Либерастия на марше

Откуда он взялся на нашу голову, этот либерализм? Когда он проник в Россию — не просто как идея, а как власть, как система государственного устройства? Чем это было вызвано?

Либерализм манифестирует себя как комплекс принципов, отстаивающих различные свободы: духовные, политические экономические. Классический либерализм возник в Европе в XVIII веке, и причины его возникновения известны. Отметим, что Россия не была в стороне от борьбы за «разные свободы». Идеи свободомыслия (вольнодумства) всегда присутствовали и проявляли себя в различных формах. И в интеллектуальной сфере, и в политической: от Радищева и декабристов до народовольцев и революций. Свобода — в самых разных областях жизни — привлекала, за неё боролись. После Февральской революции 1917 года Россия была провозглашена «самой молодой демократией Европы». Октябрьская революция и строительство социализма тоже оправдывались стремлением перейти «из царства необходимости в царство свободы».

Достижения социализма впечатляют, как впечатляет и цена этих достижений. Строительство социализма и коммунизма в СССР столкнулось не просто с проблемами, а с глубокими противоречиями: как внутри самой идеологии, так и способов её реализации на практике. Проблемы ощущались во многих сферах жизни. Казалось, что причина этих проблем заключается в комплексе тормозящих ограничений: и в политической, и в экономической, и в идеологической сферах. Лозунги «перестройки» были призывами к «свободам»: больше демократии, больше гласности, больше прав человека и так далее. То есть либерализм проникал в страну в благоприятный для его восприятия момент: в процессе борьбы с системой ограничений, характерных для СССР в заключительной фазе его бытия. Дальнейшее развитие страны требовало отказа от этих ограничений, и в конце 80‑х многие из них были сняты: и в политике, и в культуре и в экономике. Ожидалось, что страна, освобождённая от этих цепей, стремительно пойдёт вперёд, но «что‑то пошло не так». Начался развал страны, экономическая деградация, культурное падение, обнищание населения, криминализация всех сторон жизни. Оказалось, желанные «свободы» и «либеральные ценности» — далеко не одно и то же.

Результатом «перестройки» стал не только перехват системы власти, но и глубочайшая смена мировоззренческой парадигмы: базовый тезис «человек человеку — друг» был заменён на «человек человеку — волк»; социализм решено было умертвить, а капитализм — построить заново. Группировке, захватившей власть в СССР и в России, лозунги о «либеральнодемократическом устройстве» и «рыночной экономике» подошли идеально. А за оболочкой этих лозунгов, разумеется, таилось их онтологическое ядро — неолиберализм, который наш народ, всё‑таки разобравшись в конце концов, «кто есть ху», метко назвал «либерастией».

Либерализм — сложное и влиятельное явление мировой истории. Классический либерализм XVII–XIX веков сформировался в связи с проблемой индивидуальных свобод. Обсуждались такие вопросы, как «естественные права человека», «верховенство права», «частная собственность», «ограничение власти» и др. Очень важным в становлении классического либерализма было его противостояние с властью церкви, в связи с чем велась борьба за «свободу совести» и «приоритетность разума», отстаивались идеи эволюционизма и науки вообще.

Причины последующей трансформации классического либерализма в сторону либерастии — переход от феодализма к капитализму и развитие капитализма. В центре внимания оказались принципы конкуренции и невмешательства государства в экономику (laissez faire). Стремление капитала к власти рождало призыв к политическому плюрализму и демократии. После прихода капитала к власти возникли заботы об укреплении и удержании властных рычагов. Либерализм превратился в неолиберализм. Появились новые направления дискурса: рост значимости социальной сферы; дальнейшее расширение избирательного права; возрастание роли государства в экономике; признание необходимости модернизации либерализма и существования его национальных особенностей.

Стремление к свободе — естественная потребность человека. Но если у вас есть потребность — значит, вами можно управлять. Всякая потребность — рычаг управления человеком, людьми, обществом. Вопрос лишь в том, как сделать её доминантной, как «зациклить» общественное сознание на этом, сделать «свободу» idée fixe, золотым ключиком решения всех проблем. Подчеркнём важный элемент неолиберализма как политической технологии: сформировать дискомфорт от осознания и ощущения «несвобод» и внушить народу потребность в свободе.

И это удалось проделать. Те величайшие свободы, которые справедливо считали завоеванием социализма, — отброшены, забыты, «не приняты в учёт». Советское общество к ним привыкло и воспринимало как данность, а потому и не насторожилось, когда их «выносили из дома»: оно уже было зациклено на тех «несвободах», которые стали восприниматься как корень всех проблем. Свободные выборы, гласность, возможность выезда за границу, свобода частного предпринимательства и пр. — вот что было возведено в ранг высших ценностей. И трудно винить народ, который на это «повёлся»: всё это действительно важные возможности, которых люди в СССР были практически лишены. А в ходе «демократических рыночных реформ» всё это было действительно «даровано» народу. Но за это пришлось поплатиться лишениями иного рода — о чём тогда не думали и даже подумать не могли. А когда всё это произошло — было уже поздно: ценностная платформа бытия государства сменилась.

Были ли реформы 90‑х либерально-демократическими? В какой‑то мере — были. И выборы, и свобода СМИ, и «заграница», и бизнес — все закружилось-завертелось. Но при этом — практически мгновенно — у всех этих процессов появилось общее «лицо»: харя алчного циничного негодяя, готового на всё ради власти и денег. Ничего либерально-демократического в приватизации 90‑х, в захвате СМИ, в рейдерстве, в «семибанкирщине», чеченских войнах и прочих достижениях «святых девяностых» — уже не было. Откуда она взялась — либерастия, современный российский мутант либерализма, вобравший в себя худшие его черты, развивший вдобавок ещё и свои собственные, специфические дегенеративные свойства? При рассмотрении государства как живой системы, — что на наш взгляд является обоснованным, — становятся оправданными многие витальные метафоры: наряду с общепринятым «развитием» можно говорить о заболевании и лечении. В этой связи оправдана и морфология предложенного термина: «либерастия» — это тяжёлое социальное заболевание. Соответственно, носители и распространители этой заразы — либерасты.

Неолиберализм сейчас

Современный либерализм существует в форме неолиберализма. Поэтому когда в публицистике или на бытовом уровне говорят о либерализме как актуальном явлении, имеют в виду неолиберализм, укорачивая это слово для простоты и доходчивости речи. Мы тоже будем так поступать или делать специальные оговорки.

Неолиберализм в своём развитии прошёл разные фазы. Призывы неолиберализма конца ХХ века: больше рынка, больше демократии, меньше государства, меньше социальных программ. Теоретики неолиберализма награждались нобелевскими премиями по экономике: Ф. фон Хайек, М. Фридман, Дж. Бьюкенен, Г. Беккер. Образцами неолиберализма становятся рейганомика и тэтчеризм. Впоследствии неолиберализм, оставаясь либерализмом по концептуальной сути, сместил акценты в своих взглядах.

После кризисов рубежа тысячелетий, после провалов рекомендованных неолиберальным МВФ «шоковых терапий» в разных странах нарастала критика неолиберализма. Ширилось движение антиглобалистов, протесты сопровождали почти все заседания и встречи Всемирного банка, «Большой семёрки», Всемирного экономического форума, Евросоюза. В некоторых странах возникли «правые неолибералы», оперирующие понятиями «национального интереса». «Нобеля» стали давать уже критикам неолиберализма: А. Сену и Дж. Стиглицу, настаивающим на привнесении этического измерения в либеральную экономику. Всё это привело к рассуждениям о закате неолиберальной гегемонии и даже к заявлениям о его конце, крахе и предпосылкам для «поствашингтонского консенсуса». Следует, однако, ясно осознавать: крах неолиберализма — иллюзия. Неолиберализм крепок, здоров и продолжает развиваться.

Почему так? Прежде всего, потому, что неолиберализм как инструмент, как орудие и оружие достаточно хорош для тех, кто им оперирует. Во-вторых, в мире нет антилиберального влияния (и интеллектуального, и организационного), сопоставимого по мощи с неолиберальным. Неолиберализм создал беспрецедентно мощную, широкую и первоклассно оснащённую мировую сеть интеллектуальных, стратегических, исследовательских и образовательных центров. Не углубляясь в этот вопрос, перечислим некоторые широко известные названия: общество «Мон-Пелерин», Бильдербергский клуб, Трёхсторонняя комиссия, фонд «Херитэдж», фонд Карнеги, еорпорация РЭНД и т.д. Что касается России, то во всех вузах страны преподается только и исключительно курс либеральной «экономики», да и в образовательных стандартах гуманитарных дисциплин, а также всей школьной педагогики превалирует либерально-ценностный подход. Существуют и мощные центры либеральной мысли, такие как ВШЭ, Институт Гайдара, Центр стратегических разработок, Горбачёв-Фонд, во многих институтах РАН доминирующей идеологией является либерализм. Мировой неолиберализм обладает огромной сетью СМИ — во всех странах и на всех языках. Не является исключением и Россия, в которой действуют хорошо организованные сети поддержки и координации своих сторонников. Так что неолиберализм обладает исключительным интеллектуальным ресурсом, оказывающим влияние на все стороны жизни во всех странах. Либералы очень высоко ценят роль интеллектуальных центров. В своё время, когда эту интеллектуальную мощь ещё предстояло создать, фон Хайек подчёркивал особую роль интеллектуалов, институтов и идей в становлении социализма, анализируя весь период от становления марксизма и развития социал-демократических идей в Европе до победы социалистической революции в России и её последующего беспрецедентно мощного экономического и политического развития. Фон Хайек фиксирует, как «социалистические идеалы определяли мышление более активных индивидуумов». Как только интеллектуалы обратились к социалистическим идеям, пишет Хайек, ничто уже не мешало «взглядам, которые разделялись интеллектуалами, стать решающей политической силой»… Увы, но мы свой собственный опыт в становлении и развитии интеллектуальных ресурсов отбросили, став эпигонами чужой парадигмы.

Есть ли у нас в России антилиберальный интеллектуальный центр, способный оказывать влияние на политику государства? Увы: такого у нас ни в формате think tank, ни в формате института или фонда — нет. Вероятно, единственное, о чём можно говорить, это о формате клуба и назвать в этой связи, быть может, один-единственный: «Изборский клуб».

Неолиберализм как стратегия весьма гибок. Широтой отличаются и сферы жизнедеятельности, в которых можно достаточно определённо распознать либеральные принципы. В этой связи говорят о либерализме политическом, экономическом, культурном, а также социальном и др. Мерой «либеральности» является степень свободы от чего‑то или для чего‑то. Основная точка отсчёта — роль государства, мера свободы от влияния государства, установления им норм, уровня контроля за соблюдением этих норм. Удобной для визуализации этих характеристик представляется так называемая «диаграмма Нолана».

По одной оси откладывают влияние государства на личную свободу: от тотального контроля всех сфер жизни до полного невмешательства ни во что. По другой оси — степень экономической свободы, предоставленной государством. Современный неолиберализм на этой диаграмме занимает область по диагонали. Левые и правые (консерваторы) неолибералы достаточно отчётливо проявлены, например, в США: нам следует не путать и помнить, что американские консерваторы — либералы до мозга костей и в этом смысле противоположны нашим консерваторам, выступающим против либерализма. В левом нижнем углу — автократические и тоталитарные режимы, в правом верхнем — несуществующее в реальности либертарианство.

А теперь я эту благостную картинку закрашу чёрным цветом — да так, что почти ничего и видно не будет. Я просто напомню, что радикальным и бескомпромиссным попранием свобод, прежде всего — экономических, стало объявление Евросоюзом, США и другими «либеральными» странами санкций против России. При этом под санкции попали не только «Россия Путина», но и свои собственные бизнесмены и компании со всеми работниками и членами их семей, под санкции попали и бюджеты этих стран, не досчитывающиеся налоговых поступлений от сотрудничества с Россией, денег не досчитались и многие социальные программы… И всё это — авторитарным росчерком пера «либеральных» политиков. Неолибералы у власти сами решают: кому тут «свобода», а кому — «санкции» и «дисциплина».

Так что диаграмма — полезная для понимания, но реальность намного более интересна и сложна.

Задача экономического либерализма — заботиться о расширении (во всех смыслах) рынка в связи с неустранимым свойством западной (неолиберальной) модели экономики: т.н. «модели экономического роста». Основные инструменты роста: расширение рынков и стимуляция спроса. Эти цели стоят выше неприкосновенности либеральной догматики. Как только возникают более или менее влиятельные протестные движения, принципы и лозунги, мировой неолиберализм готов их рассмотреть, учесть, принять во внимание и сделать своими. Более серьёзные проблемы неолиберализма — в самой его сути. Среди них есть и неустранимые, которые рано или поздно приведут его к настолько кардинальной трансформации, что у явления появится новое имя. Возможно, его назовут «постнеолиберализмом» или как‑то иначе. А пока с большим или меньшим успехом удаётся трансформировать систему, видоизменять её, сохраняя при этом жизненно важное ядро. Скажем, фундаментальные противоречия между мировой финансовой системой и глобальной экономикой, между глобализацией по‑американски и стремлением к формированию валютно-экономических зон (многополярный мир) пытаются разрешить, не отказываясь при этом от собственной доминирующей роли. Мировые финансово-экономические кланы готовы перейти от корпоративно разделённой карты мира к карте с относительно сильными государствами, которые будут «наводить порядок» на своих территориях — при условии проведения ими скоординированной с глобальными кланами внешней политики. В этом смысле борцы с либерализмом почти всегда бьют мимо цели, вступая, скажем, даже не в дискурс, а в борьбу с неолиберализмом за роль государства, за право на национальное своеобразие и сохранение традиций. Современный неолиберализм совсем не против этого, но признавать это вслух — невыгодно: то, что неолибералы могли бы безо всякого для себя ущерба отдать даром, будет куплено борцами с ним по сильно завышенной цене.

Неолиберализм по‑настоящему опасен не проповедью индивидуализма (вместо коллективизма), не манией «прав личности». Он страшен и опасен тем, что он и этого не даёт. Он заманивает в пространство, где якобы каждый — неповторимая личность, где права каждого — защищены, где реализуются все возможности развития, творчества — любой свободной деятельности, где все окружающие также свободны, защищены, развиваются и самореализуются. А на самом деле неолиберальное общество этого всем как раз и не даёт — причём не потому, что «на всех свободы (и творчества) не хватит», а потому, что не хочет этого, боится этого и цинично пресекает любую возможность построения чего‑то подобного. Либералы-зазывалы, либералы-субъекты заманивают простодушных. Простодушный человек, пошедший на поводу у либеральных ценностей и призывов, получит суррогаты свободы, суррогаты развития и суррогаты роста. Но каждый либерал-объект уверен, что уж он‑то — избранный и уж его‑то ждёт успех. На самом деле, подлинный рост и расцвет запланированы для либерал-проекта, отчасти — для либерал-субъектов, но ни в коем случае — для либерал-объектов, чей удел — эрзац-свободы, эрзац-ценности, эрзац-развитие… Либерал-объекты должны удовлетворяться в пределах нижних слоёв пирамиды потребностей Маслоу.

Философские рефлексии

Либерализм и неолиберализм являются не только определённой практикой и движением, но и философским течением. Это довольно обширная область знаний, и ни рамки, ни цели этой статьи не призывают нас к попытке составления соответствующего обзора. Поэтому коснёмся лишь некоторых частных вопросов, имеющих отношение к нашим задачам.

Самая глубокая и самая накалённая сфера дискуссий о либерализме относится к противопоставлению либерализма и религии. Третьей «осью» этой системы координат является гуманизм. В центре внимания либерализма находятся свободы человека, и в этом смысле он выступает одним из аспектов гуманизма, являющегося по определению антропоцентрической системой взглядов и ценностей. Что касается религиозной — и не только христианской — традиции, то в её центре находится не человек и не человечество, а Бог, Создатель. Попытки приравнять человека и Бога, и тем более возвысить человека над Богом, отнестись к нему как к высшей ценности, — не могут быть приняты религиозным мировоззрением. Но призывы «к свободе» — манят. В этой связи предпринимались и предпринимаются попытки снять возникающие противоречия. Гуманизм (и либерализм) сформировали такие концепты, как теистический и атеистический гуманизм, а также некоторые виды прагматического гуманизма, выводящего свою систему ценностей за рамки этого противопоставления и сводящие всё к набору норм и правил поведения в обществе. Теистические гуманизм и либерализм основаны на признании возможности сотрудничества человека и Бога в движении к спасению. Атеистический гуманизм зачастую принимает форму латентной религиозности, квазирелигии без Бога; близкой к этому была коммунистическая идеология в СССР. Вся критика, которой на протяжении столетия подвергались гуманизм и либерализм со стороны русских философов, исходила из христианского неприятия «человекобожия», а также трагизма революции и богоборческой практики строительства социализма. Этот глубокий ценностный раскол никуда не делся, он столь же актуален сегодня, как и сто лет тому назад. Неприятие современных российских либералов той частью нашего общества, которая в той или иной форме опирается на православную или любую иную традиционную религиозную систему ценностей, проистекает в том числе и отсюда. Но если для религиозных консерваторов никакая идеология, в центре которой не находится Бог, — неприемлема в принципе, то у светских традиционалистов дискомфорт вызывает смещение иерархии ценностей в сторону индивидуализма и существенного понижения ценностного статуса государства. Но политический либерализм (и неолиберализм) — очень гибок: оставаясь антропоцентричным в основе своей, он предлагает идеологические гаджеты с различными наборами опций и отличающимся дизайном. Неолиберализм не догматичен и не строит свой интерфейс на отрицании чего‑либо, он «клиентоориентирован» и обращается с привлекательными призывами «к свободе», в том числе — к религиозной и внутрирелигиозной. При этом каждый, кто взыскует какой‑то личной или общественной свободы (свободы «от» или свободы «для»), может приписать либерализму свои ожидания и соотносить себя с ним.

В пространстве публичной политики, предельно загаженном отравой, предназначенной для промывания мозгов, эти глубокие мировоззренческие расхождения перестают работать с той заданностью, с которой они должны и могли бы работать.

Не станем погружаться в дальнейшее обсуждение философской проблематики либерализма. Позволим себе лишь некоторые уточнения. В частности, утверждение С. Кургиняна, что неолиберализм «ушёл из модерна в постмодерн», — не совсем точно. Никуда он не ушёл! Да, его пропагандисты и промоутеры уводят туда своих ведомых, но это совершенно другой вопрос. Неолиберализм как технология — гибок, но точен. Аналогией может служить, скажем, вор или мошенник, находящийся «при исполнении»: он оперирует предельно конкретными категориями и доверяет лишь измеряемым оценкам в виде сигналов своих пяти чувств. Он при этом может использовать и использует приёмы обмана, но сам он, как инструмент, — по возможности точен и однозначен. Так и неолиберализм. Никакого постмодернистского смешения и перепутывания ценностей в неолиберализме: и как в доктрине, в системе ценностей, и как в технологии управления — нет; всё очень чётко распознается и отслеживается. Другой вопрос, что иллюзию моральной аномии и ценностного равноправия следует, с точки зрения неолибералов-практиков, внедрять в менталитет потребителей и обслуживающих их интеллектуалов и шаманов.

Напомню анекдот про «постмодерниста Моню». Мальчик Моня считался в классе дурачком. Он не умел различать монеты по их номиналу, и когда ему предлагали взять себе на выбор любую, он выбирал пятак — потому что он самый большой. И совершенно игнорировал лежащие рядом десяти- и двадцатикопеечные монеты. Дети любили потешаться над Моней, регулярно предлагая ему выбрать монетку. Один мальчик пожалел Моню и решил рассказать ему правду, объяснить, что на 20‑копеечную монету можно купить в четыре раза больше, чем на пятак. На что Моня ответил: «Я знаю, но если я начну брать 20 копеек, они перестанут предлагать, а так я почти каждый день имею свои пять копеек».

Так что те, кто «ведёт игру», кто в стратегии неолиберализма является субъектом, а не объектом, никакого постмодернистского хаоса в самой стратегии и в собственных головах не допускают. Хаос внедряется и поддерживается только в среде потребителей, работников и электората, то есть «в народе», «у пипла», как его идентифицируют неолибералы. Поэтому философское рассмотрение неолиберализма в системе координат «модерна-постмодерна» можно считать не слишком удачным подходом.

Представляется перспективным анализ в координатах «классика-неклассика-постнеклассика». Триада «классика-неклассика-постнеклассика» предложена для описания трёх этапов развития науки, вернее, — видов и способов познавательной деятельности. Либерализм и неолиберализм как парадигмы деятельности соответствуют стадиям «классика» и «неклассика» — как по сути, так и по времени появления. Либерализм (классика) описывает и конструирует мир как «механический механизм», в котором следует установить определённые правила (принципы либерализма) — и тогда «всё будет хорошо». В либерализме чётко определены позиции и роли субъекта и объекта, установлены неизменные правила их взаимодействия. Неолиберализм, возникший как протест и против замороженных статусов объекта и субъекта, и против незыблемых правил, являет собой типичную «неклассику». Реальный мир не механистичен, он — сложнее, он саморегулируем; изменчивы и субъект-объектные статусы и связи и отношения. Неклассический неолиберальный подход является одновременно и реакцией на изменчивость мира, и средством, участником этих трансформаций. Неолиберальный мир фрагментарно, локально саморегулируем. Однако его расширение, глобализация уже привели к противоречиям, которые могут быть познаны лишь при постнеклассическом подходе, каковой пока в этой области знаний пока не сложился. Мир в ожидании постнеолиберализма. Вернее, как парадигма деятельности он уже наступает, но не описан, не отрефлексирован. Этот подход с неизбежностью возникнет, потому что учёт ценностно-целевых и мировоззренческих параметров экономических и политических связей и отношений — насущная необходимость.

Современный мир сложен из многих моделей, одни из которых «ближе к капитализму», другие — «ближе к социализму», но в целом налицо та или иная степень конвергенции. Разнообразие неолиберальных подходов (левые, правые и т.п.) отражает этот процесс и влияет на него. При этом неолиберализм — это не то, что можно «построить» (как социализм, например). Неолиберализм — это набор стратегий и тактик, позволяющих оказывать влияние на людей и на правительства с целью подчинения их собственным интересам. Главное при этом не конкретные детали, а общее следование объекта воздействия неолиберальным курсом на основе либеральной онтологии, либеральной философии бытия. При этом временные отклонения от курса, политические и идеологические компромиссы не просто допускаются, а составляют основу тактики неолиберального воздействия.

Подчеркнём: не только в России нет «овеществлённого» либерализма в его идеальной сути — его нет и в других странах, включая те, которые позиционируют себя в качестве источников, защитников, хранителей и распространителей либерализма. То же самое происходит и с другими великими идеями: так, например, в отношении социализма приходится оговаривать его «специфику» («китайская», «европейская» и пр.). Сказанное означает, что мы не можем апеллировать к какому‑либо образцу «канонического» либерализма (равно как и социализма): его не существует. Ценностный и идеологический комплексы — это одно, а построенное на их основе общество и государство — это совсем другое. Причём не только культурно-исторические и цивилизационные факторы модифицируют общие исходные принципы в особенное политическое устройство, но и временные, почти случайные причины, к которым относится персональный состав тех, кто на практике осуществляет властные полномочия. Именно этот фактор мотивации и этический базис пришедших к власти социальных групп стал главным в России, именно он и породил либерастию как феномен. Будущие либерасты могли прийти к власти и под флагами «улучшения социализма» (так всё и начиналось) или с какими‑нибудь религиозными лозунгами и т.п. Не так давно путеводной звездой наших реформаторов (ставших либерастами) были лозунги строительства социализма-коммунизма. Они же призывали строить «социализм с человеческим лицом», но вскоре, когда их глубинные мотивации победили, стало ясно, что лозунги, призывающие к «свободам», — наиболее эффективны для достижения их подлинных целей! Лозунги лишь апеллируют к ценностной матрице, но вовсе не обеспечивают её практической реализации. Мошенник всегда приноравливается к мотивациям и «чаяниям» объекта обмана, а для этого хороши именно лозунги и политические мантры.

Либерастия

Либералом можно стать по убеждениям, либерастом — в силу обстоятельств. Как тепло говорил о казнокрадстве один из авторитетных либерастов-златоустов: «Сидеть у ручья и не напиться? — да вы что!..» Человек, готовый стать либерастом, размышляет просто: если для прихода к деньгам и власти, для их удержания и обретения поддержки (внешней и внутренней) нужно провозглашать приверженность либеральным ценностям, то почему бы и нет?..

Причины и генезис формирования либерастии в России — переход от социализма к капитализму путём уничтожения первого; приход алчных авантюристов («реформаторов») к власти; присвоение собственности государства путём уничтожения государства; забота об укреплении и удержании власти. Либерастия не является развитием либерализма в какой‑либо его форме. В лучшем случае можно говорить об эпигонстве, но не о локализации либерализма в России.

Для либерастии характерно отношение ко всем принципам и категориям либерализма как к симулякрам, как к лозунгам прикрытия. Например, неолиберализм считает важным и нужным более или менее активное, но непременное государственное вмешательство в экономику, отдавая предпочтение совокупности государственных мер по инвестированию различных сфер экономики, расширению объёмов правительственных заказов, закупок, налоговому регулированию и т.д. — с целью развития (роста) экономики. Либерасты же, повторяя все эти слова как мантры, добиваются их внедрения с иными целями: сесть на «потоки» и «распилы». «Развитие экономики» (в чём бы это ни выражалось) — не есть подлинная цель либерастов. Их подлинная цель — личное обогащение, а модель государственного управления должна быть такой, чтобы у персон власти не возникало никакой ответственности ни за что, а уж само понятие «конечный результат» (как нечто, достигнутое в экономике и других сферах жизни страны) должно просто исчезнуть из обихода. Результат — это то, что оказалось в кармане либераста. Поскольку либерасты завладели имуществом ими убитого Советского Союза, то они не жалеют ни сил, ни красок в описании того, какой плохой была их жертва: типа — жалеть‑то не о ком! Ну убили… Ну имуществом завладели… Так мы же каждому предлагали поживиться! Вот вы тоже — квартиру приватизировали… Так что не надо на нас наезжать. «Ничего у вас не украли — у вас ничего и не было» (Е. Ясин).

Мы часто используем понятия «демократы» и «либералы» как близкие по смыслу, чуть ли не синонимы. Это, конечно, не так, и важно понимать, что лозунг демократов — за «власть народа», а либералов — за «свободы для всех». То есть «чистый либерал» готов «дать» народу свободы, избирательное право, выборы, — но не власть. Народ это чувствует и охотно воспринял афоризм: «демократия — это не власть народа, а власть демократов». Добавим: не демократов, а либерастов.

Либерастов беспокоит не избирательное право само по себе, а ход и результаты выборов. До тех пор, пока инструменты манипуляции сознанием (посредством системы образования и пропаганды) удерживают народ от бунта и создания угрозы власти, пока удаётся заполнять выборные органы «своими», то и отношение к этому принципу либерализма со стороны либерастов — пассивное. Как только где‑либо возникают нежелательные лица или явления — в дело вступает как репрессивный аппарат, так и все способы интерпретации происшедшего в нужном ключе и шельмования неугодных.

В период захвата власти и собственности либерасты и думать не думали о признании существования национальных особенностей либерализма (чем озабочены европейские и американские неолибералы). Сейчас в самых светлых головах светочей либерастии такая забота появилась: «Я считаю, что нам удалось привнести или принести в Россию либерализм, но нам не удалось создать российский либерализм. Наш либерализм по‑настоящему российским не стал, и это очень глубокая вещь, которая касается самых основополагающих ценностей либеральных, которые имеют приложение к истории, к экономике, к пропаганде, к политике, к правам человека, демократии и так далее. Мне это кажется очень важным вопросом, который никто пока ни в каком виде не сформулировал» (А.Б. Чубайс).

Анатолий Борисович — прав. Более того, он, анализируя путь, проделанный им и его подельниками, видит даже более глубокие вещи: «мы в основном в экономике жили, а экономическая наука — она либо наука, либо не наука. В этом смысле либо ты по науке делаешь, что мы и пытались сделать, и это, конечно, и была либеральная экономическая наука. А если мы говорим не про экономику, а выходим шире, в гуманитарную сферу, в права человека, в этнические вопросы, вопросы национальной политики, демократии — вот здесь, конечно же, российский либерализм обязан иметь фундаментальные особенности, которых никто не придумал, которых никто не создал. Перевели, но корни не появились». Снова скажем: Анатолий Борисович прав!.. Интересно, какой либерастический симулякр под названием «российский либерализм» родит эта раковая опухоль на теле страны?

Как социальный тип — Homo Liberastis не нов: к нему очень близок, например, известный персонаж Достоевского Смердяков из романа «Братья Карамазовы». В предреволюционные десятилетия ХХ века либерасты разных сортов имелись в количестве немалом, были весьма заметны и влиятельны в самых разных стратах общества. В советское время они тоже никуда не делись, и не просто дожили до конца социализма, а, пройдя стадию «низкопоклонства перед Западом», взросли до уровня диссидентов и обрели, наконец, бонусы от гибели своей страны.

Ценностный мир либерастов состоит из материальных благ, заграницы, безмерно тщеславной демонстрации богатства… Либерасты — все как один, включая тех, кто во власти, — не стыдятся красть и стремятся вывести награбленное/заработанное вместе со своими семьями за рубеж.

Либераст лишь размахивает лозунгами индивидуализма, но на самом деле он — стадное животное с признаками роевого самоорганизующегося интеллекта (Swarm intelligence) и ощущает себя органической частью своего сообщества. Его псевдоиндивидуализм и убеждённость в собственной избранности ярко и пошло проявляются в отношениях с теми, кто «вне стаи»…

Отметим, что у либераста может, например, не быть родного языка. Вернее, он, конечно, есть (родная мать с ним как‑то же разговаривала во младенчестве), но этот язык не является очень уж высокой ценностью. И страна рождения — тоже не бог весть какая ценность. И страну, и язык он меняет легко и не заморачиваясь: соображения «уровня потребления» перевешивают любые сантименты. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», — это про них, про либерастов.

Что касается каких‑либо неудач либерального покорения России, то либераст видит причину, прежде всего, в населяющем страну народе. Самих себя и всех вокруг они уверяют в том, что проблема заключается в особой генетической неприспособленности нашего народа к свободам. И не упустят возможности обосновать это исторической ретроспективой: нация рабов, тоскующая по сильной руке, которая без западного учительства вовсе пропадёт…

В общем, вы узнали этот тип и не только уже опознали их в своём окружении, но и мысленно дополнили перечень признаков.

Понятие «либерасты» — наше, российское. Не слышал, чтобы, скажем, в Польше это слово использовалось. Но похоже, что подобный феномен существует и там. Вот что о неолиберализме пишет министр финансов и вице-премьер правительства Польши на рубеже тысячелетий Гжегош Колодко: «Неолиберализм — это не только экономическое доктринёрство и идеологический догматизм. Это, прежде всего, эффективный метод обогащения немногих за счёт большинства. В этом его суть».

То есть неолиберализм обладает схожими свойствами повсюду — как его при этом ни называй. Недавно в одной дискуссии об экономических проблемах было — не без иронии — сказано следующее: «В мире более двухсот стран, почти все демократические и рыночные. Из них семь — преуспевают, 20 живут более или менее сносно, а остальные, видимо, не читали учебников по экономике, не знакомы с этой наукой». Я не удержался и безо всякой иронии ответил: «Современная экономика — наука именно о том, как семи странам преуспевать, двадцати — жить сносно, а остальным — выучить, почему это так». Экономика не может сама себя вылечить. Это могут сделать идеология и политика: они задают цели. Через экономику проявляются симптомы заболевания, и она же предоставляет свой инструментарий. Великая депрессия в США опознавалась через экономику, однако лечилась не только экономическими мерами, но и американской мечтой.

Сумма идеологий

Россия — страна с богатейшей историей и насыщенной интеллектуальной жизнью, поэтому в нашем обществе не могут не присутствовать многие идеологии одновременно.

«Идеология — это система взглядов и идей». Казалось бы, с чем тут спорить: «идео» плюс «логос» и есть знание об идеях, то есть «система взглядов и идей». Спорить, вернее — уточнять, однако, есть что. Скажем, то, что идеология (любая) говорит не столько об «идеях», сколько об идеалах, то есть — высших ценностях. А это означает, что идеология не просто собрание идей, «игра ума», а — «идеалология». В ней содержится и программа действий: если осознаны высшие ценности, стало быть, наличествуют и цели и пути их достижения.

Перечни «основных идеологий», существующих в современной России, отличаются в зависимости от того, кем они составлены. Тот же Чубайс, например, в цитированном интервью говорит о трёх идеологиях в России: либерализм, «левая» идеология и национализм. С его мнением о национализме — как одной из трёх «главных» — соглашаться не следует.

В России, конечно, есть националисты. Наиболее отчётливо они проявлены в наших «национальных» субъектах Федерации. Есть и люди, называющие себя русскими националистами. Их несколько разновидностей, отличающихся между собой пониманием категорий «нация» и «русские». Одни апеллируют к этничности, другие — к историческим формам государства («имперцы»), третьи — к религии (православие, язычество и т.п.). Русского этнического национализма в России, в сущности, нет совсем. Т.н. «русский фашизм» мелькнул в 90‑х, затем исчез, но создал долговременную основу для страхов (у Чубайса и ему подобных) и получения компенсаций (пожалуй, даже — ренты) как от своих, так и от зарубежных спонсоров за переживаемые фантомные боли и на борьбу против «русского фашизма».

Выделив национализм как самостоятельную идеологию, Чубайс осуществил очень важную «операцию прикрытия», поскольку национализм может быть и либеральным, и антилиберальным, и каким угодно. Национализм без указания на конкретную специфику (субъекта, места и времени) чаще всего — ещё не идеология, а лишь один из параметров, один из элементов матрицы ценностей. Опираясь на этот элемент, возводя его на уровень высоких приоритетов, можно выстроить любую идеологию: хоть либеральную, хоть «левую» (чаще, конечно, — «правую») и любую модель государственного устройства: от капитализма и фашизма до социализма. Как организованное явление, национализм (хоть русский, хоть нерусский) пока маловлиятелен, но либерастам важно не только указывать на его существование, но и «вести с ним борьбу». Поставив вопрос: а есть ли среди наших либерастов националисты? — следует ответить: да, есть. Причём среди них есть и плохо распознаваемые (в этом качестве) «этнические нелегалы». Но в первую очередь именно они и сформировали это чудо-юдо: либерастию.

Если уж выделять три наиболее влиятельных идеологии в России, то наряду с либерализмом и «левыми» течениями (коммунисты, социал-демократы и т.п.) следует говорить не о национализме, а о комплексе условно консервативных течений, объединённых по признаку патриотизма, а также по неприятию доминирующей идеологии и близости этических оценок происходящего во многих сферах жизни страны. Этот комплекс не слишком точно описывается, его границы и его ценностная суть размыты, по многим частным вопросам перекрываются и с «левыми», и с либерастами, но тем не менее они есть и, несмотря на аморфность, являются важным «центром силы» российского общества, которое нуждается и в осмыслении, и в надлежащем управлении.

Терминология

А надо ли уточнять использование слов «либерал» и «либеральный», надо ли отделять некий «либерализм вообще» от «нашей либерастии»? Ведь уже привычным стало всех их называть либералами, и все понимают, кто тут у нас либерал, что такое либеральная экономика и либеральные СМИ. Однако от научной точности словоупотребления зависит всё‑таки многое, в том числе — и в публицистике: в результатах её воздействия. Тем более что отличный «уточняющий» термин «либераст» весьма образно помечает «наших либералов». Благодаря этому нам легче «развести» эти понятия и избежать путаницы. При этом либерализм: и как сумма идей и принципов, и как идеология, — может существовать наряду с другими идеологиями, но не должен становиться доминирующей идеологией даже в формате «улучшенного» (не говоря уж о нынешней либерастии). А в обществе, в общественном сознании должно быть ясное понимание ценностей и целей либерализма, необходимо разъяснение сути либерализма, неприемлемости для России многих его догматов и опасности строительства на их основе государственного устройства.

Отделение либерастии от либерализма (неолиберализма) может создать ощущение, что либерализм не просто «лучше» либерастии, а вообще — хорош. Это, конечно, не так. Спору нет, в долгой истории либерализма: и как философского, и как политического дискурса, — высказано и обдумано немало продуктивного и полезного. Но перечислять эти «пользы» здесь и сейчас нет нужды: оправдание либерализма или тем более его апологетика не являются ни целью статьи, ни насущной политической потребностью. А вот о вреде, который производит либерализм в его современных агрессивных формах на всё человечество в целом и на Россию в частности, — говорить надо. Глубинные мотивации либералов стоит знать, но в реальной борьбе против либерастии можно руководствоваться простым и действенным правилом: «по делам их узнаете их». Кот, укравший колбасу, руководствуется не предписанной диетой и не доктринами, у него инстинкт: чую запах, вижу добычу — бросок! Так и либераст.

Бывают ситуации, обстоятельства, в которых все эти интеллектуальные тонкости неуместны и даже вредны. Солдатам и офицерам на передовой времён Великой Отечественной войны необязательно было погружаться в детали становления идеологий фашизма и нацизма, думать об их корнях и заботиться о терминологической точности. Всё это заменили простые и действенные слова: «фриц» и «немец». Как написал К. Симонов в 1942 году: «Так убей же немца, чтоб он, а не ты на земле лежал…» Это было и точно, и оправданно. Поэтому я не призываю «исправлять» всю современную публицистику, призывающую «избавляться от либералов», поскольку мы находимся с ними в состоянии «холодной гражданской войны». Но постигать суть и особенности этого самого «либерализма» — призываю. Об отличии либерализма (как системы принципов, ценностей и идеологии) от либерастии (как стратегии и тактики врага) — знать надо. Прежде всего, тем, кто должен разработать план избавления России от либерастии.

Вот о чём надо позаботиться, так это о том, чтобы не произошла монополизация ими «борьбы за свободу вообще», — а они к этому стремятся вполне открыто. Мы должны не забывать, что в нашем русском менталитете и политическом словаре были и есть другие слова и концепции свободы и народовластия. Нам надо о них помнить и включать в свой лексикон. И пусть они борются за гнилой либерализм, а мы будем утверждать Свободу!

Либерализм как норма российской жизни

«Норму» существования Российской Федерации определяет Конституция, принятая в 1993 году после расстрела Верховного совета. Определяет ли она или какие‑то иные документы высшего государственного уровня ценностную матрицу государства?

Да, определяет, и мы укажем — какие именно. Но перед этим напомним, как с этим обстояло дело раньше и как обстоит в других странах. Формулировка и закрепление высших ценностей в письменных документах прошли довольно долгий исторический путь: от религиозных заповедей и наставлений, закреплённых в священных книгах, до появления светских законов и отделения законов божественного происхождения от законов, установленных людьми. Произошло разделение на ценности религиозные и ценности светские. Светские ценности закреплялись в виде законодательных норм, в том числе и таких, как Конституция. В тех светских государствах, которые не хотят или не могут в основе своего ценностного базиса опираться на священные книги (Библию, Тору, Коран и т.п.), элементы религиозных ценностей внедряются в светские документы. В США, например, основным документом, в котором закреплены ценности, является Декларация независимости, предшествовавшая Конституции. В СССР в подобной связке выступали Программы КПСС и Конституция СССР. Так или иначе, но у любого государства имеется документ или документы, в которых «прописан» его ценностно-мировоззренческий базис.

Какие же ценности «прописаны» в Конституции РФ и — что ещё важнее и красноречивее — каких в ней нет? Классификация ценностных ориентиров, которые присутствуют в конституциях разных стран, позволяет выделить следующие типы аксиологических идеологем.

1. Бог, религиозные и этические ценности.

2. Историческая традиция государственности, апелляция к предкам.

3. Государственное единство.

4. Идеологический проект, апелляция к будущему.

5. Национальное освобождение, суверенность.

6. Международное позиционирование, характер взаимоотношений с другими государствами.

7. Специфика национального жизненного уклада, особенности национального бытия.

8. Права и благосостояние человека.

Посмотрим, как перечисленные ценностные ориентиры находят своё отражение в современном Основном законе Российской Федерации.

Параметр «Бог, религиозные и этические ценности» в Конституции РФ полностью отсутствует. Да, Россия — светское государство, но, например, конституция Швейцарии (тоже светского государства) открывается обращением: «Во имя всемогущего Бога, швейцарский народ и кантоны, чувствуя ответственность перед Творением…»

Второй параметр: «историческая традиция государственности, апелляция к предкам» — в Конституции РФ сформулирован так: «…соединённые общей судьбой на своей земле». Что утверждает данная фраза? Она не так безобидна, как может показаться на первый взгляд. Проводится мысль, что народы России объединились, создав государство не на основе какой‑либо осознанной цели, сознательного выбора, а в силу действия некоей «судьбы», сведшей их на одной территории.

Третий параметр: «государственное единство». Конституция РФ: «сохраняя исторически сложившееся государственное единство…» То есть «государственное единство России» сложилось «исторически», без объяснения причин и оснований этого единения. Стало быть, ни у народа, ни у его политических лидеров не было мотивов и целей к «складыванию» государства. Ну а раз оно сложилось само собой, то оно и высшей ценностью может не быть, и охранять его как‑то необязательно…

Четвёртый параметр — идеологический проект, апелляции к будущему. В российской Конституции этот ценностный ориентир представлен в малосодержательной форме, что называется, — общее место: «обеспечить благополучие и процветание России». О каком‑либо «образе будущего» и речи не идёт. Не может в этой связи идти речь и о стратегическом целеполагании.

Пятый параметр — национальное освобождение, суверенность. В Конституции РФ есть два смысловых утверждения: «возрождая суверенную государственность» и «исходя из общих принципов самоопределения народов». Заявлением о возрождении суверенной государственности демонстрируется отрицание советского периода государственного строительства. Подразумевается, что суверенности в рамках СССР не было, а это находится в противоречии с подтверждённым на международном уровне фактом политического преемства Российской Федерации Советскому Союзу и фактом непрерывности национальной истории. Апелляция к «общим принципам самоопределения народов» имеет в специфических российских условиях многоэтничности и вовсе дезинтеграционное значение. Используемое в контексте обоснование государственного суверенитета и единства России работает в прямо противоположном направлении.

Шестой параметр — международное позиционирование, характер взаимоотношений с другими государствами. Место России в мире определено Конституцией РФ следующим образом: «сознавая себя частью мирового сообщества…» Претензии на какую‑либо субъектность здесь отсутствуют. Нет указания на хотя бы невнятные «национальные интересы». Главный ориентир — международная интеграция. Более того, п. 4 ст. 15 Основного закона ставит Россию в полную зависимость от международного права, причём на весьма низком правовом уровне (договор): «Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора».

Седьмой параметр — специфика национального жизненного уклада, особенности национального бытия. Этот ценностный ориентир в Конституции РФ совершенно не отражён. Ощущение цивилизационной специфичности и национальной самобытности России авторам Конституции чуждо.

Восьмой параметр — права и благосостояние человека. Этот ценностный ориентир прописан в Конституции РФ со всей определённостью, можно сказать, что он в ней является главным. Не только главным, но и единственным, поскольку в перечне высших государственных ценностей (ст. 2) читаем: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства». И всё! В этом ценностном ряду не нашлось места даже для самой России. Человек — ценность, государство само по себе — нет! В Конституции закреплена даже не иерархия ценностей (скажем, человек выше государства, — что было бы естественно ожидать в период, когда главным и единственным содержанием политики было разрушение всего советского), а просто отсутствие государства как такового в перечне ценностей. У него есть лишь обязанность охранять права личности.

К значимости социальной сферы либерасты относятся так же, как рабовладелец к необходимости кормить рабов и даже защищать их. В Конституции есть почти бессодержательные, но позитивно звучащие слова: «Россия — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». Ну и весь перечень причиндалов об охране труда, здоровья, оплаты труда и прочем тоже, разумеется, там присутствует. Ценностный же статус людей в либерастическом сознании изменён: это не «народ — источник власти», это не народ, являющийся живым телом, организмом, высшей ценностью. Это — «работники», «электорат» и «потребители». Три функции, которые нужны и которые должны находиться под контролем.

Характеризовать Конституцию РФ с точки зрения ценностного подхода иначе как либеральную и космополитическую невозможно. Так что правовой базис либерализма и оправдательный фон для либерастии надёжно закреплены.

Либерасты против либерастов

Либерастические бесы из «святых 90‑х» продолжают кружить над страной. Впрочем, даже не кружить, а преспокойно пастись на её тучных нивах и смачно чавкать в её закромах. При этом многие либерасты назойливо твердят, что они — «оппозиция режиму». «Режим» при этом тоже насквозь либерастический, но — с особым привкусом. Так что мы имеем либерастов двух сортов: одни — «системные либералы», или «сиськи», другие — «несистемные», или «несиськи». В чём их отличия между собой и почему одни борются с другими?

Прежде всего, надо помнить, что за власть очень часто борются вовсе не идейные противники, но единомышленники и даже близкие, кровные родственники. Власть — это так много, это так значимо, что в борьбе за неё сын походя убивает отца, а брат — брата… Так что водораздел между «системными либералами» и их оппонентами — не в идеологической сфере. Только власть способна утолить алчность и тщеславие либераста. А власть у нас устроена по кланово-корпоративному принципу. Проникнуть в эту сложившуюся систему сложно: для большинства доступен лишь нижний слой обслуги или муравьиная доля бригадира из «среднего и малого бизнеса». Поэтому, чтобы оказаться на влиятельном уровне власти, надо эту «властную вертикаль» подпилить и свалить. А потом рулить самим, сложив похожую кланово-криминальную систему управления страной, но с другим списочным составом. А «заграница нам поможет» — не смешная реплика Остапа Бендера, но золотое правило «несистемной оппозиции».

Многим кажется, что водораздел между либерастами двух сортов — это водораздел между националами и компрадорами. Такое встречается, но чаще всё иначе: и «сиськи», и «несиськи» — компрадоры. Различие в том, что они хотят служить разным зарубежным хозяевам и отдаваться им по‑разному. Вожделенный и для тех, и для других «Запад» — сегодня неоднороден; более того — он находится в стадии открытого раскола и внутренней борьбы. Причём борьбы не только за власть и влияние, как везде и всегда, — а борьбы за разные модели будущего: и собственного и всего мира. Картина этой борьбы сложна, и её описание выходит за рамки данной статьи. Для иллюстративных целей мы можем оперировать упрощённым описанием глобального процесса, наблюдая за борьбой внутри США — одного из главных акторов мировой политики. Она явлена нам в виде борьбы «республиканцев» с «демократами», Трампа с Клинтоншей, промышленников — с финансистами и т.п. Демократы-финансисты (именно их у нас и называют неолибералами), которые безраздельно властвовали над миром последние десятилетия, проиграли всего одну позицию: пост президента США. Победивший Трамп стремится ко всей полноте власти, то есть не готов ограничиться только правом подписи в Белом доме, но хочет обрести реальную власть — финансовую, к которой его пока не допускают. Переустройство мировой финансовой системы является не просто элементом борьбы за власть, но и насущной проблемой мировой экономики в целом. По мнению многих экспертов, действующая модель (экстенсивного развития) близка к своему исчерпанию, или даже исчерпала себя. Поскольку эта модель гордо именовала себя либеральной, то и говорят не о гибели конкретной финансово-экономической модели, а о крахе либерализма или — как Путин — о том, что либеральная идея себя изжила.

Если вернуться к диаграмме Нолана, то американские демократы-финансисты находятся на ней в левом верхнем углу и являются «левыми». Трамп, тоже неолиберал до мозга костей, — в правом нижнем углу, обозначенном как «консерваторы». И те и другие — последовательные и бескомпромиссные либералы. То, что демократы — «левые», а консерваторы — «правые», разумеется, имеет значение, но водораздел проходит не по этой линии.

Здесь важно то, что наши либерасты вскормлены и поддерживаются левыми демократамифинансистами, которых в нашей прессе часто именуют «либеральной частью западной элиты».

Борьба внутри неолибералов — «Трамп — Клинтонша» — не завершена, и рано говорить о победителе. Наши «либерасты-несиськи», все эти белоленточно-болотные — вернее, их кукловоды, — уповают на победу демократов-финансистов. А «либерасты-сиськи» ни на что не уповают: они стремятся удержаться возле кассы под названием «Россия» и бормочут лишь одно: «вовремя предать — значит предвидеть!» Но и это им вряд ли поможет: модель их бытия крайне неустойчива и при любом исходе борьбы мировых элит им — как условно «чему‑то целому» — нет места нигде. Поодиночке, конечно, спасутся многие. У «несисек» другой расклад: победит (стратегически) Трамп — им будет плохо, но если победят американские левые — у них появится серьёзный шанс на политический реванш с последующим развалом России.

А где Путин на диаграмме? Путин дрейфует в тот же угол (и уже, видимо, достиг его), что и Трамп: консервативный либерализм. Что его туда привело? Будучи, как многие из нас, продуктом распада Советского Союза, неся в себе комплекс инстинктивного выживания в эпоху радикальных перемен, обретя опору и возможность существования в специфической «питерской» среде, где предельно высока концентрация прозападного либерализма, — Путин оказался в клане, который вывел его на вершину государственной власти. Его дальнейший путь и намерения были достаточно очевидны и казались предсказуемыми. Но «логика обстоятельств сильнее логики намерений» — незаметный дрейф от одного формата либерализма к другому произошёл. И возникло ощущение, что некие формы воплощения принципов либерализма противоречат тем целям и задачам, которые надо решать «в силу обстоятельств».

Ну а нам‑то как к этому относиться? Что делать? Мы ведь ни на одной из этих сторон («сиськи» — «несиськи»): и там и там — «не наши». Порой, правда, возникает соблазн: если алчная криминальная власть и её клановая система должны быть разрушены, то вроде как ненасытное отребье из несистемных либералов в этом вопросе нам пусть временные, но — союзники?

Нет, с ними нам не по пути даже в мгновенной тактической ситуации. Мотивации кукловодов-«несисек» — месть и алчность, ослабление и разрушение государственности России. То, под какими лозунгами они выводят людей на митинги, не должно никого обманывать. Настоящая патриотическая оппозиция обязана не только разоблачать подлинную суть «несисек» и вред, который они приносят, даже когда справедливо критикуют власть, — она обязана заботиться о главном: о той молодёжи, которая поддаётся на либерастические призывы. Это, быть может, самая главная политическая задача. Решается она плохо: та молодёжь, которая выходит на митинги «против коррупции» и т.п., пока плохо воспринимает язык и образы, предлагаемые патриотами: мы не стали для них интересны, и это очень тревожно.

Что кому делать

Наша задача — «не только объяснять мир, но и стремиться изменить его». Надо ставить цели, разрабатывать технологии их достижения и призвать к действию. И тогда важнее не «корни неолиберализма», а современное положение и течение дел. Одно дело — «корни нацизма», и совсем другое — идущие на тебя танки и пехота вермахта. А третье дело — жить под властью оккупантов и бороться за освобождение своей земли. Цели, тактика и стратегия во всех этих случаях будут разными.

Разговор о неолиберализме и либерастии окажется бесплодным, если он останется набором сведений, оценок и суждений, а не знанием. Знание отличается от сведений тем, что оно сопряжено с умением и нацелено на конкретные действия, на достижение цели. А цель наша — изменить Россию к лучшему. Это, разумеется, более чем расплывчатая формулировка, поскольку образ желанной России у каждого свой. Одна из задач — выработка образа России, принимаемого заметным большинством: не то чтобы народа в целом, а хотя бы активного слоя патриотов, готовых действовать. Действовать, однако, можно и нужно уже сейчас, пока такого согласия ещё нет, но потребность в нём и движение к нему — есть.

У нас, к счастью, — спасибо «святым девяностым»! — налицо достаточно высокая степень эмоционального согласия по поводу критики либерастии. Теперь важно достичь интеллектуального согласия, понимания сущности либерализма и либерастии, их родства и отличий. Но мы не можем и не должны считать это ни целью, ни конечным результатом наших усилий: необходимы действия по воплощению высказанных идей и предложений в жизнь.

Ценности

Важно осознать свою позицию на языке ценностей. Эта работа, на мой взгляд, не проделана. Общие идеи витают в воздухе, неоднократно высказывались, а последовательного увязывания ценностей с идеологическим проектом не сделано. Ясно, например, что в нашей системе ценностей коллективизм «выше» индивидуализма, ценность государства уж точно не «ниже» ценности личности, что «духовное» во многих случаях выше «материального» и так далее. Важнейшим — но нерешённым — остаётся вопрос об этической системе. Отсылки к религиозным заповедям недостаточны, поскольку этика — это поведение, это не только «вообще», но «здесь и сейчас», актуальное пересечение прошлого и будущего, традиций и целей.

В рамках этого доклада нет смысла и возможности углубляться в эту тему, здесь необходимо лишь обозначить её как важный пункт программы наших действий.

Цели

В чём же должна состоять цель? В «избавлении» от либеральной идеи? Нет, это глупо и нереалистично. Приверженцы либеральной идеологии, либеральных ценностей, в каком бы изводе те ни осознавались, — в обществе будут всегда. И пусть — будут. Борьба против «либерализма» в целом бесперспективна: он аморфен, у него нет ни структуры, ни оболочки, ни формы. «Либерализм» как таковой — неуловим, а потому и неуничтожим.

Проблемы возникают не просто от приверженцев либеральных идей, а от тех, кто находится у власти, кто определяет ценности и цели для всей страны. «Изжить» надо не либеральную идею вообще, а либерастическую политику власти и её идеологическую завесу (они там не борцы за права и свободы для большинства, они там не за честную конкуренцию, они там не за свободное творческое развитие всех, они там даже не за Make Russia Great Again и т.д.).

В той мере, в какой мы хотим добиться изменений в стране не революционным (что не отменяется и не отвергается в принципе), а эволюционным путём, необходимо конкретизировать те узловые проблемы, которые должны быть обязательно устранены. В частности, это касается базового положения Конституции РФ, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью». Как минимум надо уравнять человека и общество. Это равенство позволит формировать представления о справедливости на ином базисе, на базисе сбалансированного коллективизма, к которому тяготеет наш народ в силу целого комплекса культурно-исторических причин. Надо изменить смысл и предназначение государства и государственного аппарата управления. Государство — не «ночной сторож», призванный всего лишь следить за выполнением принятых «правил игры». И экономическая жизнь страны — вовсе не «игра рыночных сил», не механизм получения прибыли, а жизнедеятельность, хозяйствование, в котором экономические цели и задачи неотделимы от смысловых, нравственных проблем и целей.

Важнейший вопрос: какими словами эту проблематику описывать? Понятными словами являются категории «капитализм» и «социализм», думаю, что ими и надо продолжать пользоваться в рамках «исправления имён», то есть привнося уточнения и добавления. Воодушевляющая — а нужна именно такая, зовущая к действию, — политика проводится при помощи упрощённых, но дающих быстрый и понятный ориентир указателей. Это понятия, это слова-символы, причём — из числа тех, которые «правят миром». Они позволяют сгруппироваться в формате «мы — наши враги — наши союзники». Любые конвергентные модели могут быть проектной целью, но не могут стать символом и отличительным знаком, точкой сборки.

Если патриоты хотят строить капитализм — так он уже худо-бедно построен, и речь может идти лишь о призывах типа «дай порулить» и «мы, придя во власть, не будем воровать» и т.д. Такие лозунги среди патриотов — залог счастья и стабильности либерастов. Для них и созданной ими системы власти такие оппоненты — не угроза.

На мой взгляд, не только верное, но и единственно верное направление — строительство социализма. Какого именно социализма — следует прописать со всей возможной тщательностью, с учётом всего, что мы знаем и о своём собственном, и о зарубежном опыте.

Есть ли третий путь: ни капитализм, ни социализм? Путей‑то много (как и социализмов), есть и третий, и четвёртый… А вот мобилизующих слов-символов больше нет. Даже весьма близкое лично мне слово «империя» не заработает, если это не явит себя как социалистическая империя. «Красная империя» — паллиатив: описывает, но не мобилизует.

Объект

Объектом нашего воздействия являются либерасты и их структурная организация. Либерасты создали в России сложную, весьма глубоко проросшую во все сферы жизни систему. Они не только захватили власть, завладели общенародной собственностью и разбогатели. Они создали систему власти, мотивацией которой являются алчность и страх, элементами которой являются кланово-криминальные структуры, а топливом, «кровью» — взятки, откаты, распилы, захваты и пр. Они обеспечили защиту своей власти созданной ими же судебной системой, правоохранительными и следственными органами. Они сформировали весьма эффективную систему манипуляции сознанием населения посредством СМИ. Они создали систему образования, которая формирует население в нужном ей ценностном русле: и в отношении истории страны, и в отношении её будущего, и в отношении формирования «субъект–объект» проектной парадигмы взаимодействия человека и общества, личности и государства. Они переформатировали прежние и создали новые научные институты, призванные обслуживать созданное ими государственное устройство.

Всякий, кто хочет «изжить» либеральную идею должен хотя бы в общих чертах представлять устройство и степень сопротивляемости и живучести той «грибницы», с помощью которой она живёт. «Учиться, учиться и учиться…» — вновь актуальная задача. Но у нас ведь нет ни одной своей политической школы, никаких своих «Лонжюмо» и «Капри». Мы ни в какой форме не готовим политиков-патриотов, политиков-антилибералов. Так откуда же они возьмутся? Какими средствами для достижения целей мы располагаем?

Средства

Что у нас, патриотов-антилибералов, есть для «победы над либералами»?

У нас есть любовь к Родине — что, конечно, немало… Но надо не забывать, что любовь к Родине была у всех патриотов до нас рухнувших форм существования русской государственности. То есть одной любви — мало.

Что у нас есть в интеллектуальной сфере? Есть ли у нас глубокое понимание нашего государственного (либерального) устройства? Такое понимание, в котором «враг» не просто обозначен, но выявлены его слабые места и понятно — в какие точки надо бить, чтобы он себя «изжил» не на словах, а на деле? Достаточна ли глубина этого понимания для выработки плана действий? Есть ли у нас концептуальные центры, уровень анализа и влияния которых достаточен, чтобы не то что воздействовать на власть, а хотя бы обратить на себя внимание? Оставлю эти вопросы без очевидного ответа…

Объединяет ли нас общая ценностная платформа и общие цели? Или ничего, кроме ненависти к либерастам нас не объединяет? Понимаем ли мы собственное («патриотическое») устройство, структуру, цели, ценности, ресурсы и энергетику различных сегментов «патриотического лагеря»? Научились ли мы друг с другом разговаривать: «белые» с «красными», атеисты с верующими, левые с правыми, русские с нерусскими, пожилые с молодыми?.. Если мы даже друг с другом неспособны говорить о вещах серьёзных, то о каком‑то единстве целей, не говоря уже о единстве действий, даже речи быть не может. Есть ли хотя бы в рамках любого из этих сегментов намёк на организованность, в том числе — в ментальном смысле, позволяющую обрести собственную субъектность? Есть ли у «патриотов» интеллектуальный, концептуальный центр, сопоставимый, скажем, с ВШЭ? Разумеется, нет: кто же им позволит?! Им позволено иметь только безопасные для власти «площадки» клубного типа, на которых можно поносить и либерастов, и их идеологию сколько душе угодно.

Силы

Говоря о «средствах», я имел в виду средства интеллектуальные, а организационные, материальные средства буду называть «силами». Хорошо ли мы знаем свои собственные силы и правильно ли их оцениваем?

Не все знают, что «сил» в природе — не существует. Существуют взаимодействия, а понятие «сила» введено в физике для того, чтобы измерять и сравнивать величину таких взаимодействий. Сила — это мера, а не что‑то, существующее само по себе. К политическим силам и «силам идей» это тоже относится: мера, степень их влияния на общество, на «ход вещей», — вот что следует иметь в виду, сравнивая и оценивая «силу» социально-политических субъектов. Где у нас «патриотические силы» и чем охвачены «патриотические умы»?

Одни наблюдают за ходом «глобальных проектов», оставаясь звездочётами, «разведчиками будущего» и т.п., но всегда — объектами. Другие ждут спасительной дружбы Путина с Трампом и Си Цзиньпином — и тоже являются объектами. Третьи усердно грызут и проклинают советский период, воспевают монархию — и тоже являются объектами. Четвёртые клянут «либеральную экономику» и мировую закулису — не выходя, разумеется, из роли объектов. Есть и пятые, и шестые…

Источников патриотической мысли — много. Патриотических сил — мало. Потому что нет взаимодействия, рождающего силу. Нет субъектов патриотического действия. Как ни крути, а клубно-кружковой работы для этого недостаточно. Она необходима, но её недостаточно.

Что у нас имеется «в активе»? Многие из патриотически настроенных людей и движений попадают в ловушку, в идеологический цугцванг: «против либералов, но за Путина». Мотивация понятна и даже тактически может быть верной. Например: белоленточники «валят Путина», а мы — против белоленточников. К тому же Путин объективно делает для страны много полезного. Так что упование на то, что Путин совершит разворот политики, изгонит либералов из правительства и поменяет курс, надо только правильно донести до него «наши идеи», — понятно. Этим упованием охвачены вовсе не наивные люди, а искренние патриоты, желающие своей стране блага. Они верят в действительно наилучший из возможных вариантов: бескровный, созидательный, обеспеченный и массовой поддержкой, и разумным управлением. Может ли такое произойти? Теоретически — да. Практически — вряд ли. Ну нет никакой мотивации для этого у Путина. Он действительно придерживается либеральных принципов. Он не видит оснований отказываться от этих принципов ни в политике, ни в экономике: ему комфортно в статусе либерала и демократа. Крах в стране не наступает — что бы ни говорили критики либеральной рыночной экономики. Да, политическая система не совершенна, но он это видит и пытается исправить. С коррупцией вот борется: кубометры денежных знаков регулярно из гаражей и квартир чиновников отгружаются в казну. И сам лично людям помогает: каждый год устраняет избранные несправедливости. В общем, ни оппоненты, ни сама жизнь не предъявили Путину аргументов, достаточных для отказа от нынешнего курса. Но это — лишь часть проблемы. Куда важнее, на что этот курс менять, какая новая парадигма столь убедительна, что старую ради неё стоит сломать?

Идеология

Носителями какой идеологии следует «заполнить» правительство и вообще всю систему управления государством после того, как «мы скинем либерастов»? «Патриотизм» — не идеология. Это — чувство: драгоценное, наиважнейшее, которое может и должно продиктовать нам идеологию, но ведь не диктует!

Лично мне единственной основой для платформы, способной подвигнуть к действию, видится левое (в классическом смысле прошлого века) направление. Только в социалистическом, просоветском эгрегоре (рискну применить здесь эзотерические метафоры) есть огонь, есть энергия, способная и объединить, и мобилизовать к действию. Ядром левой идеологии является недвусмысленная, бескомпромиссная борьба против заедающей страну либерастии, есть чёткая позиция во внешнеполитическом поле. Есть глубокая научно-экспериментальная база, требующая продолжения и развития. Есть история побед и поражений, героев и предателей. Это бесценный ресурс: и интеллектуальный, и эмоциональный. Ничего равного этому нет ни у нас самих, ни у кого‑то ещё в мире. Всё это даёт основания рассматривать именно данное пространство как площадку для «сборки субъектов развития». Патриоты-антилибералы должны либо выработать общую идеологическую позицию и попытаться стать субъектами, либо оставаться объектами либерастической политики и наслаждаться разговорами и гневными отповедями.

Конец либерализма

Так как насчёт «краха либерализма» в России? Либеральная идея, сказал Путин, себя изжила. Мало того, что это не так: идеи бессмертны. К тому же, как мы видели, идеи либерализма закреплены в российской Конституции. Страшнее иное: либерастия прекрасно может жить и без либеральной идеи.

«Крах либерализма» для публицистики, как лозунг-транспарант, — сойдёт, а для целенаправленной и результативной работы по изменению ситуации в стране и её судьбы — нет. Настоящая политическая программа, наряду с лозунгами «долой!», должна иметь и позитивное содержание: какой именно субъект требует власть, на каком основании, с какими целями, какую модель развития предлагает и т.д. Но это уже настоящая политическая работа, а не клубное обсуждение тех или иных актуальных тем.

Критика настоящего (и прошлого) — важная часть концептуальной работы над проектом будущего. Плохо, когда критика есть, а проекта — нет. Тогда этой критикой пользуются наши же враги: мы совместно разрушаем собственный потенциал.

Проект будущего необходимо создавать. И несколько неудачных или не воспринятых властью попыток не должны ни обескураживать, ни останавливать. Посмотрите на масштабы и глубину анализа настоящего и проектирования будущего, который ведут многочисленные интеллектуальные центры неолиберализма, действующие во всех странах мира: созданы десятки, сотни неолиберальных моделей для всех стран и народов, на все случаи жизни. И это — правильно. Потому что на практике строительство этого самого будущего ведут действующие политики, которым необходимо предлагать достаточно широкий выбор моделей, подходов, языков описания и т.д.

Патриотический пейзаж России, как страны победившей либерастии, — многоцветен. Это поляна, на которой «расцветают сто цветов, и соперничают сто школ». Ею приятно любоваться, но нетрудно при нужде и выкосить её подчистую или просто затоптать. «Либеральная идея» сама себя не изживёт и свою власть не отдаст. Патриоты, не обретшие «проектной идентичности», — просто хорошие и незащищённые люди. Растопыренные пальцы — не кулак. Множество мнений — не проект. Либерастия — пока на марше.