Согласитесь, что бояться неотвратимого есть своего рода детская трусость наподобие той, когда ребёнок боится и хнычет перед уколом, понимая при этом, что всё равно его не избежать. На то оно и неотвратимое, то бишь неизбежное, чтобы принимать его с мудрым смирением и готовностью. Тут, по всей видимости, замешаны факторы чисто психологического свойства, а именно – боязнь не столько неизбежной неотвратимости, сколько её временной неопределённости, т.е. неизвестности момента вступления этой неотвратимости в свои права. Но даже, если, к примеру, висельник знает наперёд час своей казни, то в нём ещё может присутствовать страх, который в этом случае исходит из надежды, пусть и призрачной, что что-то такое произойдёт, случится чудо и он останется в живых (вернее, что такого чуда не случится)! И лишь тот, кто знает, что печальное для него событие неизбежно и на сто процентов неотвратимо, страха не испытывает, ибо на его место приходит апатия и тупое отчаяние.
Есть, конечно, и такие обыденные и привычные, ясные и очевидные неотвратимости как, скажем, морской прилив, восход солнца или чередование времён года, которые не навевают страха, а, наоборот, являются вполне приемлемыми и даже желаемыми. А может носить она (неотвратимость) и комически-драматичный оттенок, как в случае неотвратимости наезда жены наутро после хорошего гуляния, или холодной физиономии тёщи, если забыл поздравить её с днём рождения или с днём 8-го марта. Нас же в первую очередь, по закону триллера (когда страшное и душераздирающее особенно притягивает), волнует и способно заинтересовать как раз событие неотвратимо-масштабное, неординарное и, вместе с тем, наиболее устрашающее и пугающее! И таковым для каждого выступает явление смерти. Значимость и масштаб окончания земного пути и неизбежности перехода в мир иной осознавали ещё древние. Скажем, греки утверждали, что "жизнь человека важна лишь одним – его подготовленностью к смерти"! Современному же человеку свойственно отмахиваться от таких материй, от этого рода неизбежности, как будто она и не неизбежность вовсе, а так, некое абстрактное и несерьёзное предприятие, которое повсеместно случается с другими людьми, с ним же либо не могущее случиться, либо, если и случится, то как-то иначе, как-то по-другому (вспомните в связи с этим "Смерть Ивана Ильича" Толстого Л.Н.). И, вы знаете, такой человек в какой-то мере прав, в каком-то смысле чувствование различности смерти (не её наглядного факта, а глубинной её сути!) по аналогии с различностью жизни каждого человека, а заодно и разнствования сущности каждого из нас, имеют под собой небезосновательную почву, хотя и говорится в общепринятом утверждении, что "смерть уравнивает всех"! Но, следует отметить, что "уравнивать"-то она "уравнивает", но лишь с этой, с ощутимой и видимой стороны, со стороны оставшихся здесь, в жизни, созерцателей, то бишь, как и сказано выше, со стороны констатации самого её факта. А вот, что происходит втуне, в самой её сути со стороны созерцателя уже отошедшего? Можно, конечно, о таком полюбопытствовать в "Тибетской книге мёртвых", которая не поскупится дать некоторые разъяснения и рассеять некоторые сомнения. Но всё же она, как ни крути, тибетская, то бишь произведение чуждой традиции и далёких нашим верований. Можно также опереться на гений М.А. Булгакова, который в описанном ним случае трагической кончины Берлиоза и случившегося уже после неё философском разговоре Воланда с головою почившего, лишь подтверждает Христово учение "каждому да будет по вере его". А можно прибегнуть и к самому облегчённому варианту и почитать на досуге книгу Р. Моуди "Жизнь после жизни" или ещё что-то в этом роде… Но, так или иначе, несомненно, что тут стоит разобраться, а если это возможно, понять и определиться, но, уж во всяком случае, не игнорировать этот вопрос, что даже вряд ли и получится в силу его архиважности для каждого живущего!
Итак, смерть… Русская смерть, кончина человека русского, человека веры православной (материалисты в этом вопросе, по-видимому, интернационалисты, поэтому оставим их в покое, пусть обратятся к Берлиозу) – что это за явление? И не с внешней стороны, когда она якобы "уравнивает", а со стороны потусторонней, пусть и знает каждый, что "оттуда никто ещё не возвращался", а, следовательно, и не мог прояснить суть столь важного вопроса? В силу этого, материалом наших доводов и рассуждений могут быть лишь прозрения людей, одарённых высокой мистической чувствительностью, высокой духовной прозорливостью и интуицией, к тому же веры православной. "Смерть есть самый глубокий и самый значительный факт жизни, возвышающий самого последнего из смертных над обыденностью и пошлостью жизни. И только факт смерти ставит в глубине вопрос о смысле жизни. Жизнь в этом мире имеет смысл именно потому, что есть смерть, и если бы в нашем мире не было смерти, то жизнь лишена была бы смысла. Смысл связан с концом. И если бы не было конца, т. е. если бы в нашем мире была дурная бесконечность жизни, то смысла в жизни не было бы. Смысл лежит за пределами этого замкнутого мира, и обретение смысла предполагает конец в этом мире"1. Вы слышите? Вы чувствуете слово истинного философа, говорящего, что "смысл лежит за пределами этого замкнутого мира"? Иными словами, человек может понять и осознать то, чем на самом деле являлась его жизнь, что она собою представляла в истинном свете смысла и целеполагания, лишь по её (жизни) окончании, т.е. тогда, когда по общепринятым убеждениям всякое понимание и осознание уже должны прекратиться! Поэтому самым замечательным здесь является именно тот парадокс, что каждый, испытывая страх смерти и ужас перед её приходом, всё же переносит обретение смысла и разъяснения своей жизни именно на этот её приход! Не на жизнь, с её сознательными и осмысленными проявлениями, а на бессознательно-беспросветную, в нашем представлении, с элементами хаоса и холодного разложения смерть! Нет, ну, справедливости ради, следует отметить, что некоторые из нас и при жизни пытаются совершать движения в этом направлении, но всё же окончательное решение вопроса интуитивно оставлено на там, отложено на потом.
И вообще, вы заметили?, что вещи экзистенциальные, то есть самые значимые и важные для человека, как-то завуалированы некой завесой, спрятаны за частоколом парадоксов, не спешат нам даваться. В чём тут причина? Ведь, казалось бы, самое значимое должно быть и самым видным, самым заметным? На самом деле это не так. На самом деле, как утверждал в своё время Хайдеггер, принадлежность человека обыденности (das Man) и пошлому быту парализуют тоску, связанную с такими вещами, вызывая вместе с тем страх, панический ужас. "Вздремнешь, забудешься… и лезут в голову всё мысли о смерти; повернулся на другой бок – о смерти уже забыл, но в голове бродят давние, скучные, нудные мысли о нужде, о кормах, о том, что мука вздорожала, а немного погодя опять вспоминается, что жизнь уже прошла, не вернешь ее... Бабка верила (в Бога), но как-то тускло; все перемешалось в ее памяти, и едва она начинала думать о грехах, о смерти, о спасении души, как нужда и заботы перехватывали ее мысль, и она тотчас же забывала, о чем думала"2… Вот эти-то суеты, такая вот злоба дня и мешают увидеть те сущностные вещи такими, какие они есть, и самым пытливым и любознательным приходится продираться к ним через напластования суеверий и домыслов, кардинально искажающих их истинную суть и значение. Но когда человеку всё же удаётся это сделать, то в частности предмет наших рассуждений, наша кончина "оказывается единственным выходом из дурной бесконечности времени в вечность... По христианской вере смерть есть результат греха и последний враг, который должен быть побежден, предельное зло. И вместе с тем смерть в нашем греховном мире есть благо и ценность. И она вызывает в нас невыразимый ужас не только потому, что она есть зло, но и потому, что в ней есть глубина и величие, потрясающие наш обыденный мир, превышающие силы, накопленные в жизни и соответствующие лишь условиям жизни этого мира. И чтобы быть на высоте восприятия смерти и должного к ней отношения, нужно необычайное духовное напряжение, нужно духовное просветление. Можно сказать, что смысл нравственного опыта человека на протяжении всей его жизни заключается в том, чтобы поставить человека на высоту в восприятии смерти, привести его к должному отношению к смерти. Платон был прав, когда учил, что философия есть не что иное, как приготовление к смерти... Смерть есть не только бессмыслица жизни в этом мире, тленность ее, но и знак, идущий из глубины, указующий на существование высшего смысла жизни. Не низменный страх, но глубокая тоска и ужас, который вызывает в нас смерть, есть показатель того, что мы принадлежим не только поверхности, но и глубине, не только обыденности жизни во времени, но и вечности. Вечность же во времени не только притягивает, но и вызывает ужас и тоску. Тоска и ужас вызываются не тем, что кончается и умирает дорогое нам, к чему мы привязаны, но в большей степени и еще глубже тем, что разверзается бездна между временем и вечностью. Ужас и тоска, связанные со скачком через бездну, есть также надежда человека, упование, что окончательный смысл откроется и осуществится. Смерть есть не только ужас человека, но и надежда человека, хотя он не всегда это сознает и не называет соответственным именем. Смысл, идущий из другого мира, действует опаляюще на человека этого мира и требует прохождения через смерть. Смерть есть не только биологический и психологический факт, но и явление духа. Смысл смерти заключается в том, что во времени невозможна вечность, что отсутствие конца во времени есть бессмыслица"3.
Но, тем не менее, смерть, несмотря на свою "потусторонность", ещё принадлежит жизни, "она еще по сию сторону жизни, она есть реакция жизни на требование конца во времени со стороны жизни. Смерть нельзя понимать только как последнее мгновение жизни, после которого наступает или небытие, или загробное существование. Смерть есть явление, распространяющееся на всю жизнь. Наша жизнь наполнена смертью, умиранием. Жизнь есть непрерывное умирание, изживание конца во всем, постоянный суд вечности над временем. Жизнь есть постоянная борьба со смертью и частичное умирание человеческого тела и человеческой души. Смерть внутри нашей жизни порождается невозможностью вместить полноту во времени и в пространстве. Время и пространство смертоносны, они порождают разрывы, которые являются частичным переживанием смерти. Когда во времени умирают и исчезают человеческие чувства, то это есть переживание смерти. Когда в пространстве происходит расставание с человеком, с домом, с городом, с садом, с животным, сопровождающееся ощущением, что, может быть, никогда их больше не увидишь, то это есть переживание смерти. Тоска всякого расставания, всякого разрыва во времени и пространстве, есть тоска смерти… В пространстве и времени, не вмещающих полноты, обрекающих на разрывы и расставания, всегда в жизни торжествует смерть, и смерть говорит о том, что смысл лежит в вечности, в полноте, что жизнь, в которой восторжествует смысл, не будет знать разрыва и расставаний, не будет знать тления и умирания человеческих чувств и мыслей. Смерть наступает для нас не только тогда, когда мы сами умираем, но и тогда уже, когда умирают наши близкие. Мы имеем в жизни опыт смерти, хотя и не окончательный. [Вспомним лишь Шопенгауэра с его: "сон – это маленькая смерть"!]. И мы не можем примириться со смертью, не только со смертью человека, но и со смертью животных, цветов, деревьев, вещей, домов. Стремление к вечности всего бытия есть сущность жизни. И вместе с тем вечность достигается лишь путем прохождения через смерть, и смерть есть участь всего живущего в этом мире…"4.
Социальная обыденность, организующая жизнь рода, знает лишь одно средство против смерти – рождение. В рождении жизнь представляется как бы побеждающей смерть, т.е. якобы ты будешь жить в своих детях, внуках и т.д. Но, сами понимаете, что подобная жизнь является вроде загробной, наподобие царства теней, поскольку о вашем личностном сознании тут говорить не приходится. Поэтому всякий рождающий обречен на смерть и обрекает рожденного. Победа над смертью в новом рождении есть призрачная победа. Тайны победы над смертью природа не знает, она может прийти лишь из сверхприродного мира. И приходит она в виде оформления в человеке личности! Социальная обыденность не хочет (а, скорее, ещё не может!), знать личности, ее судьбы и ее упований, она знает лишь жизнь рода, жизнь индивидуумов. Индивидуум есть продолжатель рода, а вместе с ним и всех его признаков (временных, привнесённых и соответствующих злобе дня), – начиная от формы и строения тела и заканчивая привычками, характерами и инстинктами, т.е. чисто плотски-душевных качеств! Личность же не рождается от отца и матери, личность творится Богом, а оформлять её в себе должен сам человек! Естественного бессмертия человека как существа природного, рожденного в родовом процессе, как и естественного бессмертия его души и тела не существует. Человек в этом мире есть смертное существо. Но он сознает в себе образ и подобие Божье, личность, сознает себя принадлежащим не только природному, но и духовному миру. И потому человек почитает себя причастным вечности и стремится он к вечности. Бессмертен и вечен в человеке не элемент душевный и не элемент телесный, сами по себе взятые, но элемент духовный, действие которого в элементе душевном и телесном и образует личность, осуществляет образ и подобие Божье. Человек бессмертен и вечен, как духовное существо, принадлежащее к нетленному миру, но он есть духовное существо не естественно и фактически, он есть духовное существо, когда он осуществляет себя духовным существом, когда в нем побеждает дух и духовность овладевает его природными элементами. Цельность и единство, которые порождаются работой духа в душевном и телесном элементе, и составляют личность. Природный же индивидуум не есть еще цельная личность, и ему не свойственно бессмертие, он, к счастью, смертен…
Итак, видим, что в смерти есть положительное начало и смысл. С другой стороны, в силу её парадоксальности (а это её качество мы уже поняли и усвоили), и всякое зло и порок могут быть сведены к смерти, т.е. на дне всякой страсти, всякого порочного вожделения скрываются смертоносные яды! Убийство, ненависть, разврат, злоба, зависть, месть, самолюбие, корыстолюбие, честолюбие смертоносны как по своей сути, так и по последствиям, которые они несут. Смерть есть злой результат греха. Безгрешная жизнь была бы бессмертной. И с этой стороны смерть, пусть и отрицательно, свидетельствует о Божьем смысле, который обнаруживается в мире бессмыслицы! Отсюда двойственное отношение христианства к смерти. Христос "смертью смерть попрал", т.е. Божьим смыслом уничижил бессмысленность и зло мира! И добровольная смерть Его, Сына Божьего, абсолютно безгрешного и святого, преступно осуществлённая злом мира сего, есть благо и высшая ценность! В почитании креста мы почитаем Смерть, освобождающую, побеждающую смерть. Чтобы ожить, нужно умереть. В кресте смерть преображается и ведет к жизни, к воскресению, И вся жизнь этого мира должна быть проведена через смерть, как через распятие. Без этого она не может прийти к воскресению, к вечности!
В смерти есть откровение! Нравственный парадокс жизни и смерти может быть выражен в императиве: "относись к живым, как к умирающим, к умершим относись, как к живым, т. е. помни всегда о смерти, как о тайне жизни, и в жизни, и в смерти утверждай всегда вечную жизнь"5!..
Одним словом, каждый относится к такому великому и неизбежному явлению, как смерть, сообразно с собственными его силами, со степенью его мудрости и крепости духа, а самое главное – сообразно его вере, ибо каждый православный верит в благодатный миг воскрешения! Но одно можно сказать наверняка – к этому явлению невозможно относиться никак, индифферентно! Уж слишком многое от него зависит, слишком многое ним определяется, к слишком многому оно побуждает и обязывает! (Весомость этого подтверждается, скажем, таким фактом, что в преддверии смерти ни единый человек не может солгать!). А если выразить это отношение в цветовой гамме, то тут присутствуют самые разные тона и оттенки: от мрачных и тёмно-холодных до светлых и тёплых… Тут, в этом сравнении, в этой аналогии, вероятно, происходит то же, что и в спектре физических элементов – каждый из них разнится, имеет своё собственное свечение! Так и у людей, принадлежащих разным культурам, этносам, цивилизациям – и у индусов, и у магометан, и у иудеев, и у европейских народов.
Мы же, православные, верим в светлое воскресение, подобное воскресению Иисуса Христа, при котором случится радостная встреча наша со всеми родными и близкими, а вслед за этим произойдёт просветлённое всеобщее соборное единение! Или, как ласково написал о кончине Герман Гессе: "…Нет, смерть мне интересна потому, что всё ещё верю или мечтаю оказаться на пути к своей матери. Я верю, что смерть – это большое счастье, да, счастье, такое же огромное, как счастье первой любви. Я не могу отделаться от мысли, что вместо смерти с косой придёт моя мать, которая возьмёт меня к себе и вернёт в невинность…"6. Наверное, так оно и есть, а, если он и ошибся, то, скорее всего, ненамного…
P.S. Надеюсь, что понят правильно, что ни у кого от вышенаписанного не возникло ощущения апологии чего-то мрачного могильного, утверждения небытия, а, наоборот, что от строк тех исходит заряд искательства ответов на непростые вопросы, волна жизнелюбия и доверия к жизни, такой, как она есть!..
Однажды, немало лет назад, я провёл на одном из ресурсов опрос, на обсуждаемую в статье тему. Он вызвал огромный интерес и массу откликов. Это побудило у меня желание вспомнить и возобновить эту непростую тему, а заодно, если будет достаточное количество материала, и сравнить, что за это время изменилось в нашем с вами представлении, куда вильнула, так сказать, тенденция…
_____________________________
1 Н.А. Бердяев "О назначении человека";
2 А.П. Чехов "Мужики";
3 Н.А. Бердяев "О назначении человека";
4 там же;
5 там же;
6 Герман Гессе "Нарцисс и Гольдмунд"
