Настоящая повесть в полном объёме была опубликована в книге "С. Сокуров. Сочинения. 2017г." и на одном из литературных сайтов. На портале "Завтра" опробована сокращённым вариантом под названием "Нет Рима без Эдины". Данная публикация включает в себя все первоначальные главы. Прошу внимания, уважаемые читатели.
Старая книга, озеро и лебеди
Этой истории без малого 2000 лет.
Узнал я о ней, будучи подростком, из ветхой книги, найденной на чердаке выморочного дома в Самборе, куда военная служба привела моего отца, полевого связиста. В разноплемённом городке немало было русынов, не пожелавших перейти в украинство под давлением Вены и Варшавы. Новая власть без спросу вписала в их советские паспорта чуждую им национальность, но не лишила памяти о родовых корнях. К общерусским патриотам, видимо, относился покойный хозяин особняка, на часть которого моему родителю выдали ордер. Здесь мы нашли немало книг, отпечатанных в дореволюционных Петербурге и Москве кириллицей, с «ятями» и массой «твёрдых знаков», с «i» и «фитой». Так что я учился читать сразу по-новому и «по- старорежимному»; через «царскую орфографию» познакомился с «Булькой» и «Акулой» «графа Толстаго».
Был в той книге и перевод на русский язык сочинения какого-то, кажется, древнеримского автора. Имя его запамятовал. Да и сама история, о которой я здесь расскажу, почти забылась, не напомни мне о ней один случай на озере Грутас.
Задолго до того случая я исследовал донные осадки этого пресного водоёма на юго-востоке Литвы. Местной достопримечательностью озера были белые лебедь и лебедица. По-литовски гульбинас и гульбе. Из этих слов на непонятном мне языке я образовал собственные имена царственных птиц: Гульбин и Гульбе. Столь крупных летунов видеть мне раньше не приходилось.
В час утреннего тумана я выходил на берег с припасённой краюхой хлеба и звал: «Гульбин! Гульбин!». Через несколько минут из облака холодного пара выплывало нечто похожее на крутобокую белую ладью. Высокий форштевень украшен птичьей головой. Да она живая! Ладья-лебедь, созвучно. Когда она приставала к берегу, величественная голова на красиво изогнутой S-образной шее оказывалась вровень с моею. Опасаясь клюва, подобного тарану со средневековой гравюры, я крошил хлеб и бросал издали крупные куски в воду. Завтрак главы семейства длился не больше пары минут. И с последним куском угощения в клюве Гульбин возвращался к своей подруге. Иногда на мой зов являлась Гульбе. По сравнению со своим избранником (записал я тогда) она казалась существом робким и заморенным, как все мамаши, у которых на уме заботы о потомстве, когда повелитель её, вспомнив об отцовских обязанностях, усаживался великодушно на яйца, позволяя супруге наскоро перекусить чем озерный бог пошлёт.
По вёснам, возвратившись с юга, они свивали себе гнездо всегда на одном и том же месте, говорили местные жители, - на мелководье, поросшем камышом, у плоского зелёного островка, отмеченного гранитным валуном розового цвета. Однажды, проплывая мимо него на лодке, мне с напарником удалось рассмотреть взрослых птиц и приплод. Воспользуюсь своим рассказом «Грутас», опубликованным сразу по окончании исследований озера.
Из узкого прохода в камышах неторопливо выплывало августейшее семейство: папаша Гульбин, вслед за ним детки, больше похожие на жёлтеньких уточек, чем на лебедей (но никак не гадкие утята); кильватерную колонну замыкала мама. Теперь вид у неё был даже несколько самоуверенный. На её спине, в корзинке из полукружий крыльев, восседал ещё один отпрыск, Гульбин-младший, самый крупный из птенцов. Не обращая внимания на людей, семья проплыла мимо.
Простить себе не могу один абзац в том рассказе: Сон мирного водоёма был глубок и доверчив. Ведь оно не знало динамита браконьера; охотник в болотных сапогах ещё не срезал над ним непуганую утку, а хозяин его, Гульбин, не ведал, что существуют руки, которые «из озорства» могут свернуть шею белокрылой подруге.
Неужели я «накаркал»?
Роковая тоска
Прошло много лет. Однажды меня, уже пенсионера, ностальгия привела в Самбор. И первым из узнаваемых встреченных оказался Валерка… простите, Валерий Горбоносов, одноклассник. Он приехал навестить свою мать, коротавшую глубокую старость всё в том же доме по соседству с памятным мне особняком. С приятелем детства последний раз виделся я во дни исследования озера Грутас. Он работал педиатром на курорте Друскининкай, откуда до водоёма, наполненного (показали изыскания) целебным илом, рукой подать.
Как и тогда, наша радостная встреча началась с взаимных восклицаний «а помнишь?». И озеро вспомнили, и пару лебедей. «Наверное, их уже на свете нет», - предположил я. – «Давно нет, - подтвердил Валерий. – Сначала убили её…». Я остолбенел: «Гульбе? Как убили? Кто?». – «Какие-то туристы. Приманили хлебом, свернули шею и зажарили на костре». – «Вот гады! А Гульбин?». – «Ты о самце? Твой гульбинас несколько дней не отходил от кострища возле окровавленных перьев самки. Не охотился. Пищи от людей не принимал. Потом его на том месте нашли мёртвым. Известно, гибель одного из супругов приводит оставшегося в живых лебедя в состояние сильного шока. Он тоскует и теряет желание жить. Говорили, наш гульбинас поднялся в воздух и рухнул на тот валун. Помнишь, что на островке?». – «Вряд ли, - усомнился я. – Не припомню ни одного случая самоубийства у животных. Не читал. Легенда это. Так людям хочется. Вернее всего, сердце Гульбина не выдержало тоски. Ведь лебеди однолюбы, в отличие от нас, людей». – «Не скажи, - возразил врач. – Нередко наблюдали, как лебеди совершали суицид, утратив свою пару». Я сдался: «Пусть будет по-твоему».
Потом мы с Валерием посетили самборскую alma mater, а день закончили в кафе, где целую эпоху тому назад звучал «Школьный вальс» нашего выпускного вечера. Мой приятель упросил новых хозяев особняка пустить меня переночевать в «моей комнате». На мой вопрос, не осталось ли старых книг в доме, пани Стэфания развела руками: сданы в макулатуру.
Когда я укладывался спать между «той самой» печкой старинного кафеля и «тем самым» окном из трёх створок, вдруг увидел вроде бы себя под торшером будто бы со стороны. Лёжа на спине, подросток, похожий на меня, держал в руках раскрытую книгу, которая содержала «ту самую» историю древнего автора, имя которого забылось. Но странно: я вспомнил чуть ли не каждый эпизод повествования. А может быть, просто сочинял в полусне, чтобы утром, проснувшись, записать легенду о давнем событии, какого быть не могло и какое всё-таки случилось очень и очень давно, чему подтверждение - вот эта самая запись. Её ведь уже не вырубить топором.
Примечания автора для подчёркнутых в тексте слов:
Русыны – самоназвание жителей Карпатского региона;
украинство – здесь как политическое течение, созданное, в основном, австрийскими и польскими властями в Галиции для отрыва Малороссии от Русского мира;
«графа Толстаго» - так писали до 1918 г.
На заставке фото из Яндекса
Продолжение следует
