Он любил приезжать в Митино, которое в 80-е годы стало самой огромной строительной площадкой Москвы, с трудом находил место, где когда-то в большом деревянном деревенском доме находилась его творческая мастерская. Сейчас на этом месте стоит многоэтажный дом, в котором живут депутаты Государственной Думы РФ. Воистину престижный район. Сегодня сюда провели метро, и это место уже не называется окраиной.
А тогда это было ближнее Подмосковье, которое готовилось стать Москвой. Жильцы деревянных домов ожидали их сноса, а потому деньги на ремонт не тратили, покосившиеся заборы не поправляли, а порой просто- напросто разбирали, чтобы топить печи. Все вроде бы рационально. И в этой ситуации его приглашение приехать и помочь поправить забор за два месяца до сноса дома, о котором все были предупреждены, - иначе как чудачеством не назовешь. На улице стоял март, мастерская плохо отапливалась, дрова приходилось экономить. Поэтому настежь открытое окно мастерской меня насторожило. Я открыл дверь, вошел и в освещенной ярким светом окна мастерской увидел своего друга Станислава Потапова, как о нем говорили, коллеги живописца от Бога. Он стоял в раздумье перед холстом. На узком вертикальном полотне - сидящая у окна девочка-подросток. Военная зима: заледенелое окно с такими знакомыми всем пережившим бомбежки и артобстрелы перекрещенными бумажными полосками, черная тарелка репродуктора, печка-времянка - этот маленький островок тепла. Детали быта, интерьера тех трудных и грозных лет. И среди них — худенькая фигурка ребенка, застывшего с книжкой на коленях, сжавшегося от всего пережитого. Образ, вероятно, вобравший в себя и философские раздумья художника об этом периоде истории нашей страны, и его размышления о судьбе поколения, детство и юность которого пришлись на годы войны, и его стремление рассказать современному и, прежде всего, молодому зрителю, сколько непросто начиналась жизнь многих-многих людей, в том числе и его.
Война, борьба народа с врагом, ощущение напряжения, владевшего людьми, - все это неотъемлемо от судьбы художника, в котором переплелись характерное и необычное, реальное и романтическое.
Станислав родился 23 сентября 1927 года в семье героя Гражданской войны. Его отец Потапов Анатолий Акимович, член ВКП(б) с 1918 года, была комиссаром полка, и одним из первых награжден орденом Красного Знамени, который хранится как семейная реликвия. Еще одна реликвия — именная сабля, которую отец получил за героизм, проявленный во время штурма Перекопа: будучи раненным в ногу, не оставил полк, а сел на коня и остановил паническое отступление, а затем повел бойцов в атаку. Но эту реликвию, хранившуюся на даче, несколько лет назад украли. Отец много лет работал на партийной и советской работе. Перед войной вышел на персональную пенсию. Погиб в 1944 году.
Мать: Потапова Таисия Александровна, участница Гражданской и Великой Отечественной войн, персональная пенсионерка, погибла в результате несчастного случая в 1981 году.
Сестра: Кляхина (Потапова) Инна Анатольевна, сразу же после окончания школы в 1941 году добровольцем ушла в армию, позже работала в КГБ СССР.
Каким мог быть Станислав Потапов, воспитанный в такой семье?! Он не знал, что такое компромиссы. Для него всегда все было ясно и понятно. И он всегда знал, что и как нужно делать. Главное - быть честным и не лукавить перед самим собой, повторял он мне много раз. И он не лукавил. Мне посчастливилось быть его другом. В беседах и спорах о смысле жизни, путях развития искусства мы проводили многие часы. Видя, как редко населением города Москвы посещаются выставочные залы, я предложил ему однажды не людей «тащить» к искусству, а искусство двинуть в самую гущу масс.
А что если живописные работы современных живописцев выставлять в метро? В метрополитене много пространств, пригодных для этих целей, нужно только разместить экспозицию должным образом, чтобы не мешать движению пассажиров (сейчас эти места используются для торговли). И тогда за 2-3 дня несколько тысяч москвичей и гостей столицы смогут познакомиться с художником и его произведениями. Станислав поддерживал меня в организации передвижных выставок. Сам был готов первым выставится в метро.
Сын полка
Когда началась война, Станиславу было 13 лет. Он первым прибежал в военкомат, но над ним посмеялись, заявив: «Без тебя разобьем фашистов! Лучше иди учись!». Конечно, он очень хотел, чтобы фашистов разбили, в нашей победе, как он мне говорил, он ни на минуту не сомневался, даже когда немцы вплотную подошли к Москве. Но с тем, что фашистов разобьют без него, он не хотел смириться. Несколько раз пытался убежать на фронт, но его возвращали каждый раз домой. Мама плакала, но не осуждала сына, более того, она благословила его. Я был знаком с Таисией Александровной - вот уж воистину «железная леди», что там Тэтчер! Это о таких, как она, ее муж и дети, сказал поэт Николай Тихонов: «Гвозди бы делать из этих людей, крепче б не было в мире гвоздей».
Когда враг вплотную приблизился к Москве и отступать было уже некуда, он, как Мальчиш-Кибальчиш, предпринимает еще одну попытку убежать на фронт и помочь взрослым бойцам. На этот раз это ему удалось. Возможно, именно эта капля нарушила столь хрупкое равновесие сил. Пружина, которую, по словам К. Симонова, «сжимали с двух сторон», стала разжиматься, и погнали мы фашистов от Москвы, разрушив миф о непобедимости Германии.
В ноябре 1941 года заместитель командира 1-го Гвардейского кавалерийского корпуса майор Дюмин взял его в полк. Так в 14 лет он стал сыном полка и вместе с гвардейцами прошел тяжелейший рейд по тылам фашистов. Там, где не могли пройти взрослые бойцы, в разведку шел худенький мальчишка. В начале 1943 года при отступлении под Харьковом его ранило осколком снаряда. Напрягая последние силы, он уполз в камыши, видел, как фашисты добивали наших раненых, от сознания, что им не может помочь ничем, плакал, чтобы не закричать, набирал в рот землю. Вкус той земли, ее запах помнил всю жизнь. От потери крови потерял сознание. Его подобрали на следующий день жители из ближайшего села Синельниково. Лечили, как могли, и почти поставили на ноги, когда прочесывающие деревни зондеркоманды в поисках мужчин с огнестрельными ранениями забрали его в концлагерь, который находился под Кировоградом.
И здесь Станислав не смирился, снова знал, что делать: решился на побег. Хотя хорошо знал, что любая попытка побега — это расстрел! Через три месяца ему удалось убежать из лагеря, но он оказался на оккупированной территории. Шесть месяцев, до прихода наших, прятала его вместе со своими детьми «мама Люба» и спасла ему жизнь. После войны они долго переписывались. Он опять рвался на фронт, но не тут-то было.
В начале 1944 года его чуть не отправили в Сибирь как «предателя и труса». Допрашивающий его особист заявил ему, что он должен был застрелиться, но не попадать в плен. Только вмешательство приехавшей матери - вдовы погибшего в 1944 году героя - помогло ему остаться на свободе.
Я честно пытался выяснить, не осталось ли у него чувства ненависти к тем, кто осуждал его за нахождение в плену. «Никакой ненависти, ты что, кругом было столько предательства. И почему люди, которые меня не знали, должны были мне верить? Конечно, было обидно!» - «А почему не застрелился?» - набрался я духа и спросил у Станислава. - «Не знаю, наверное, очень хотелось жить и дождаться Победы, и фашистов еще хотелось бить, и уж если погибнуть, так в бою». - «А, может быть, было страшно?» - переспросил я его. - «Конечно, страшно! - ответил он неожиданно для меня. - Вот послушай, как поэт Юлия Друнина очень точно сказала о ней:
«Один лишь раз я видел рукопашный.
Раз наяву и тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне».
«Запомни, Женя, - говорил он мне, - на войне всем страшно, и герои не те, кто не ведают страха, а те, кто могут его преодолеть». Себя Станислав никогда героем не считал, боевые награды надевал очень редко, главным образом, на встречу с ветеранами корпуса. Когда я его сравнивал с Мальчишом-Кибальчишом, он со мной соглашался: «А кем же мне прикажешь быть: или Плохиш, или Кибальчиш, третьего не дано». И я который раз убеждался в правильности его слов.
Настоящее - зеркало прошлого
Военная тематика проходит красной нитью через все творчество Станислава Потапова - члена Союза художников СССР с 1963 года. А участвовать в выставках Союза художников он начал с 1957 года. Многие его работы были приобретены Отделом панорам и передвижных выставок Союза художников и разосланы по художественным галереям СССР. Сам он считал, что практически не выставлялся, главной работы еще не написал и все планировал, планировал...
Более 10 лет он писал, точнее сказать, «мучил» живописное полотно «Баня». Тема, навеянная войной: в маленькой темной бане моются несколько бойцов, через одну единственную щель пробивается лучик света, который едва освещает обнаженные тела. Но фигуры сразу не различишь, глаза должны привыкнуть, адаптироваться к темноте. Какими воспоминаниями навеяна эта «Баня», почему на нее Станислав затратил столько времен и сил, понимая, что это не коммерческая работа? А вот на выставке он ее собирался показать, причем говорил о выставке одной картины, а тем временем все писал и переписывал, иногда просил меня позировать. Не помню, чтобы кто-то из живописцев ставил перед собой подобную задачу — написать темноту, точнее, борьбу света с темнотой.
Я вглядывался в его «Баню», почти квадратное полотно, поначалу очень напоминающее «Черный квадрат» Малевича, и понимал всю сложность задачи, которую поставил перед собой художник с которой безусловно справился. Всякий раз, приходя в мастерскую, я просил его поставить на станок «Баню». А он шутил: «Свет включать или так разглядишь?». На эту «Баню» ушло много килограмм краски, холст стал неподъемный. Картина, как я уже говорил, никогда и нигде не выставлялась, ее видели только самые близкие. Художник считал ее законченной, иногда говорил, что работа не удалась, но я чувствовал, что он гордится ею.
А вот еще одно живописное полотно - «Госпиталь». Раненые бойцы на скамейке около госпиталя греются в весенних солнечных лучах. Лет сорок тому назад на художественном совете картину сильно критиковали за грустные лица раненых, какую-то безысходность, растерянность. Велели немножко поправить лица и обещали купить. Станислав не согласился с мнением совета, ничего не изменил и продавать картину не стал.
Уже потом, когда реальностью стали Афганистан, Чечня, другие «горячие точки», когда по телевизору стали показывать события из этих мест, погибших и раненых, я понял правоту Станислава: он не хотел врать и не хотел ничего приукрашивать.
А когда я пришел в госпиталь МВД РФ, что на улице Расплетина, чтобы навестить своего коллегу, то увидел на скамейке около нового хирургического корпуса нескольких раненых в Чечне бойцов, которые также грелись в солнечных лучах. Те же грустные и растерянные лица, те же костыли, только не на фоне красной кирпичной кладки, как у Станислава, а на фоне стекла и железобетона. Тот же сюжет, но уже через полвека, словно зеркальное отражение минувшей войны. «У войны всегда одинаковое лицо», - говорил мне Станислав.
Я переживал, что МВД СССР, а затем МВД РФ не имеет возможности купить эту картину, которую сегодня бы я поместил в Центральном госпитале МВД. На что он мне заявил: «Нет денег - не беда, а будут деньги, пусть они лучше идут на борьбу с преступностью, на закупку техники, так нужной милиции и пожарным. А картину я бы мог подарить! Так ведь не повесят! Скажут то же самое, что на худсовете: «Грустно! Снимите!» А я хочу, чтобы она висела и напоминала о войне, о цене жизни, и чтобы те, кто посылают бойцов на войну, относились к ним ответственнее, человечней! Помни, Женя, стоит только войну забыть, как она тут как тут. Люди никогда не должны ее забывать, и детям, и внукам надо рассказывать о ней. Не о «звездных войнах», а о той страшной войне на планете.
Именно своей военной судьбе он обязан тем, что стал художником. «Подпорченная» пленом биография не позволила ему поступить в техническое или военное училище. И он «пошел» в художники, несмотря на сопротивление матери, которая хотела, чтобы Станислав, которому к тому времени было уже 19 лет, наконец-то приобрел специальность.
Крым на 1-й Мещанской
Еще в довоенные годы он увлекался лепкой, рисованием, посещал художественную школу, где преподавала Н.В. Дубинина. Именно она дала будущему художнику первые профессиональные знания. Со временем желание получить профессиональное образование окрепло, оформилось, он опять знал, что нужно делать. На сей раз нужно было учиться.
В 1947 году Станислав поступил в известное Московское художественное училище «Памяти 1905 года», в котором еще недавно, в начале века, преподавал знаменитый Саврасов (помните его «Грачей»?). Конкурс в это учебное заведение ставшее ВУЗом и по сей день очень большой: не менее двадцати человек на место. Но он успешно сдал экзамены и стал учиться. В эти годы основное внимание он уделяет живописи, занимается композицией, рисованием с натуры. Выезжал на этюды в дорогие сердцу места: на берег Бутаковского залива, Куркино, Митино, Тушино. Известный художник С.Г. Григорьев почувствовал талант юноши, сделал много для его развития. Студенческие работы Станислава отмечал и выдающийся советский пейзажист В.Н. Бакшеев. Годы моего знакомства с ним пришлись на период его творческого подъема, его стремления к философским обобщениям, к поискам сложных образов. Большое место среди живописных работ художника занимают пейзажи, в которых запечатлена природа средней полосы России, Новгородской области и, конечно. Крыма.
Причем если для ранних работ была свойственна больше этюдность, то последние отличались собранностью, законченностью, по крайней мере так отмечали критики. Я любил его этюды, плохо понимал, что такое законченность, а часто даже просил больше не трогать тот или иной этюд, боясь, что он его испортит. В этом он со мной соглашался. На протяжении всей жизни он был предан реалистическому искусству. Переживал, что в мире реалистическая живопись стала редкостью, выжила только в России, да и здесь сегодня, к сожалению, умирает. В это время он уже перебрался в мастерскую, что была на 1-й Мещанской улице. Я часто приводил к нему в гости своих друзей - офицеров Управления столичной ГАИ. Многие из них так полюбили живопись, что интересуются ею и по сей день. А тогда они приходили посмотреть на его работы, интерьер самой мастерской и, конечно, на модель кузова автомобиля ЛуАз, сделанного им из дерева в натуральную величину и загромоздившего всю мастерскую. Не знаю, зачем и почему он бросил вызов автомобилестроителям, пытаясь модернизировать серийный ЛуАз, на котором выезжал на этюды.
Он ездил на завод, к нему приезжали заводчане, все это длилось почти 20 лет. Сколько времени, на мой взгляд, было потрачено впустую, украдено у живописи! Мы много спорили по этому поводу, но он со мной не соглашался. Переспорить его было невозможно, спорщиком он был страстным, говорил, говорил и уже никого не слышал. А еще он был очень активным дружинником по линии Госавтоинспекции. На своем боевом «ЛУАЗе» развозил всех по местам, доставлял нарушителей, вообще был готов всегда и всем помогать.
А как глубоко переживал он распад СССР, осуждал тех, кого считал в этом виновными, был противником всяких привилегий. Несколько лет назад я его с трудом заставил переоформить инвалидность, которую он получил после ранения и которую тут же снял, вернувшись с фронта, хотя все время болел.
У тех, кто у власти тем более партийной не должно было быть никаких привилегий, никаких прав, одни обязанности. Как на фронте: быть первыми там, где трудно. Высоту всегда и во всем он себе устанавливал сам. И о других судил по своим меркам, поэтому с ним всегда было тяжело и легко одновременно.
Он сам говорил, что главное — не вступать со мной в дискуссию, а то в запале может и обидеть. Я знал это, но всегда почему-то первым начинал спор и тем самым отрывал его от работы, от живописи.
Я всегда очень радовался, когда он уезжал в Крым в Дом творчества художников, что в Гурзуфе. Помню, как ждал возвращения, чтобы посмотреть на истинные шедевры, такие как «Вечер старой Ялты», «Бахчисарай», «Миндаль цветет», «Старая Массандра». По существу именно крымские пейзажи были его коньком. Он сам понимал это, любил их, не хотел с ними расставаться ни при каких обстоятельствах. И тогда, когда я в 1997 году привел к нему в мастерскую коллекционеров, покупателей живописи из далекой Америки. Семья Станислава в то время очень сильно нуждалась в деньгах, он, не желая продавать картины, заломил такие цены, что мне просто стало страшно. Но покупатели неожиданно для меня согласились, тогда он заявил, что работы не продаются, и все мы с облегчением вздохнули - на этот раз «Крым» устоял. Мне в то время очень хотелось, чтобы как минимум 30 крымских пейзажей остались в Москве. Очень бы не хотелось разъединять коллекцию. А еще лучше, если бы ее купил город, чтобы для россиян Крым сохранился хотя бы на работах Станислава Потапова.
Другим жанром, к которому довольно часто обращается художник, является натюрморт. Цветы и гончарные изделия, фрукты, хлеб, рыба, вышивка, рабочие инструменты... Причем каждый раз он создает новую композицию, новую цветовую гамму. Так для «Корзин с рыбой» характерна фактурность обработки холста, стремление к материализации предметов; «Сирень» же, напротив, отличается сложностью цветовой гаммы, заставляющей вспомнить произведения Врубеля.
Под занавес
В 1995 году он переехал в новую мастерскую, старый дом на 1-й Мещанской кому-то продали и поставили на капитальный ремонт. Взамен художникам предоставили новые мастерские в Ананьевском переулке, что напротив института им. Склифософского. Строили эти мастерские финны. Мы переезжали в них полные новых планов, новых замыслов, но им было уже не суждено сбыться. Станиславу нездоровилось, работы на неопределенное время откладывалась. В новой мастерской в 1997 году мы отметили его 70-летие. Коробки и холсты так и стояли не распакованными, помещение было не обжито, не было и привычного запаха краски. На палитре художника лежал сантиметровый слой пыли. Настроение было гнетущее. Станислав попросил меня в случае чего пристроить как-нибудь его работы. Обратился также к своим друзьям - художникам Ю. Павлову, Г. Мазурину, В. Панову, Ю. Грищенко, И. Воробьеву - с просьбой помочь с организацией выставки. Еще раз перебрал чистые, готовые для работы холсты, повертел в руках тюбики краски, тяжело вздохнул, закашлялся и уехал из мастерской, в которой ему уже не было суждено работать. Он и все окружающие это хорошо понимали. Я позвонил ему 31 декабря 1999 года домой, чтобы поздравит с Новым годом и пожелать здоровья и творческих успехов, я понимал, что уже ничего этого не будет, но все говорил, говорил…. Он оборвал меня и сказал: «ты лучше приезжай, а то будет поздно!» И к сожалению, оказался прав. Я не успел приехать, он скончался 11 февраля 2000 года, так и не увидев своих картин на выставке, которая открылась 26 апреля в Выставочном зале Московского союза художников по адресу: Тверская-Ямская 20.
Будучи членом Союза художников, С.А. Потапов имел мастерскую но после его смерти мастерскую необходимо было освободить в двухмесячный срок. Жена и дети художника мастерскую освободили, сложили в стилажи порядка двухсот картин в своей квартире, более тридцати работ я вывез к себе и шпалерно развесил их по всей 3-комнатной квартире, в том числе три работы большого формата, некоторые большие по формату работы временно приютили в своих мастерских друзья-живописцы, восемь работ разъехались по музеям России и СНГ. А вот картину «Госпиталь» (х.м. 125 х 180) в канун 55-летия Победы в ВОВ, до которого не дожил С.А. Потапов, вдова художника Ирина Потапова передала в дар Центральному госпиталю МВД РФ, что на улице Народного ополчения, согласно завещанию С.А. Потапова.
Вторая картина «На рубеже» (х.м.150 х 130). На картине изображены противотанковые «ЕЖИ», приобретена магазином «ИКЕА», что на Ленинградском шоссе. Во время строительства подъездных путей возник конфликт между строителями (хозяевами магазина), пытавшимися передвинуть реальный монумент «ЕЖИ» немного в сторону, и населением СЗАО г. Москвы. Конфликт широко освещался в печати и имел большой градус накала. В разгар этого конфликта я позвонил руководителям магазина и предложил им купить картину «На рубеже», на которой изображены «ЕЖИ», и тем самым как бы снизить градус накала вокруг реального монумента. Познакомил с фотографиями его работ. Назвал по тем временам достаточно высокую цену и предложил приехать и посмотреть работу. По телефону мне решительно и с радостью заявили, что с ценой согласны и покупают. Привозите! Это была победа, т.к. семья Станислава в то время очень нуждалась.
А вот картина «Выступление Энгельса на народном собрании в деревне Воренген» (х.м. 80 х 120) отправилась за океан на Кубу. 25 июля 2001 г. вдова художника, выполняя волю С.А. Потапова, передала картину первому секретарю посольства Республика Куба Абелардо Эрнандес Феррер с просьбой передать ее в качестве подарка Фиделю Кастро, которому 13 августа исполнялось 75 лет. На своем 70-летии Станислав просил меня позаботиться о его картинах, я старался, но сегодня, через 16 лет после его ухода, судьба более 30 работ так и не определена. Особенно тревожит судьба его автопортрета «В мастерской» (200 х 150 х.м.).
В квартире держать нет возможности, а вот в качестве подарка повесить бы ее в какой-нибудь художественной школе или училище было бы очень хорошо. Поверьте, замечательная работа, выставлялась на 4-х выставках.
