, а человек становится все хуже. В нем все больше технического. Кремний грозит заменить углерод. Закончилось время органического. Настало время роботов и искусственного интеллекта. У Маркса была идея о том, что наука становится непосредственной производительной силой. В этой идее главное слово «непосредственной». Что оно значит? Оно значит, что науке не нужен посредник. Не нужен человек. Почему не нужен? Потому что наука – это мощь реализующего себя числа. Для всего есть число, а для человека его нет.
Человек — это ноль. И он зависит от того, основанием чего когда-то был. Вот был у нас такой философ Мераб Мамардашвили, очень одарённый, очень эрудированный. Он, будучи абсолютным, как я теперь понимаю, антикоммунистом, долго и плодотворно сотрудничал в разных коммунистических изданиях. Типологически он равен был Горбачеву, который возглавил коммунистов, зная себя антикоммунистом. И тот, и другой были, по своему существу, провокаторами. Так вот, Мамардашвили однажды захотел обсудить какие-то проблемы европейской философии с Сартром. Но Сартр отклонил его предложение, пояснив, что не видит смысла встречаться с тем, кто не причастен к истории и духу европейской интеллектуальной мысли.
Конечно, мы и сейчас находимся в таком странном положении по отношению к европейской мысли — как туристы где-нибудь в Париже. Ну, вот Эйфелева башня, вот Лувр, вот Версаль — всё понятно, да? Но это не Париж — это его экскурсионная версия.
Вот такую «экскурсионную» демо-версию Маркса мы с радостью и приняли, и начали воплощать в жизнь. Я ведь сам — не просто «бывший марксист», я «Капитал» прочитал ещё в детстве, и не раз — у нас дома других книг просто не было. Ведь всегда же интересно: как мир устроен, почему в нём всё происходит так, а не иначе, а тут — Маркс, гений! И ты начинаешь читать: «товар—деньги—товар», «деньги—товар—деньги». Сначала ничего не понимаешь, конечно. Но понемногу что-то проясняется, какое-то понимание приходит. И ты начинаешь видеть, что, помимо линейного текста, там есть такие подземные ходы, которые связывают между собой, казалось бы, совершенно отдалённые и изолированные друг от друга моменты, начинаешь чувствовать «воздух», которым всё это дышит, начинаешь слышать недоговоренности: подтекст, контекст, гипертекст, антитекст и так далее. Но ведь на языке оригинала, на немецком языке — это вообще совсем другой «Капитал»! Немцы, конечно, могут к нему в любой момент вернуться, могут и не возвращаться — но это их Маркс, а не наш. Мы — не немцы. Мы — русские, вот в чём дело.
Андрей ФУРСОВ, историк.
Не так давно в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» вышла биография Карла Маркса, написанная бывшим главой Европейского банка реконструкции и развития, известным теоретиком глобализма Жаком Аттали. Аттали, оказывается, — «фанат» Маркса: как и Арнольд Тойнби и старший из братьев Даллес, Джон. Аттали восторгается Марксом по одной простой причине — он считает, что Маркс выдвинул замечательную идею мирового правительства. Но реализовывать её, по мнению Аттали, предстоит не пролетариям, а буржуазии. При этом Аттали, будучи диалектиком, полагает, что в процессе этой реализации буржуазия перестанет быть буржуазией, а финансовую рыночную систему сменит глобальная распределительная экономика.
Если посмотреть на динамику ссылок в интернете, то на протяжении последних лет пятнадцати интерес к Марксу резко вырос, и этот рост продолжается — разумеется, нынешний юбилей здесь ни при чём, нынешняя всемирная «марксомания» связана, прежде всего, с кризисом глобальной экономики, кризисом либерального проекта, который, судя по всему, вступает в свою терминальную стадию.
И чем хуже будет ситуация в мире, тем больше будет интерес к Марксу, к Ленину, к Сталину и вообще к «левой» традиции, к серьёзному анализу капитализма как системы. И тот факт, что в России этот интерес до сих пор не оформился, говорит о двух вещах. Во-первых, он говорит о крайнем провинциализме наших властных и интеллектуальных или, вернее, околоинтеллектуальных «элит». А во-вторых — о том, насколько плохо в России представляют себе то, что происходит в мире вообще.
Поэтому очень хорошо, что мы заговорили о Марксе. Маркс — фигура совершенно фантастическая, хотя в частной жизни он, как свидетельствуют многие его современники, был не слишком приятным человеком: завистливый, склочный, интриган, распускал всякие слухи про Бакунина и Герцена, вроде того, что Герцен — шпион русского царя. Понятно, он не мог говорить, что Герцен — шпион Ротшильда, поскольку сам кое-то получал от Ротшильдов… Но Маркс, безусловно, входит в первую десятку, если не в первую пятёрку выдающихся фигур XIX века: Наполеон, Дарвин, Маркс, королева Виктория и Бисмарк. Кстати, интересный факт: Маркс хотел посвятить «Капитал» Дарвину и написал тому письмо. Но Дарвин отказался.
Мы в России перевернули Маркса с ног на голову, но это не важно, это наше право. Главное — было что переворачивать. И очень важно, что Маркс действительно создал одну из трёх великих идеологий.
У нас к самому термину «идеология», я не имею в виду то, что записано у нас в Конституции: мол, у нас запрещена любая государственная идеология, — де-факто она есть, это либеральная идеология. Но сам феномен идеологии — очень интересная вещь. Идеология — это очень молодое явление, которое оформилось в конце XVIII—начале XIX века в связи с Великой Французской революцией.
Первые войны и революции эпохи капитализма, начиная с XVI века, проходили, как правило, под религиозными знамёнами. И вдруг в конце XVIII—начале XIX века возникает феномен идеологии. Сам термин «идеология» придумал Дестют де Траси в 1796 году. Но он называл «идеологией» науку об идеях, а вовсе не какую-то систему идей, как это понимается сегодня.
Почему оформилась идеология? Один из главных психологических результатов Великой французской революции заключался в том, что она показала всем: изменения неизбежны. Вы можете как угодно к ним относиться, но они неизбежны. А сколько вообще типологически качественных отношений может быть по отношению к изменениям?
Первое: нам не нравятся изменения, мы хотим ихо притормозить или законсервировать, — это консерватизм. Второе: нам нравятся изменения, но только постепенные, — это либерализм. Третье: нам нравятся изменения, но только революционные, — это марксизм. Больше никаких других отношений быть не может.
Исторически первой оформившейся идеологией стал консерватизм, затем — либерализм, марксизм оформился последним. И ключевые даты его оформления совпадают с ключевыми датами европейской и мировой истории XIX века.
Год создания и публикации Манифеста коммунистической партии – это время общеевропейской революции 1848 года. Эта революция интересна тем, что ее называют буржуазной, а на самом деле совершали-то её докапиталистические, доиндустриальные трудящиеся.
Год выхода в свет первого тома «Капитала», 1867 год, — это год, когда рабочие в Англии получили право голосовать В этом же году работяги в Англии получают право голосовать на выборах, тогда это называлось там «leap in the dark» — «прыжок в темноту». И только очень умные представители английского истеблишмента понимали, что тем самым они политически «приручают» рабочий класс. И действительно, если посмотреть, чем занимались английские профсоюзы – они боролись за экономические права. В этом отношении очень интересно сравнить рабочие движения в Англии и во Франции. Во Франции рабочая партия создает профсоюзы, а в Англии профсоюзы создают рабочую партию. То есть, инверсия.
В том же 1867 году, который венчает «длинные» 50-е годы XIX века, эта волна изменений докатывается до Востока, до Японии, это «революция Мэйдзи» которую вульгарные марксисты называли буржуазной, хотя там ничего буржуазного не было.
И тем, кто говорит, что Маркс ничего не может объяснить в нашей реальности, я очень рекомендую прочитать 24-ю главу первого тома «Капитала», в русском переводе она называется «Первоначальное накопление капитала», а в английском — «Primitive accumulation». О чем там идет речь? Маркс, как последователь Гегеля, исходил из простой вещи — когда система возникает, то она возникает из внесистемных предпосылок. То есть, если мы создаем логику, логики еще нет, значит — она возникает из каких-то внелогических посылок. Капитализм возник на основе некапиталистических, внекапиталистических и даже антикапиталистических предпосылок, ему предшествует так называемое первоначальное накопление. Что это такое? Это грабеж, это ростовщичество, это огораживание в Англии, когда людей просто сгоняли с земли, заставляя умирать от голода. Это пиратские набеги — например, когда Дрейк прошёл по западному побережью Южной Америки, то привёз в Англию столько золота и серебра, что Англия половиной этих сокровищ заплатила свои государственные долги, а сам Дрейк стал национальным героем, лордом и бог весть кем ещё...
Так вот, процессы первоначального накопления капитала продолжают идти на периферии глобальной капиталистической системы и сегодня, они везде служат «кормом» для современных транснациональных корпораций, будь то Латинская Америка, Юго-Восточная Азия, наиболее продвинутые части Африки, Бенгалия как часть Индии. И Россия здесь тоже — не исключение. Вот что происходит в постсоветском обществе после 1991 года: параллельно идут два процесса: первоначальное накопление и расширенное воспроизводство капитала, — они сосуществуют, причём первоначальное накопление душит расширенное производство. Оно не дает развиться капитализму на полупериферии и периферии. И это полностью соответствует интересам ядра капиталистической системы.
Но из «primitive accumulation» постоянно рождается капитал, и он начинает взаимодействовать с мировыми капиталами, это борьба не на жизнь, а на смерть, потому что процессы нелинейные, неравновесные, отсюда — и нынешнее противостояние Кремля с «коллективным Западом»… Так что в некоторых моментах Маркс не только актуален, его выводы обладают качествами научного прогноза…
Александр ИВАНОВ, философ, руководитель издательства «Ad Marginem».
Конечно, сегодня Маркс выглядит такой «мёртвой собакой», вокруг которой пляшут и справа, и слева, он является мишенью для всяческого рода упражнений в антикоммунизме. Это факт, с которым ничего не поделаешь. Я думаю, что Маркс тут пострадал, прежде всего, как один из символов, одна из икон нашего советского проекта, советского эксперимента, хотя в отношении Маркса это категорически несправедливо. Маркс не в ответе ни за Ленина, ни за Сталина, ни за Хрущёва, ни за Брежнева, ни за Горбачёва.
Но, главное, такая российская рецепция абсолютно неадекватна общемировому пониманию Маркса как одного из крупнейших мыслителей XIX, XX и вот уже XXI века. Согласно тому консенсусу, который сложился после Второй мировой войны, лицо современной цивилизации определяют три мыслителя: Маркс, Ницше и Фрейд. Почему именно они? Мой ответ довольно прост: и Маркс, и Ницше, и Фрейд — каждый по-своему — работают с тем, что можно назвать разными типами бессознательных действий, рефлексов, процессов, происходящих или в индивидуальной психике, или в социуме, в экономике, например. Одна из важных, ключевых фраз «Капитала»: «Они не сознают это, но они это делают». Принципиальная новизна Маркса как мыслителя, заключается в том, что он анализирует общество, не прибегая к феноменологии, а берёт и его, и человеческое сознание как объекты, включенные в материальные процессы. И в этом смысле он является совершеннейшим новатором, потому что никто так до него общество не рассматривал, любой анализ общества происходил через рецепцию того или иного сознания, восприятия, рефлексии.
Вместе с тем, Маркс не только писал в анкете своей дочери, что его любимый девиз — «всё подвергай сомнению». Он и был воплощением такого предельного критицизма в мышлении и действии. Ещё в «Немецкой идеологии», а это работа 1845 года, в главе, посвященной Фейербаху, он предъявляет тому упрёк в его понимании роли природы в современной культуре и социуме. Маркс пишет примерно следующее: где Фейербах находит такую природу, не тронутую человеческим трудом, не втянутую в общественные отношения? Возможно, где-то на коралловых островах, вблизи Австралии или Новой Зеландии. Больше такой природы нигде нет. Любая природа, по Марксу, есть что-то искусственно сконструированное, искусственно воссозданное через человеческий труд и через систему материальных отношений. Это мощнейший тезис! Что он означает? Он означает, что всё, любой тип отношений (любовь, ненависть, приязнь, неприязнь, память, дружба и так далее), любой фрагмент реальности — являются не природными, неизменными субстанциями, от века присущими человеку или обществу, а искусственно сконструированными, историческими объектами. Тотальность Марксова историзма лежит именно в плоскости его критики доктрины «естественного состояния», его политизации природы. А всё то, что хочет себя представить в качестве естественного и сознательно идёт на этот подлог, Маркс называет «идеологией», то есть ложным сознанием. Смысл «идеологии» — это попытка представить нечто произведенное и в этом смысле искусственное в качестве чего-то естественного и вневременного. К примеру, фраза типа «русскому народу всегда присуще» — и дальше идёт набор тезисов. Маркс говорит – ничего подобного, это когда-то было создано в чьих-то интересах, определенным способом, и так далее. То есть, никакие апелляции к естественному состоянию, к естественной сущности и в этом смысле к «природе» любого объекта, согласно Марксу, невозможны. И всё, что он видел вокруг себя — скажем, товар, этот вроде бы неделимый атом капиталистического мира, — он подверг критической деконструкции.
Например, второй, третий, четвертый том «Капитала» — их практически никто не читает — посвящены как раз критике теорий прибавочной стоимости: начиная от Адама Смита и дальше. В чем обвиняет Маркс своих предшественников? Он обвиняет их в упрощении. Одно из самых частотных слов в этих томах «Капитала» — «вульгарный». Вульгарность, по Марксу, заключается как раз в том, что эти экономисты приписывают чему-то, что создано исторически, через действия людей, статус естественного, натурального, природного. Например, идея Смита, которая лежит в основе всех экономических теорий, начиная от XVIII века и вплоть до наших дней, — это теория естественного обмена. Вы производите, допустим, молоко, я произвожу шерсть, мы естественным образом обмениваемся друг с другом, потом в процессе и для удобства таких обменов возникают деньги — вот экономика, согласно Смиту. Маркс пишет, что естественность данных процессов — выдумка Смита, обман.
Современный левый антрополог и экономист Дэвид Гребер в своей книге «Долг» иллюстрирует эту мысль Маркса следующим образом: например, два миллиардера, сидя за столом, не говорят друг другу: «Пожалуйста, подай мне чай, я тебе заплачу 10 тысяч долларов!», а совершают эти и массу других действий исходя не из логики товарного обмена, а исходя из логики бытового, повседневного коммунизма. То есть масса отношений между людьми реализуется вне системы обмена, которую Смит выдаёт за естественную, универсальную и базовую систему отношений между людьми. Короче говоря, в случае с Марксом мы имеем дело со жгучими, очень актуальными и, кстати, до сих пор неразрешёнными проблемами.
И я хотел завершить своё выступление расшифровкой исходного тезиса. Мне кажется, сегодня всем нам очень важно разделять то, что можно назвать «историческим Марксом», — и нынешнее восприятие этой фигуры: идеологическое, в общественном сознании и так далее. Это особенно важно, поскольку Россия — страна, где хранятся рукописи Маркса. И эта часть мирового культурного наследия сейчас закрыта для изучения, для обсуждения, для дискуссий. Её необходимо открыть ещё и потому, что исторический Маркс – Маркс, как ученик Гегеля, Маркс, который разделял вместе с немецкой философией все иллюзии своего времени, включая иллюзию прогресса, истории как процесса, имеющего некую цель, — не был всеведущим богом. Соответственно, его нельзя воспринимать в качестве «плохого бога» или воплощения вселенского Зла. Он о другом. И актуален именно в этом другом, а не в идеологии «марксизма-ленинизма». Маркс вообще был против идеологий, и ещё при жизни отмечал, что он — не «марксист». Он — Маркс, и адаптация его идей сегодня и завтра, конечно, неминуемо должна быть связана с критикой Маркса, что невозможно без полного доступа к его творческому наследию, без актуализации его идей и концептов.
При этом, полагаю, надо понимать, что Маркс полностью и осознанно отрицает важную для классической традиционной философии категорию трансцендентного. Это серьёзная граница и для марксизма, и для самого Маркса, которая делает его учёным, делает его рациональным мыслителем, но исключает, как мне кажется, возможно, очень многие пути к пониманию того, что такое настоящая справедливость. Потому что, конечно, без признания трансцендентного мы к справедливости: ни высшей, ни социальной, ни классовой, ни какой-либо ещё, — приблизиться не можем.
Владимир ВИННИКОВ, культуролог.
Я бы выстроил несколько иной, чем предложенные Андреем Ильичом и Александром Терентьевичем, ряд фигур для понимания феномена Маркса. Основанный не на условном исторически-синхронном, а на системном подходе, на вкладе в изучение и понимание разных форм развития нашего мира. По-моему, вклад Маркса в понимание общества «масштабируется» с такими людьми, как Дарвин в биологии, Менделеев в химии, Ньютон в физике и Евклид в геометрии. Все мы, хотим того или не хотим, живём сегодня — хотя бы отчасти — в мире Маркса: точно так же, как живём в мире Евклида и в мире Ньютона. Сегодня мы знаем, что это — не единственно возможный и даже, вероятно, не самый лучший из возможных миров, но и этот мир для нас пока великоват, почти не освоен, он ещё «пуст», а не «полон». Поэтому в нашем «марксовском» понимании и восприятии общества ещё нет аналога ни неевклидовых геометрий, ни квантово-релятивистской физики. Мы не вышли «за границу» Маркса, потому что не дошли до неё.
Иное дело, что открытые Марксом закономерности были весьма успешно использованы против его теоретических выводов — как сила тяготения успешно преодолевается при помощи не только подъёмной силы аппаратов легче воздуха, но и при помощи подъёмной силы самолётного крыла или лопастей ветролётов. В результате современный мир вновь самозабвенно поклоняется аватару древнего кумира — Золотого Тельца, не только презрев заповеди священных книг прошлого, но и отрицая творческую богоподобную суть человека — ту самую, выявлению и развитию которой посвятил свою не слишком долгую земную жизнь Карл Маркс. Показав и доказав, что любое присвоение есть обратная сторона отчуждения, он, словно ветхозаветный Моисей, разбил Золотого Тельца и сделал явным тайное: из чего тот сделан, из чьего пота, слёз и крови. И чем больше «пролетариат» преобразуется сегодня в никому не нужную «биомассу» «прекариата», тем важнее и значимее становятся мысли человека, о котором мы сегодня говорим.
Маркс для нас интересен сегодня — и, наверное, будет интересен всегда —сразу в трёх своих ипостасях: как философ, как учёный и как революционер. Ни одну из этих его ипостасей нельзя отрицать или сводить к нулю, но нельзя и преувеличивать что-то одно в ущерб другим.
Философию Маркса, вышедшую из немецкой классической философии, принято называть диалектической, хотя она, по сути своей, уже не двоична (διαλεκτική — «двоесказание»), а троична, и этим, на мой взгляд, объясняется тот парадокс, что наиболее плодотворным оказалось наследие Маркса не в двоичной «западной», а в троичных русской и китайской цивилизациях. В этой связи есть такая нетривиальная задача, как совмещение триадной китайской логики с троической русской — это очень большая работа, и она слава Богу, уже ведётся, но до окончательного результата там ещё далеко. Важно, что категории мышления Маркса — не абстрактно-парные, не просто «отчуждение/присвоение», «производство/потребление» и так далее, — там всегда присутствует «третья сторона», субъект, через который эти категории актуализируются.
Маркс, как учёный-экономист, интересен, прежде всего, той теорией стоимости, которая представлена в «Капитале». Что такое стоимость, по Марксу? Может, это какое-то вещество — например, золото? Нет. Энергия? Тоже нет. Время? Да. Но не абстрактное «Время — деньги», не физические часы труда, а «общественно необходимое» и даже «общественно полезное» время. То есть «трудовая» теория стоимости Карла Маркса. это, по сути, шаг к пониманию природы стоимости как информации об информации, которая деформируется и трансформируется в материальном и идеальном коммуникативных «полях» общественного бытия, наполняя их собой. Акт обмена товарами или услугами является частным случаем такого коммуникативного акта как базового «кванта» общественного бытия. Да, у Маркса ещё не было математического и понятийного аппарата для более-менее полного и адекватного описания этих актов, поэтому его «Капитал» так и не был закончен. Подобного аппарата у нас нет даже сейчас, но сам «вектор локации» был найден и задан Марксом правильно. В противном случае все мы сегодня жили бы в совершенно ином мире.
Но если бы Маркс «просто» остановился на исследовании того, как «работает» современное ему человеческое общество, он бы никогда не оказался в подобном «игноре» от власть и собственность имущих, а также от жаждущих всё это иметь. Но вопрос «как?» для него не существовал отдельно от вопросов «почему?» и «зачем?» Маркс работал на уровне не аналогического, не континуального, пространственно-временного, а на высшем уровне каузального, причинно-следственного мышления, причём всегда старался довести свои размышления до конца, до тех пределов, куда хватало его сил и способностей. Поэтому он был не только учёным, но и революционером. Революционером и в сфере знаний, и в сфере действий. Ведь знать — значит уметь…
Александр ПЫЖИКОВ, доктор исторических наук.
Я, естественно, могу сказать о Марксе только с точки зрения его влияния на историю как науку. Маркс ведь не просто указал на то, что хозяйственные отношения и природные условия влияют на развитие человеческих сообществ, он даже не открыл классовую борьбу — всё это сформулировала и доказала уже французская историческая школа, ярким представителем которой был, например, Франсуа Гизо. Нет, Маркс пошел дальше, он показал, как эти процессы взаимодействуют между собой, какие противоречия при этом возникают и каким образом они разрешаются.
Если всё это проецировать на современную ситуацию в России и на перспективы её дальнейшего развития, то мы увидим, что у нас есть определенный хозяйственный уклад: промышленность, сельское хозяйство и соответствующий им уровень урбанизации, который на 1 января 2018 года составил 74,43%, то есть в городах России живёт свыше 109 миллионов человек, при этом в 15 мегаполисах-«миллионниках» — свыше 33 миллионов человек, почти четверть населения страны. Такова не только российская, но и всемирная тенденция, которая идёт ещё, правильно Андрей Ильич говорил, с «долгого» XVI века, то есть почти полтысячи лет. И неизвестно, когда и как всё это закончится.
Но возникает вопрос – а возможна ли при такой структуре общества, при таком хозяйственном укладе, социальная справедливость? Очень многое, весь исторический опыт говорит о том, что это, может быть, невозможно — допустим это хотя бы как версию, как гипотезу. Тогда каким путём идти к этому царству справедливости, на которое нацелены все религии, все чаяния народные, о чём мы говорили уже неоднократно?
И если задуматься над этим, то мы неизбежно придём к выводу, что справедливость в отношениях между людьми, внутри человеческого общества, неразрывно связана с процессами разукрупнения: и городов, и индустриальных объектов, и агропромышленных и сельскохозяйственных монстров, которые сейчас существуют во всех странах, включая Россию. С децентрализацией процессов производства и потребления, что невозможно при нынешней инфраструктуре, при нынешней энергетике, при нынешнем транспорте. Со связью, правда, эти моменты почти решены, но тут возникают уже другие проблемы: «цифрового мира», искусственного интеллекта и так далее…
Так что за эти 170 лет, с момента выхода в свет «Манифеста», мы ушли о Маркса уже очень далеко. Но, в то же время, мы человеческое общество, его историю воспринимаем, осмысляем и оцениваем пока в «марксовой» оптике. И тут я должен одну крамольную вещь сказать, что Марксу каким-то образом, каким-то чудом удалось построить выверенную, научную версию глубоко народного понимания взаимосвязи человека, природы и общества, выраженную через фольклор, в том числе — через сказки. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — это такой момент в освоении теории Маркса на русской почве, о котором всё чаще забывается. А он чрезвычайно важен. То есть тут нет такого «железного» детерминизма, всё взаимосвязано, всё «дышит» — и если человек, если общество «попадают в такт» этому дыханию природы, Земли, космоса, — они могут достигать таких результатов, которые казались недостижимыми и воспринимаются как чудо. А если нет — упускаются, не реализуются вроде бы стопроцентные, тысячепроцентные возможности…
И если об этом говорить, очень похоже на то, что в XVI веке изменилась геофизика Земли, вся наша планета «задышала» по-другому, что и стало одной и главных причин расцвета «европейской» цивилизации, культуры, включая появление Карла Маркса…
Андрей ФЕФЕЛОВ.
Спасибо всем участником нашего форума! Конечно, было бы интересно посмотреть на то, как наследие Маркса соотносится с новой социальностью, с новыми технологиями, количество которых на наших глазах переходит в новое качество, одно из имён которого сегодня — «цифрономика». По сути, мы находимся уже внутри этой цифрономики, которая принципиально несовместима ни с капитализмом классического типа, который был описан Марксом во второй половине XIX века, ни с «глобальным» современным капитализмом». Пока этот «глобальный» капитализм пытается цифрономику подстроить под свои нужды. Но в основе этой «цифрономики» лежит, действительно, полное отрицание капитализма, на смену которому приходит управляемое общество, общество повышенного социального контроля. И, здесь, конечно, фигура Маркса снова выплывает из тумана огромной своей гривой. И невольно вспоминается строчка Андрея Платонова из романа «Чевенгур»: «Далёкий, как Бог Саваоф, со стены глядел Маркс…» Но сегодня, можно сказать, Маркс — приближается…
