«Золотая луна сияла над нашим садом.
Прогремел на север далекий поезд.
Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик.
- А жизнь, товарищи... была совсем хорошая!»
Аркадий Гайдар «Голубая чашка».
Аркадий Гайдар, пожалуй, один из самых недооцененных, точнее не до конца понятых писателей в истории русской литературы. Да-да. Всем известный и многажды в детстве читаный Аркадий Петрович Гайдар. Тот, который сделался непререкаемым классиком ещё при жизни, но оказался высмеян, заплёван после крушения советской системы. Сначала его рассматривали в качестве главного «пионерского гуру», окружали это имя идеологической трескотнёй в духе «Гайдар шагает впереди!». Потом он закономерно обратился в низвергнутого красного идола, с коим расправились так же лихо, как с Александром Фадеевым или, например, с создательницей детской Ленинианы – Марией Прилежаевой. В 1990-х, правда, было предпринято несколько попыток переиначить гайдаровские смыслы и доказать, что он в своих книжках недвусмысленно намекал и на репрессии, и на ГУЛАГ, и на прочие мерзости сталинской тирании. Удушливая атмосфера тотального страха в «Судьбе барабанщика»! Отца репрессировали по явной 58-й статье! Увы и ах. Очень часто литературные критики могут отличить ямб от хорея, но при этом – совершенно не ощущают саму эпоху.
Вспомним на минутку, как оно случилось в реальности? Отец Сергея Щербачёва назначен директором большого текстильного магазина. Потом, спустя некоторое время Щербачёва - старшего сажают за растрату. Это было настолько заурядным в те годы, что подобная деталь ещё раз подчёркивала типичность судьбы барабанщика. Крайний дефицит тканей и готового платья порождал удерживание товара и торговлю им «из-под прилавка», торговлю «налево», махинации с накладными и прочие экономические преступления. ГУЛАГ был переполнен не только и не столько политическими врагами Советской Власти – в те годы крепко и неумолимо карали проворовавшихся хозяйственников самого разного уровня. Как раз-таки здесь никакого двойного смысла нет. Не там ищут. И вот сегодня мы посмотрим на Аркадия Гайдара с иной, возможно, с необычной стороны. Благо, есть причина, точнее – повод. Круглая дата. В этом году главному писателю моего детства исполнилось 110 лет.
Читаю статьи маститых, давно исписавшихся мэтров и заметки молодых авторов, родившихся на излёте советской эпохи – они все, за редким исключением, стандартно-прямолинейны, ибо называют Гайдара то жертвой, то палачом, то неисправимым романтиком. Правда, в одном чётко сходятся – он описывал не саму жизнь, а её сказочный эталон. Почему? Потому что отчаянно лакировал действительность из страха? Или от непонимания? От восторга? Нет. Не поэтому. Они правы – Гайдар не был реалистом, потому что он был …сюрреалистом. Ничего диковинного и противоестественного тут нет – 1930-е годы вошли в историю искусств именно, как эпоха сюрреализма. Да. В СССР этого направления как бы не было. Но, вместе с тем, оно ненавязчиво присутствует в большинстве знаменитых гайдаровских вещей. Искусствоведческий словарь даёт расшифровку явлению: «Общие особенности искусства сюрреализма — фантастика абсурда, алогизм, парадоксальные сочетания форм, зрительная неустойчивость, изменчивость образов». Вполне осязаемое воспроизведение фантастических видений. Картина - сплетение сна и яви. Гайдаровский мир нестерпимо ярок – зрительно он похож на «Солнечный столик» Сальвадора Дали - обилием света, пространства и …приличествующих предвоенному десятилетию странностей. Дети в его книгах истово желают войны. Девочка Светланка из «Голубой чашки» радостно спрашивает: «Разве уже война?» Сюжет рассказа может быть нарисован всё тем же Дали - осколки голубой чашки, женщина Маруся в красном платье, в небе - полярный лётчик, и – дорога в бесконечность, куда уходят герои - отец и дочка...
В «Судьбе барабанщика», в сцене галантного маскарада есть поражающий воображение монолог: «Ты знаешь, я потерялась. Где-то тут сестра Зинаида, подруги, мальчишки... Я подошла к киоску выпить воды. Вдруг - трах! бабах! - труба... пальба... Бегут какие-то солдаты - все в стороны, всё смешалось; я туда, я сюда, а наших нет и нет...». Навязчивое, как в сумбурном сновидении, переплетение войны и маскарада, несовместного, но зачем-то нелепо спаянного. Вторжение параллельной реальности или вторжение грозного Будущего, на которое, впрочем, девочка эпохи сюрреализма, реагирует исключительно спокойно? Ну да, солдаты с пальбой на празднике, исчезновение сестры, подруг, мальчишек, …наших.
Предчувствие большой войны, вторгающееся в полотно шпионско-дидактической, идеологически выверенной сказки о Добре и Зле, которые, впрочем, тоже весьма относительны. Или вот, уже из другой вещи: «…Мы увидели, что пустое и тихое поле разом ожило, зашумело и зашевелилось. Из-за кустарника, из-за бугров, из-за канав, из-за кочек - отовсюду с винтовками наперевес выскакивали красноармейцы. Они бежали, прыгали, падали, поднимались снова. Они сдвигались, смыкались, их становилось всё больше и больше; наконец с громкими криками всей громадой они ринулись в штыки на вершину пологого холма, где ещё дымилось облако пыли и дыма. Потом всё стихло». Разумеется, здесь дано описание обычного воинского учения, но здесь важно другое – как это сделано. Из ниоткуда, в разгар мирной тишины, вдруг возникает сцена военных действий, как будто героям открывается портал времени, и они явственно видят свой мир в неумолимом будущем.
Хотя, образы могут быть и другими – сказочно-солнечными. Осязаемое сплетение грёз и реальности, смысла и вымысла. Параллельные миры на мгновение сблизились и…: «Когда тяжёлое известковое облако разошлось, позади глухого пустыря засверкал перед Наткой совсем еще новый, удивительный светлый дворец. У подъезда этого дворца стояли три товарища с винтовками и поджидали веселую девчонку, которая уже бежала к ним, на скаку подбрасывая большой кожаный мяч». Впрочем, финальное предложение «Военной тайны» столь же странное, как и любая эскапада сюрреалиста: «Пробегал мимо неё мальчик, заглянул ей в лицо. Рассмеялся и убежал». Итак, жизнь героев Гайдара не выглядит настоящей, но не потому, что он - лакировщик действительности. Просто в этом мире всё возможно, даже странные для советских детей имена Чук и Гек - и это при вполне …нормальных во всех отношениях родителях. Картины, виды, реалии Гайдара – причудливы,… стерильны и наполнены каким-то особенным воздухом.
Вместе с тем, они могут обернуться жутковатым царством теней и сущностей из потустороннего мира. Мне представляется, что некоторые гайдаровские вещи просто созданы для …Альфреда Хичкока, ибо только он мог бы наиболее точно передать вот это: «Очнулся я уже у себя в кровати. Была ночь. Свет от огромного фонаря, что стоял у нас во дворе, против метростроевской шахты, бил мне прямо в глаза. Пошатываясь, я встал, подошел к крану, напился, задернул штору, лёг... И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать: «Ай-ай! Ти-ше! Слы-шишь? Ти-ше!»
…Вы когда-нибудь обращали внимание на архитектурные сооружения предвоенных 1930-х? В них – гнетущая, мистическая атмосфера времени. Почему-то этому направлению так и не найдено точное название. Так, для краткости - постконструктивизм. Серые, тяжёлые дома-громады, похожие на крепости, но с большими окнами, жадно ловящими свет и солнце. Подъезды, оформленные, как входы в египетские усыпальницы. Угрюмые дорические колонны или чудные вариации на тему критских дворцов. А ещё - от этих домов веет войной. Гайдаровский персонаж совершенно невозможен в квартире предреволюционного стиля Ар Нуво. Также ему должна быть чужда познаваемая рациональность архитектуры 1920-х. Все они – Сергей Щербачёв, Нина Половцева, Женя Александрова с сестрицей Ольгой могут существовать только в грандиозных, гулких квартирах-декорациях постконструктивизма, но совершенно не монтируются с какими-нибудь примусово-керогазными склоками. Хотя, в книгах Гайдара довольно часто упоминаются и примусы, и чайники, и утюги, и даже грелки. Но фон, дух здесь много важнее, чем отчётливая реальность бытовых деталей.
А ещё… дети из повестей и рассказов Гайдара живут рядом с булгаковским Мастером и его Маргаритой. (Об этом, кстати, написана интереснейшая работа «Бесы в судьбе барабанщика» Георгия Хазагерова). Так вот, именно в гайдаровской Москве, в мире ирреальных 1930-х, оказались возможны …и каверзы Коровьева, и дьявольские парижские платья на сцене Варьете. Между тем, безымянный дядя-шпион с инфернальным стариком Яковом – это же просто господа из свиты Воланда. Впрочем, всё тот же дядя кажется ни кем иным, как …Бегемотом. Тут совпадает всё – наружность (невысокий и полноватый), манера речи, поведенческие стереотипы: «Нет, ты послушай, старик Яков! — гремел дядя, сверкая своими круглыми, как у кота, глазами». Или странный человек с крючковатым носом, который представляется «двоюродным братом Шаляпина». Осталось выяснить, не торчала ли у него из кармана обглоданная куриная кость, и нет ли у «красивой девушки Валентины Долгунцовой» …глубокого шрама на нежной шее?
Интересны и «взаимоотношения» героев Гайдара, точнее – самого Гайдара с такой формой существования материи, как время. «А жизнь, товарищи... была совсем хорошая!» - это говоритсяне о прошлом и даже не о настоящем. И, скорее всего, не о будущем. Это Вечность, которая наступила, и будет длиться бесконечно долго. Поэтому и допустимо столь дикое (!) обращение с глаголом «быть». В знаменитой работе Владимира Паперного «Культура – 2», посвящённой сравнению послереволюционных лет с предвоенными есть увлекательное объяснение этому явлению. Смыслы и мечты динамичных 1920-х (Культура-1) были устремлены к Прекрасному Далёко; тогда как Культура-2 (1930-е) обращаются к …устойчивой, застывшей Вечности… «Постоянство памяти» – именно так называется одна из знаковых картин Сальвадора Дали! Постоянство времени.
На открытках и даже на шоколадных обёртках 1930-х годов изображался Дворец Советов, который, как верилось, непременно будет выстроен. Не через год, так через сто лет. Какая, право, разница, если мы живём в Вечности, а она никогда не разменивается на миги и тысячелетия? В уже упомянутом отрывке сияющий светлый дворец возникает как видение Будущего. Но на месте чего? «Тут Натка услышала тяжёлый удар и, завернув за угол, увидала покрытую облаками мутной пыли целую гору обломков только что разрушенной дряхлой часовенки». Был ли тут символический намёк на грядущий Дворец Советов? Точнее – на чертог, уже явленый в Вечности? Возможно – да. Владимир Паперный так и пишет: «Культура-2 исходит из представлений об абсолютной заданности результата заранее. Этой культуре не надо ждать, пока результат будет получен, она уже знает, что должно быть получено».
В повествованиях часто присутствует тема Гражданской войны. Её застало старшее поколение – Щербачёв - старший, Платон Половцев, родители девочки Светланки и так далее. Несмотря на то, что эти события памятны и живы, отношение к ним не совсем обычное. Тут мы сталкиваемся с так называемым «абсолютным эпическим временем», которое в мифах, сказках и легендах обозначается, как «давным-давно» и «в ту далёкую славную пору». Но, если в силу специфики жанра это вполне оправдано в сказке о Мальчише-Кибальчише и в «Горячем камне», то почему это становится постоянным мотивом «реалистических» повестей и рассказов? Для героев Гайдара Гражданская война – это и есть то самое начало начал, когда история отринула тёмные века и вступила в сияющую Вечность. Уже в гайдаровской «Школе» упоминается некое «светлое царство», за кое можно и - нужно погибнуть. Рай на Земле? В том-то и дело.
Всё тот же Владимир Паперный говорит о предвоенной Культуре-2, как о цивилизации бесчисленных ритуалов. Среди них не последнюю роль играет сакральная жертва или же – многократное её возвеличивание. Собственно, сказка о Мальчише-Кибальчише написана архаическим языком легенды и даже (если вдуматься) жития мученика. В этой связи интересно эссе писателя Михаила Елизарова «На страже детской души». Собственно, он так и пишет: «Впервые о Смерти я услышал от Аркадия Петровича Гайдара». Смерть с большой буквы. И вот, что удивительно: «Ребёнок ― это военная элита, духовный спецназ, воин часа Икс. Когда ночью постучит обессилевший гонец, я должен подняться с кровати, чтобы пойти и погибнуть за Родину. А за это она насыплет надо мной зелёный курган у Синей Реки и водрузит красный флаг. И полетят самолёты, побегут паровозы, поплывут пароходы, промаршируют пионеры ― отдать герою последние почести. И, представьте себе, представьте себе, нет ничего лучше такого вот конца...» Детский автор прямо говорит со своими читателями о красоте Смерти, что, в принципе, большая редкость в мировой литературе.
Ещё интересный момент - Гайдар никогда не упоминает в своих книгах товарища Сталина. Ворошилов, Будённый, Чапаев, но не Сталин. Вы думаете, что это имя оказалось вымарано хрущёвской цензурой? Но в моей домашней библиотеке имеется громоздкий послевоенный том 1949 года «Избранное» - мне есть, с чем сравнивать. Тем не менее, вождь, учитель, советский Король-Солнце ни разу не фигурирует в повествовании. Почему? Гайдар ненавидел Сталина? А, быть может, не хотел «просто так» поминать это имя? Ведь Культура-2 насквозь пронизана ритуальными смыслами…
Небо, высший смысл, Град Небесный. Вертикаль - если уж ссылаться на Владимира Паперного. Стремление ввысь. Любимый приём – так называемое небо-обманка на станциях метрополитена, в холлах гостиниц, в фойе домов культуры. Поднимаешь голову и - видишь синий, в облаках, просвет с парящими спортсменами, с самолётами, с некими верхними сферами. Миры, к которым надо стремиться и которые надо видеть, даже находясь глубоко под землёй, в метро. Герой эпохи – лётчик, сталинский сокол – ясный сокол из русской народной сказки. Гайдар тоже – разумеется! - постоянно упоминает лётчиков. Они могут играть в его повествовании ключевую роль («Дым в лесу»), а могут просто упоминаться в качестве безымянно-второстепенных персонажей («Голубая чашка»). Высота, небо как смысл и цель. «- Не знаю! Может быть, куда-нибудь полечу. Или, может быть, будет война…», - говорит задумчивая Нина Половцева, как-то по-девичьи кокетливо (!) выбирая между очистительным огнём войны и блистающими высотами. Потому что третьего пути попросту не бывает… А жизнь была, есть и будет совсем хорошая.
