Чего не хватило «белым»
I.
В 1947 году, зимой, взошла в Москве на виселицу в Лефортовской тюрьме группа военнопленных, которых после Победы союзники передали Советскому правительству. Среди приговорённых к повешению была тройка таких известных личностей, как атаман Всевеликого Войска Донского Краснов, кубанец генерал Шкуро и командующий «Дикой дивизией» Султан-Гирей Клыч. Их можно было бы назвать героями Гражданской войны в России, если бы не одно «но»…
Не только противодействие власти большевиков в 1917-21 годах вменили им в вину. Названные и другие служили в высоких фашистских чинах Гитлеру до последних его дней, чинили сопротивление РККА в сражениях ВОВ. Следовательно, с 22 июня 1941 года они без принуждения записались во враги русского народа при иноземном нашествии на его страну. А посему приговор им был справедлив. Реабилитации они не подлежат никогда, полагаю я. Прощения русским национальным сознанием им нет, хотя гражданами СССР быть им не пришлось. В истории России отмечен только один случай перехода крупного военачальника на сторону внешнего врага. В эпоху царизма такое было немыслимо. Этому препятствовали вековые традиции служилого сословия, офицерская честь, присяга, долг. Они были неизмеримо выше личных обид на несправедливость со стороны начальства, даже царя (вспомним опалы Суворова). Оправданием советскому генералу Власову не может служить оговорка, что он выступил против системы (кстати, его породившей, обеспечившей ему карьерный рост). Объективно он поднял оружие на свою и своих предков Родину, что есть высшая ценность не только для просвещённого человека; это наследственный дар общей народной души, ярко проявившейся в 1812 и 1941 годах. Попытка большевиков-ленинцев насильственно заменить российское национальное сознание на интернационально-пролетарское, к счастью, не удалась. Это понял Сталин в первые дни войны. И потому мы победили.
Здесь я делаю паузу из жалости к своим политическим оппонентам, ибо что-либо доказать им невозможно, поскольку они особи не мыслящие, а слепо-глухо верующие в ленинизм, который (между нами!) есть художественное изложение марксизма на русский лад. На русской почве, удобренной миллионами тел расстрелянных и замученных, политой народной кровью, высеянное Лениным учение иудо-немецких голов обречено было превратиться в «развитой социализм» и на корню отмереть.
Итак, прошу некоторых запомнить, дабы впредь не врать, мою позицию в отношении советской власти. Да, будь я современником Гражданской войны, я стал бы без колебания на сторону «белых». Но «белые» потерпели поражение. И поскольку «красные» сохранили империю почти в прежних границах, то долгом каждого русского было подчиниться силе, взявшей верх в «домашних разборках» (подчёркиваю, во внутреннем противостоянии). Пусть вместо начертания «Россия» на карте появилась языколомная аббревиатура РСФСР, она содержала в себе понятие «Российская». Русские люди покорно, устав от почти 10-летней войны, признали власть победителей. Она оказалась единственной, вроде бы русской, с известными оговорками. Другой не было. И за это спасибо Року! Теперь каждый патриот России, обязан был защищать Отечество, как единое, Богом данное, хотя и при насилии со стороны безбожников. Советская власть получила полную легитимность, всенародное признание, лишь 3 июля 1941 года. Ибо появился природный самодержец – Иосиф I Сталин, Государь Всея Руси – «русский человек грузинского происхождения». И народ впервые проголосовал за Советскую власть добровольно на призывных пунктах(1941?) и подтвердил свой окончательный выбор 9 мая 1945 года. Что произошло спустя 46 лет, предстоит разгадывать историкам будущего. Сторонники сохранения СССР, при наличии 19-милионной партии коммунистов, не создали ничего подобного «белому движению» для отстаивания своих идеалов словом и делом. Да и сохранились ли вообще эти идеалы, десятилетиями заглушаемые утомительно пустозвонной пропагандой о «преимуществах»? Армия и КГБ остались в стороне, в «хате с краю». Компартийные генералы (по совместительству, немалым числом - подпольные «цеховики»), жившие при коммунизме всегда, даже в самые голодные для страны годы, принялись ускоренно «перековываться» в олигархов и их выкормышей. Среди них не нашлось ни одного лидера, равного генералу Деникину по духу и верности присяге. А Сталинское Знамя Победы давно превратилось в историческую реликвию. Оно того же цвета, что и красные знамёна, под которыми воевали не только бойцы РККА в Великую Отечественную войну, но и десятки тысяч рабочих Тулы, Ижевска, Воткинска, Тамбова, др. промышленных центров европейской части России и Сибири за Власть Советов в армии адмирала Колчака против власти большевиков. Перешёл на сторону «белых» и полк петроградских рабочих (надёжа «пролетарских» вождей), которые наконец поняли, от чего же их освобождают большевики – от права достойно жить и кормить семью. «Сближение» удивительное и многозначительное.
II.
По окончании Гражданской войны побеждённая сторона, по понятиям чести и долга, обязана служить Родине, какой бы страна не вышла из внутренней войны. Тем более борьба с победившим режимом в рядах иностранного нашествия, под чужими знамёнами, в чужих мундирах и при чужих погонах - становится изменой Родине независимо от того, какими бы мотивами не руководствовался предатель.
Здесь мы имеем два противоположных примера поведения двух «аристократов» по занимаемому положению в иерархии своих классов, «белого» и «красного». Представлять их многословно нет нужды. Генерал Власов, большевик, и генерал Деникин , «царский сатрап» (кстати, тоже из народа, сын крепостного, на порядок больше пролетарий, чем, например, помещик Ленин). Об антисоветской (на тот период, одновременно, и антирусской) деятельности одного из лучших военачальников РККА (официальное мнение Ставки ВГ о генерале Власове по результатам Московской битвы) нам известно достаточно, чтобы делать выводы о нём.
Менее известен многозначительный штрих из биографии Деникина, мудрого, не подневольного эмоциям противника Советской власти. Этот наиболее успешный генерал «белого» движения, находясь в эмиграции, отказался от сотрудничества с Геббельсом и направил в Москву накануне Курской битвы вагон закупленных на личные средства лекарств. Сталин решил медикаменты принять, но не разглашать имя отправителя. Деникин, тогда житель Франции, но всё ещё гражданин Российской империи, называл эмиграцию, сотрудничавшую с врагами России-СССР, «мракобесами», «пораженцами» и «гитлеровскими поклонниками». Впоследствии Сталин, отдавая должное такой патриотической позиции царского генерала, не требовал у союзников депортировать Деникина в советское государство. А чем закончил генерал Власов, мы знаем.
Если бы каким-то чудом сохранилась могила Власова, то я, Сергей Сокуров, побрезговал бы даже плюнуть в сторону этого сына крестьянина-бедняка. А вот на могилу сына крепостного, ставшего генералом Е.И.В и не изменившего присяге России, были положены мной цветы, как и на могилу наиболее доблестного (наряду с Чапаевым) Героя Гражданской войны генерала Каппеля.
III.
Но вернёмся к главной теме диптиха о терроре. Во второй части, напоминаю, мы делаем акцент на терроре «белых». Так вот, расследование по антисоветской тройке, названной в начале настоящей статьи, позволило собрать достаточно (для вынесения приговора) улик о её деятельности, включая период Гражданской войны. Хотя, повторяю, Ленинскому СНК они не присягали. Следовательно, не могли считаться изменниками Родины за 1917-21 годы (наоборот, тогда они сражались за Родину, как и «красные»). Правда, атаман Краснов, кажется, давал подписку не обнажать саблю против Советской власти. Но власть-то та была узурпаторской. Обмануть обманщиков ничуть не бесчестней, чем «грабить награбленное». Никто её (власть большевиков) до 1937 года и формально не выбирал. Она сама себя назначила, захватив Зимний, почту и телеграф в ночь с 25 на 26 октября 1917 года, когда почтальоны и телеграфисты спали, а дворец охраняла лишь полурота мальчишек, пахнущих грудным молоком, и воинственных тёток с ружьями.
Логично было бы ожидать в следственных томах советского правосудия массу документов о «белом терроре». Но увы, при всём богатейшем опыте чекистов-дзержинцев и их наследников изготавливать «доказательства» чернилами и кулаками, таковых документов попросту не нашлось. «Нетути», - как говорили то ли ахейцы, то ли троянцы, когда кого-то из них принудили удостоверить наличие девственности у Прекрасной Елены. В документах, сколько-нибудь свидетельствующих против Шкуро, Краснова и командира Дикой дивизии, как о «белых террористах», отмечаются (притом, поимённо), в виде жертв «страшной мести», лишь красные комиссары (реже - красные командиры), из числа пленных, казнённые по приговорам белогвардейских трибуналов. А ведь казаки и инородческие формирования были самыми неуправляемыми не только в составе «белых» армий. Отмечено ещё в Заграничном походе Русской армии (в 1813-14 годах) склонность казачьей вольницы, добытчиков по призванию, к грабежам, бывало, с убийствами. Этим наши дончаки и кубанцы и прочие «степные рыцари» отличались от солдат регулярных войск. Имеются в виду только солдаты Александра I. Кавалерия и пехота прусского короля и австрийского императора вели себя тогда не лучше наших казаков (чит. С. Сокурова «Месть по-русски»). И всё-таки казак казаку рознь. Отчаянные рубаки генерала К. Мамантова, возвращаясь из глубокого рейда по тылам «красных», привели в Харьков, для суда(!), захваченных ими комиссаров и чекистов. Есть над чем задуматься.
Сегодня открыты источники по изучению «белого террора». Заглянем в некоторые из них. Не стану частить примерами из воспоминаний белогвардейцев, из эмигрантской прессы. Известно, по какой причине – мои оппоненты сразу вцепятся, мол, нашёл на кого ссылаться, на беляков – этих недочеловеков, интеллигентиков, по ленинской кличке. Нет уж, отдам предпочтения свидетельствам из «красных рук». Так будет для моих оппонентов убедительней, надеюсь, dum spiro…
Вот переработанный мной художественным языком скупой факт (так любимый Липкиным), изложенный штабистом 4-й Красной армии Даниловым. Дело было в Крыму после «освобождения» полуострова от врангелевцев. Уже были расстреляны, «по спискам», утверждённым Фрунзе, первые группы пленных и классово неполноценных, заподозренных в симпатиях к «врагам народа». Подлежало ликвидации (по советским данным!) 50 тысяч неблагонадёжных, ибо эпоха социалистического планирования началась сразу после взятия отчаянным (с похмелья) штурмом революционной матроснёй винных погребов Зимнего дворца. Но на 20 001-м трупе победители в Симферополе спохватились. Правила марксистско-ленинского приличия требовали сделать паузу в массовых расстрелах и заполнить её, так сказать, встречным действом, которое убедило бы мирное население в жестокостях белогвардейской администрации и в справедливости карающей пролетарской руки. Живые свидетели и захваченный архив «беляков» помогли обнаружить тела аж 10-и подпольщиков, повешенных палачами трудового народа после утверждения смертного приговора самим «чёрным генералом». Нет, нет, я не ошибся, не 10 000, а именно 10-и. Ценные из-за своей редкости останки положили в новые ящики, обтянули кумачом. Гробы на месте всегородского прощания расставили как можно шире, дабы вызвать впечатление массовости жертв. Но красное начальство приказало поисковикам: «Мало! Или ищите ещё, или сами ляжете рядом». Выбрали первое – поскребли по сусекам моргов и больниц. К назначенному дню траурного шествия в Симферополе набралось тленного материала ещё на 42 гроба. В ход пошли и неопознанные бродяги, скончавшиеся от пьянок и поножовщины, и неверные мужья, попавшие под сковородку ревнивых жён. Разницу между ними и 19 948 трупами «врангелевского отребья», закопанного без гробов и без белья во рвах Таврии, возместили гневными речами комиссаров и надрывным воем медных труб на общегородском митинге. Потом медленно, долго перемещали улицами, по кругу, скорбную ношу, прежде чем предать её земле. Так что каждый из уличных зевак мог насчитать гробов столько, сколько позволяли ему терпение и приверженность к большевистскому счёту.
Правдивость этого трагикомичного события подтверждает советский писатель Серафимович, казак-большевик, эпизодом из своей повести «Железный поток», удостоенной Ленинской премии. С превеликим художественным мастерством он описывает трудный поход красной Таманской армии в Предкавказье. Патроны и силы на исходе. Бойцы устали даже громить и грабить мирные селения, не щадя женщин, старцев и младенцев, как правдиво и сочно описывает талантливый писатель. Но их командир (по фамилии Кожух – в повести) обеспокоен не упадком сил у своих подчинённых, но ослаблением злости к классовому врагу. И находит средство, чтобы взбодрить красноармейцев. Хотя в этой местности уже «поработали» белые, с трудом удаётся обнаружить следы их жестокости. Конная разведка обнаруживает аж(!) пятерыхповешенных большевиков. Но, чтобы увидеть эту картину апокалипсиса воочию, обезноженному воинству надо уклонится на 30 верст в сторону. Изнурительно и опасно. Тем не менее, тонкий психолог Кожух решается на изматывающий урок классовой ненависти. Редкое зрелище состоялось. Бойцы дали клятву резать буржуев и их семя, пока всех не выведут. Что и делали результативно.
В. Шамбаров (см. часть первую диптиха) свидетельствует: «При (антибольшевистских. – С.С.) восстаниях на Волге и в Сибири видные коммунисты, сумевшие избежать стихийной волны народного гнева, как правило, остались живы. Уже упоминалось о красных лидерах в Самаре, которых постепенно обменяли или устроили им побеги из тюрем. Лидер владивостокских коммунистов П. Никифоров спокойно просидел в заключении с июня 1918 г. по январь 1920 г. — и при правительстве Дербера, и при Уфимской Директории, и при Колчаке, причем без особого труда руководил оттуда местной парторганизацией. В 1919—1920 гг. пребывал в колчаковской тюрьме и большевик Краснощёков — будущий председатель правительства ДВР». Чудеса! Или неразбериха?
И напоследок этого ряда примеров ещё факт из жизни Анны Стешенко, любвиобильной жены комиссара и писателя Дмитрия Фурманова (сей факт подтверждают своими биографиями оба Чапаева – наш и венгерский). Рисковая молодка как-то оказалась в Екатеринодаре, чтобы навестить родственников. Туда же одновременно нагрянули «белые». Они быстро прознали о гостье из Совдепии, коммунистке и дочери известного большевика. Естественно, у деникинской контрразведки возникли к ней вопросы. Путешественницу допросили. Но состава преступления в её визите не усмотрели и отпустили с Богом – к своему комиссару. А в результате, как известно, Василий Иванович поссорился с Дмитрием Андреевичем, что вдохновило последнего на роман о первом, по которому будет поставлен самый известный в СССР довоенный фильм. На меня фильм произвёл впечатление образом Анки-пулемётчицы, которая разит, не жалея патронов, своих классовых братьев из Рабочего корпуса Колчака, думая, что отражает «психическую атаку» недобитых юнкеров генерала Каппеля. Ars longa, vita brevis.
IV.
Было бы преступлением против истины выдавать белогвардейцев этакими носителями гуманизма, лишь в силу обстоятельств вынужденных отвечать жестокостью на жестокость. Гражданские войны, где бы и когда бы они не происходили, создают атмосферу обострённой ненависти к противнику, вседозволенности, безразличия к страданиям терзаемых душ и плоти, презрения к нравственности и законам. Не все одинаково подвержены этому. В той или иной степени надёжную броню дают врождённое человеколюбие, воспитание в христианских (или иных верований) семейных традициях, где царят любовь к ближнему, согласие, трепетное отношение к женщине, а также образование, в первую очередь – гуманитарное. Православная Русь, в крепкой, грамотной крестьянской среде – работящей, не подверженной пьянству, а также наследственные профессиональные рабочие могли «клюнуть» на большевистскую пропаганду, когда их интересы совпадали с пропагандисткими. Например, пока (для деревни) длился в 1917 году последний «чёрный передел», пока фабричный люд верил, что промышленные предприятия могут действительно принадлежать им. Первыми, уже к зиме 1917 года, одумались рабочие, требуя расправы с Лениным. Только через армию адмирала Колчака прошло около 150 тысяч рабочих Питера, центральных губерний, Урала и Сибири (корпус генерала Молчанова). Это была народная гвардия белого движения – наиболее боеспособные части, которые могли идти с голыми штыками против пулемётов и побеждать.
Как ни странно выглядит, но основной опорой большевиков стал отнюдь не «рабочий класс», если под ним понимать настоящих, квалифицированных рабочих. Не труженики крестьянского поля, которых впоследствии, при коллективизации, назовут середняками. Ленинцы «опёрлись», воспользовавшись смутой, на вооружённые массы фронтовых дезертиров, которые разучились трудиться и трусили воевать с равноценным противником, таким как немцы. Сделали ставку на деревенских бедняков, «сельский пролетарьят», в большинстве своём, бездельников и пьяниц, на околозаводскую рвань, наполнивших фабрики ради рабочих пайков, на городской люмпен и безначальное, анархическое дно. На мещан, почуявших возможность выдрать при «власти рабочих и крестьян» у «бывших» хоть шерсти клок. На разночинцев, заражённых «учениями», десятилетиями томившихся «виной перед народом». Могла ли эта чернь, за исключением кучки образованного простонародья, вести себя в условиях внутренней войны более сдержанно и благородно, чем те, кто верил в нравственные Божьи законы, чтил труд и был умельцем в выбранной профессии? Кто был воспитан на рассказах Тургенева? Вы скажете, что практически вся большевистская верхушка – это питомцы гимназий, где учеников пичкали Тургеневым от души. Но в революционеры идут не возвышенные чувствами, а жертвы определённых психический отклонений. Навязчивая идея сломать реальное существующее, которое просится на слом (только на слом) ввиду его кажущегося несовершенства, отвергает всякий подход со стороны усовершенствования или постепенной замены отжившего, мешающего прогрессу. Революционер плохо, лишь в общем, видит свою идею фикс в воплощении. Он горит «одной, но пламенной страстью» - всё крушить, сметать в движении к своей цели – предметы, духовные ценности, людские судьбы. Поэтому его поступки часто бессмысленны, бесчеловечны. Скажите, какая необходимость в исполнении Ленинского распоряжения: «...Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц...» (телеграмма в Пензу 11.08. 1918)? Мы не знаем, был ли кто из тамошних кулаков в чём-то виноват и тянула ли на высшую меру вина того или иного схваченного «заведомого»(?) кулака. Но ведь «неп’еменно повесили» именно 100 «заведомых», «дабы народ видел». Какой же «пролетарий» в какой-то зачуханной Пензе ослушается Вождя, не простого - мирового?
Но, что посеешь, то и пожнёшь. Отмечены достойные осуждения случаи расправы белогвардейцев со своими противниками и даже, бывало, с теми пассивными зрителями революционных схваток, которые просто уклонялись от службы «бывшим», от снабжения их продуктами питания. Не может быть оправданием жестокости со стороны интеллигентов и казаков, дворян (коих остался мизер) и патриотов-разночинцев, думающих рабочих и трудолюбивых крестьян тот вызывающий факт, что практически
каждый «красный» командир, тем более комиссар, почасту отдельный красноармеец, получали непосредственно от «вождей» право жизни и смерти над противником. Вдумайтесь только: в красных воинских частях действовал «суд», наделённый правом выносить смертные приговоры! Никакого утверждения выше взводного не требовалось. Одно из таких судилищ описано мной здесь в очерке «Отцеубийство…». Это объясняет (но отнюдь не оправдывает) настроения «белых», у которых смертные приговоры выносили трибуналы армий, а утверждался каждый из них командующим высокого ранга.
В части I настоящей работы об этом говорилось. Что касается преступлений белой гвардии, выше я поделился с читателями равноценно несколькими наиболее впечатляющими случаями. Откройте книгу «Антисоветская интервенция 1917—1922 гг. и ее крах». Объём труда солидный. Но там только два надрывающих душу примера кровной мести колчаковских офицеров крестьянам, которые позарились на их имущество. Отличился поручик Ганкевич, застреливший двух гимназисток за работу в советском учреждении. К слову, наш знакомец, комиссар Фурманов, муками совести не маялся, велев поставить к стенке офицера за обнаруженное у него письмо невесты. В нём девушка жаловалась на большевистский гнёт и молила освободить её. Такие случаи вообще единичны, если рассматривать действия белых регулярных армий. Расстрелянные перечислялись поимённо. Вот партизанщина и действия атаманов против красных сразу умножают эти случаи. Они учащаются и под конец белого движения, когда ряды белых стали разбавляться деклассированными элементами, пленными из числа «не совсем рабочих, не совсем крестьян», мягко говоря. Нет ни одного случая, когда карательные действия со стороны белых отрядов осуществлялись бы по приказу высшего командования. Наоборот, в отличие от красного террора, как метода установления власти большевиков, развязанного непосредственно вождями-большевиками, аналогичные действии «белых» носят характер самодеятельности отдельных командиров среднего звена, а чаще – безначальной вооружённой массы. Пощады не было, как правило, к комиссарам; чекистов вообще лишали права на снисхождение, советские работники должны были доказать, что они мобилизованы насильственно. Не могли рассчитывать на пощаду так называемые «интернационалисты», в первую очередь латыши, офицеры царской армии, перешедшие на сторону красных независимо от обстоятельств. Притом, документы свидетельствуют, что такие действия не только никогда не поощрялись лидерами белого движения, но были строго, по законам военного времени, наказуемы.
V.
Обе противоборствующие стороны в Гражданскую войну отстаивали законность и порядок. Одни – старую систему правопорядка, пусть далеко несовершенную, требующую реформ, но в целом, приемлемую для удержания равновесия в обществе. Другие предлагали нечто непонятное, будто из пещер палеолита, озадачивающее своей неопределённостью и пугающее словом «революционное», как плоская, серая расстрельная стена со щербинами от пуль. Для возвращения к понятному требовались не всегда гуманные усилия, тем более, в условиях братоубийственной войны. Неопределённое новое не могло обойтись без принуждения. А для скорой и окончательной победы его необходимы были методы неограниченного насилия, чем не брезговали большевики, презиравшие нравственные «табу», как «буржуазные». Наша примирительная историография для действий той и другой стороны остановилась на слове «террор», оттенив цветом отличительные признаки противоборствовавших сторон: «красный» и «белый». Для ряда исследователей первый не подлежит сомнению. А как же со вторым. Я разделяю следующий вывод:
«Когда после «красного» террора обращаешься к «белому» и начинаешь исследовать материалы, то поневоле возникает вопрос — а был ли он вообще? Если определять «террор» по его большевистскому облику, как явление централизованное, массовое, составляющее часть общей политики и государственной системы, то ответ однозначно получится отрицательным» (В. Шамбаров).
Отсюда следует ответ на один из наиболее часто задаваемых вопросов о Гражданской войне. Лагерный врач в Галлиполи, Б. Александровский, даёт следующее пояснение: «Среди врангелевских офицеров господствовало убеждение, что главной ошибкой, одной из причин поражения, являлась мягкость в борьбе с большевизмом».
