ВАСИЛИЙ ШАХОВ
ЛЮБОВЬ. КОВАРСТВО. РЕВОЛЮЦИЯ
(БЕЛЬТОВ-ПЛЕХАНОВ)
…………………………………………………………………………………………
Прибытие Г. В. Плеханова
В ночь на 1 апреля, в 12 час., в Петроград прибыл после 40-летнего изгнания Георгий Валентинович Плеханов.
Встреча его приняла размеры грандиозные. Собралось тысяч десять. Но, к сожалению, образцовый порядок на Финляндском вокзале был только до момента прибытия поезда.
Как только поезд подошел и Г. В. Плеханов в сопровождении супруги показался на платформе, вся организация порядка разлетелась в прах, и с риском для собственной жизни цепь случайных людей ограждала Плеханова от натиска толпы.
Встречать его явился исполнительный комитет совета рабочих и солдатских депутатов, представители всех революционных партий, много рабочих и солдат, но всего 6оше интеллигенции, партийной и беспартийной. Публика расположилась шпалерами во всю длину платформы. Все делегации и делегации - всех не перечислить. Шпалерами стояли войска с тремя оркестрами музыки в разных концах платформы. Рабочие, члены союза металлистов, явились организованной группой, человек в 300. Присутствовали делегации от чисто солдатских организаций, были и представители организаций офицерских.
Г. В. Плеханов ехал в первом вагоне. Едва успев выйти, он был окружен тесным кольцом публики. С трудом удалось провести к нему отдалившуюся супругу.
Барабанный бой и марсельеза. Под звуки марсельезы и беспрерывные крики "ура" Г. В. Плеханов двигается по платформе, раскланиваясь направо и налево. Он, видимо, не ожидал такой встречи. Куда ни посмотришь - толпы народа, восторженное "ура", марсельеза, лес штыков, военные берут под козырек. Приехавшие с Плехановым представители французских и английских социалистов были оттеснены и остались позади…
ИЗ ГАЗЕТ.
…………………………………………………………………………………………………………….
И больно, и сладко,
Когда, при начале любви,
То сердце забьётся украдкой,
То в жилах течет лихорадка,
То жар запылает в крови…
И больно, и сладко!..
Пробет час свиданья, -
Потупя предательный взор,
В волненьи, в томленьи незнанья,
Боясь и желая признанья, -
Начнешь и прервешь разговор…
И в муку свиданье!..
Евдокия Р о с т о п ч и н а.
«Слова для музыки».
Альбом Натали… Любимые стихи, любимые строки… Георгий перелистывает страницы, встречая знакомые строки знакомых авторов и незнакомые строфы, афоризмы, максимы… Не вымолвишь слова… Немеешь… робеешь… дрожишь… Душа, проклиная оковы, Вся в речи излиться б готова… Но только глядишь и молчишь – Нет слова, нет слова!.. Настанет разлука, - И, холодно, гордо простясь, Уйдешь с своей тайной и мукой!.. А в сердце истома и скука, - И вечностью нам каждый час, И смерть нам разлука!.. И сладко, и больно… И трепет безумный затих; И сердцу легко и раздольно… Слова полились бы так вольно, Но слушать уж некому их,-
И сладко, и больно!..
«Ну что, гудаловский Мефистофель? – Георгий иронично улыбнулся своему «двойнику», с которым он самокритично и предельно откровенно беседовал в минуты одиночества. – В другое время эти строфы Евдокии Ростопчиной вызвали бы у тебя прилив сарказма… А вот сейчас это сентиментальное словоизлияние поэтессы «сладко и больно» для тебя. Так что же случилось? Пожалуй, альбом курсистки Медико-хирургической академии
таит в себе энергию, доселе неведомую скептику-материалисту, будущих горных дел мастеру…»
Наталья (читает):
Звезда моя! Свет предреченных дней, Твой путь и мой судьба сочетавает. Твой луч светя звучит в душе моей; В тебе она заветное читает. И жар её, твой отблеск верный здесь,
Гори! Гори! Не выгорит он весь! И молнии и тучи невредимо Текут, скользят по свету твоему; А ты всё та ж… чиста, неугасима, Сочувствуешь ты сердцу моему! Так в брачный день встречаются два взора, Так в пении ответствуют два хора…
( смущенно): Почитайте вы, Георгий Валентинович… Вот отсюда… (подаёт ему альбом).
Георгий(читает):
Звезда души без суетных наград Преданности, участий сердобольных, Волнений, слез, младенческих отрад, Звезда надежд, звезда порывов вольных, Забот души, сроднившихся со мной, Звезда моей мелодии живой! Звезда моя! Молю мольбой завета! Когда в очах померкнувших любя, Зовущий луч уж не найдет ответа, Молю, чтоб ты, приняв мой жар в себя, Светя на тех, кого я здесь любила, Хранящий взор собою заменила!..
Наталья (почувствовав иронические ноты в чтении
юноши): Вам не нравятся эти стихи, Георгий Валентинович?..
Георгий (как бы извиняясь за иронию в голосе при чтении стихов Зинаиды Волконской): Нет, почему же? В стихах есть чувство…
Наталья: А не могли бы вы что-нибудь написать… мне на память… Чьи стихи Вы больше всего любите?
Георгий (улыбаясь, со смущением): Трудная задача… У вас тут, я вижу, много строф и прекрасных, и прелестных, и дивных… Баратынский, Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Суриков… Фет, Тютчев, Полонский… Я, пожалуй, постараюсь воспроизвести четыре финальные строки из «Явления поэзии в виде Лалла Рук»… Жуковский… При ней все мысли наши – пенье! И каждый звук её речей,
Улыбка уст, лица движенье, Дыханье, взгляд – всё песня в ней…
Эти строки, с букетом ромашек и колокольчиков впридачу, – это и моё признание, Наташа…
Наталья (улыбчиво и подбадривающе): Что-то не вижу я этих самых ромашек и колокольчиков впридачу…
Георгий (изображая фокусника, вручает ей букет полевых цветов):
Это, конечно же, не липецкие ромашки, не воронежские колокольчики, но что-то степное в них есть… Вот умчу вас…
Наталья (шутливо протестует): Опять на Вы…
Георгий (исправляясь) : Вот умчу тебя в наше Подстепье, на Дон, на Воронеж…
Наталья (иронично): Умчите… А как же быть с госпожой Революцией?.. Вы ей измените?..
Георгий (явно озадаченный остроумием собеседницы):
Вы… Простите, ты… ты же сама знаешь о многом… Конечно же, в той участи, которую я сам для себя определил… Ссылка, тюрьма, поселение, каторга… Как говорится, ничего себе перспектива для влюбенного человека… Но мне пора!... (с романтическим воодушевлением): И всё-таки мне хотелось бы увидеть тебя в нашем приворонежском степном раздолье!.. (уходит).
* * *
Биографы Плеханова чаще всего обходят стороной, замалчивают, недоговаривают об отношениях Георгия Валентиновича и Наталии Александровны Смирновой (Тарачковой). Между тем, в жизненной судьбе степняка-гудаловца это – страницы, одухотворённые первой,
«н а с т о я щ е й» любовью. Страницы и романтично-сентиментальные, и реалистично-приземлённые, и психологически напряжённые, исполненные драмы, страсти, разочарований, тоски и озарённости…
Девушка, которая так пленительно-властно покорила его воображение, только о которой он всё время думал в каком-то мучительно трепетном воодушевлении, оказывается, была в близости со студентом-революционером, который был сослан куда-то чуть ли не за полярный круг. Она ждала ребёнка… Георгий проявил настойчивость. 21 октября 1876 года в церкви Медико-хирургической академии состоялось венчание. – «Солгласна ли?..» – «Согласна…».- «Согласен ли?..» – «Согласен…». Удочерённая малышка умерла. В младенчестве умер и их сын Николай (названный в честь томившегося на каторге Чернышевского).
Семейная жизнь длилась недолго. Был возвращён из ссылки М.А. Гриненко. Наталья стала встречаться с ним…
* * *
Вы вспомните меня когда-нибудь… но поздно! Когда в своих степях далеко буду я, Когда надолго мы, навеки будем розно – Тогда поймете вы и вспомните меня! Проехав иногда пред домом опустелым, Где вас всегда встречал радушный мой привет, Вы грустно спросите: «Так здесь её уж нет?» – И мимо торопясь, махнув султаном белым, Вы вспомните меня!..
Вы вспомните меня не раз, - когда другая Кокетством хитрым вас коварно увлечет И не любя, в любви вас ложно уверяя, Тщеславью своему вас в жертву принесёт! Когда уста её, на клятвы тароваты, Обеты льстивые вам станут расточать, Чтоб скоро бросить вас и нагло осмеять…
С ней первый сердца цвет утратив без возврата, Вы вспомните меня!..
Слова романса, с такой болезненно щемящей томностью звучавшие в ночной тишине, напоминали о заветном альбоме Натали, о несколько неуклюжем почерке, о выделенном и подчёркнутом (розово-сиреневым карандашным цветом) заглавии «Вы вспомните меня…»
«Вы вспомните меня… Вы вспомните меня… Вы вспомните меня…» – закипали на глазах слёзы воспоминания; и больно, и сладко ныло в груди. Женский же томно-чарующий голос, оттененный гитарным трепетно-созвучным перебором, наполнял тишину негой, страданием, печалью, светлой
радостью-озарением: Когда, избави Бог! Вы встретите иную, Усердную рабу всех мелочных сует, С полсердцем лишь в груди, с полудушой – такую,
Каких их создает себе в угодность свет, И это существо вас на беду полюбит – С жемчужною серьгой иль с перстнем наравне, И вам любви узнать даст горести одне, И вас, бесстрастная, измучит и погубит, - Вы вспомните меня!..
Вы вспомните меня, мечтая одиноко Под вечер, в сумерки, в таинственной тиши, И сердце вам шепнет: «Как жаль! Она далёко, - Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!..». Когда гостиных мир вам станет пуст и тесен, Наскучит вам острить средь модных львиц и львов, И жаждать станете незаученных слов, И чувств невычурных, и томных женских песен, - Вы вспомните меня!..
Лирические, теперь уже «старомодные», строфы Евдокии Петровны Ростопчиной… Магическая сила музыки обессмертила их, передала их новым поколениям влюбленных, страждущих, теряющих и обретающих…
Работая над биографией Герцена, над исследованием о декабристах, Плеханов вновь как бы «увиделся» с графиней Ростопчиной.
Стихотворению «К страдальцам» она предпошлёт рылеевские две строчки: «Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода?»
Соотчичи мои, заступники свободы, О вы, изгнанники за правду и закон,
Нет, вас не оскорбят проклятием народы, Вы не услышите укор земных племён!
Пусть вас гнетет, казнит отмщенье самовластья, Пусть смеют вас винить тирановы рабы, - Но ваш тернистый путь, ваш крест – он стоит счастья, Он выше всех даров изменчивой судьбы. Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести И рабства иго снять с России молодой, Но вы страдаете для родины и чести, И мы признания вам платим долг святой…
Юный Плеханов, совершая «хождение в народ», исколесил и испешеходил Приворонежье, Подонье. Бывал он и в селении А н н а,
где подолгу жила в своё время Евдокия Ростопчина, которую приметил
сам Пушкин, которая восторгалась романтическим самопожертвованием
декабристов… Быть может, вам не век в плену, в горах ужасных Терпеть ругательства гонителей своих… Быть может… вам и нам настанет час блаженный Паденья варварства, деспотства и царей, И нам торжествовать придется пир священный Свободы россиян и мщенья за друзей! Тогда дойдут до вас восторженные клики России, вспрянувшей от рабственного сна, Тогда вас выручит, окончив бой великий, Младых сообщников восставшая толпа; Тогда в честь падших жертв, жертв чистых, благородных,
Мы тризну братскую достойно совершим, И слёзы сограждан ликующих, свободных
Наградой славною да будут вечно им!
В 1856 году Евдокия Петровна встретилась с Сергеем Волконским. В числе других декабристов он был возвращен из Сибири. Поэтесса преподнесла
неопубликованное за три десятилетия стихотворение, сопроводив подарок задушевно-трогательной надписью-посвящением.
Плеханова не могли не заинтересовать и биографические подробности о знакомстве Ростопчиной с Огарёвым, а затем и Герценом. В письмах того и другого цитируются строки Ростопчиной…
* * *
Миндалевидной формы, умные, с холодным блеском, глаза. Красивый, высокий, белый, точно из мрамора выточенный, лоб. Матового оттенка лицо. Каштанового цвета, закинутые назад мягкими прядями, волосы. Небольшая темнорусая, «лопатой», борода. В руках только что полученный журнал «Отечественные записки», как оказалось потом, со статьёй Михайловского «О счастье». Из тех, кто, по словам Глеба Успенского, «молчал о многом». Но и говорил - поистине красноречиво, умно, убедительно, весомо. Незря же, и прозвище носил - «Оратор»…
О р а т о р а в рабочей среде называли ещё О р л о м: за его смелость, находчивость, умение убедить, вдохновить, озадачить и найти правильное решение. Судьба подпольщика ко многому обязывала; ведь любой просчёт грозил арестом, тюрьмой, высылкой, а то и каторжными работами.
Жорж умел поддержать застолье, умел деловито и несуетно разжечь костёр, охотно вступал в компанейское «соавторство» при изготовлении «двойной» (и даже «тройной») ухи. Его грустно-рокочущий голос задушевно-пленительно перекликался с эхом, вместе с гаснущими на лету искрами улетая в туманно-звёздное поднебесье: В одной знакомой улице – Я помню старый дом, С высокой, тёмной лестницей, С завешенным окном. Там огонёк, как звёздочка, До полночи светил,
И ветер занавескою Тихонько шевелил. Никто не знал, какая там Затворница жила,
Какая сила тайная Меня туда влекла…
У этой песни была уже солидная «о с т о ж н а я» история. Любовно-романтическое, сентиментально-психологическое повествование о «затворнице» пришлось по сердцу в тюремных казематах. На э т а п а х
согревали души ссыльно-поселенцев несказанно-трогательные слова про большое чувство любви, про «дерзкие речи» влюблённой девушки. Вместе со ссыльными песня-исповедь возвратилась потом в политические кружки, кружки самообразования, в пассионарные сообщества молодых, жаждущих бури и очистительных гроз над соловьиными садами («И что за чудо девушка В заветный час ночной Меня встречала, бледная, С распущенной косой. Какие речи детские Она твердила мне: О жизни неизведанной, О дальней стороне. Как не по-детски пламенно, Прильнув к устам моим, Она дрожа шептала мне: «Послушай, убежим! Мы будем птицы вольные – Забудем гордый свет… Где нет людей прощающих, Туда возврата нет…»). …И тихо слёзы капали – И поцелуй звучал – И ветер занавескою Тревожно колыхал…
Георгий Зиновьев вспоминал:
- Я не знаю более красочной и более драматической сцены из жизни народников, как эта, - когда Плеханов упрямой походкой, при громадном волнении всех присутствующих, уходил с этого маленького собрания героев-революционеров. Софья Перовская бросает ему вдогонку: «Удержите этого безумца… Куда он уходит от нас?»... На это взволнованный Плеханов отвечает решительно и горячо: «Нет, мне с вами не по дороге, я должен порвать с вами… несмотря на то, что мы были связаны теснейшими узами»…
24 января 1878 года Вера Засулич покушалась на жизнь петербургского градоначальника Ф.В. Трепова. Два месяца продолжалось следствие. 31 марта 1878 года начался судебный процесс, закончившийся оправданием подсудимой.
В рукописных списках распространялось стихотворение – отклик на события тех дней. Автор произведения «втайне тоскует» об узнице: Словно зовёт меня, в зле неповинного, В суд отвечать за неё – Словно страданьем её заколдовано
Бедное сердце моё. Кто ,мне она?- не жена, не любовница – И не родная мне дочь,
Так отчего ж её доля злосчастная Ходит за мной день и ночь. Вот, и теперь при гостях, мне мерещится Жесткая койка тюрьмы, Двери с запорами, окна с решетками,
Мёртвая тень полутьмы. Из полутьмы на меня смотрят тусклые Очи без мысли и слёз, Не шевелятся ни губы, ни смятые Космы тяжелых волос… Ни её худенький локоть, ни тонкие Руки на тощей груди, Слабо прижатые к сердцу без трепета И без надежд впереди.
Вот шевельнулась она – слышу кашляет. Правда ли? – ей, говорят, Только семнадцатый год минул! – правда ли – Что ей неслыханно мстят. Мстят ей за бедность её – без смирения, Мстят за свободу ума – Мстят ей за страсть, за порыв нетерпения
И… за любовь без ярма… Может ли быть? Мне как будто не верится, Что так тяжел приговор Света, в котором кишат лицемерные Плуты – развратник иль вор…
Георгий Плеханов с особым «пристрастием» читал стихи неизвестного автора (им был рязанец Яков Полонский); судьба Веры Засулич живо интересовала и его единомышленников. Где границы противления злу насилием? Каковы наиболее приемлемые формы борьбы с царящей социальной несправедливости? Как спасти Русь от «внутреннего зла»? Скоро ли будет бедняжка оправдана, Снова любить и желать – Или уж скоро ли в саване вынесут
Тело её отпевать – О! Что-нибудь – или жизни надломленной Дайте вздохнуть и расцвесть, Иль до суда – поспешите добить её, Чтоб утолить вашу месть…
… Над Женевским озером пролетали осенние журавлиные клинья. Георгий Валентинович и Розалия Марковна провожали их погрустневшими взглядами. Потом кормили ржаными сухариками чаек. Говорили о вестях из России: о Вере Засулич, Леониде Радине, Кропоткине… Вспоминали рассказ Максима Горького о его ночных сторожевых бдениях на железнодорожной станции Добринка, что совсем рядом со степной Гудаловкой, о которой Жорж часто говорил с какой-то несказанной теплотой и умилением…
