Быть курсантом выпускного курса военно-морского училища – это нечто. Нас постоянно ставят в пример курсантам младших курсов. Нас не только никогда не наказывают, но и никогда нам ни в чем не отказывают. У нас, например, свободный распорядок дня, в том совершенном редчайшем смысле, что мы сами собой распоряжаемся. Делай, что хочешь.
Но я не знаю ни одного случая, чтобы выпускник вдруг возгордился, стал показывать себя выше других, стал бездельничать, стал где-то в чем-то попустительствовать себе или делать что-то нехорошее. Наоборот, выпускники чрезвычайно требовательны именно к себе, ни в чем не роняя честь курсанта.
Да и училищный режим мы воспринимали осознанно, как наиважнейшее условие нашего развития.
Ведь в чем беда студента? В отсутствии режима. Любое правило он воспринимает как посягательство на свою свободу. В результате, он болтается весь семестр, наслаждаясь свободой, а потом сидит ночами перед экзаменами. И никогда не понимает, где он находится в своей жизни. Штурмовщина, чередующаяся с бездельем, ни к чему хорошему не приводит.
У нас же этот режим был в крови. И если мы отклонялись от него, то это было редкостью, воспринималось с внутренней досадой и оправдывалось чем-либо действительно остро необходимым. И если кто-то отклонялся от заведенного порядка, к нему не бежали с вопросами: что случилось? Значит, так было надо, если нужно – скажет сам. Все уже были людьми взрослыми, имеющими самоуважение, уважающими других.
И вот однажды рано утром я убежал в город, сделав запись об этом в журнале дневального. За день устроил массу своих дел, в основном по очередной туристической вылазке: палатки и снаряжение, дрова и продукты. А вечером успел на балет. Заезжие французы давали «Жизель». В советское время было неимоверно трудно достать билет в театр, но для солдат, матросов и курсантов билеты были всегда.
Я считаю, что балет давно пора включить в школьную программу и сделать олимпийским видом спорта. Уверен, не включают балет в Олимпийские игры только потому, что тогда бы выявилось: в сравнении с ним все остальные виды спорта неинтересны, а все спортсмены против балерин – недотепы. Я взял лишь несколько десятков уроков балета, но это дало мне больше, чем сотни обычных спортивных тренировок. Мало что другое дает такое гармоничное развитие человеку. Я получил представление о координации движения. Оказывается, до этого я ходил не на ногах, а на «ходулях». Я не только узнал, что у меня есть мышцы, о которых раньше и понятия не имел, но и научился применять их. Я даже научился шевелить ушами! Представляете, каким бы уважением я пользовался, если бы умел делать это в детстве?! И пощупайте мышцы балерины, чтобы взять в толк, какой мощной может быть мускулатура человека. Только щупайте с разрешения балерины, иначе – смертельно опасно.
Из-за балета опоздал на последний автобус, отходивший в училище от Сабунчинского садика. Прибежал к садику – пусто. Стою и думаю: то ли идти всю ночь без малого тридцать километров до училища пешком, то ли поспать до первого трамвая на скамейке в садике. То и другое я делал уже много раз, но так и не выбрал, что мне больше не нравилось.
Вдруг, слышу развязный оклик.
– Эй, ты! Курсант!
Присмотрелся. В глубине садика стоит с десяток крупных мужиков. Кричит – не самый крупный и одетый потемнее. Всегда почему-то так: в шайке главный – кто помельче. Сразу вспомнил, что когда убегал утром из училища, слышал краем уха новость, что в этом садике ограбили ночью немецкого офицера из нашего училища. В КВВМУ обучалось множество иностранных офицеров и курсантов. «Ну и дела, – думаю, – каждую ночь грабят. Ну, ладно, иностранного офицера. Но что можно взять с русского курсанта?»
– Чего тебе, – спрашиваю.
– Дай закурить.
– Не курю.
– Ну, спички дай.
– И спичек нет.
– Ну, иди сюда, поговорить надо.
– Тебе надо, ты и иди.
Они не пошли, а побежали, охватывая меня с двух сторон, чтобы не дать мне уйти. Я же бросился навстречу, приложив и смяв того, кто беседовал со мной.
План был такой: сбить главаря и, когда его сподвижники бросятся посмотреть, что с ним и не надо ли чем помочь ему, поукладывать их в штабелёк рядом с ним.
Но стало твориться что-то непонятное. Толпа мужиков, через которую я пробился, развернулась и снова понеслась на меня, не обращая внимания на главного, распростертого на земле. Так могли действовать только бандиты, которым поставлена задача любой ценой взять меня. Появилась дурацкая мысль: «На органы берут». И еще раз прорезал их строй, пройдя навстречу. Еще кое-кому хорошо приложил.
На контркурсах удары чувствительны и неприятны. Мне, ленивому, всегда нравилось, когда бегут ко мне, когда мне не надо бегать за противником. Сам бежит, сам нарывается.
Пошла карусель. Я вожу их в экскурсии по садику, вглядываюсь, нет ли у них ножей, кастетов и пистолетов, чтобы отобрать их. Стараюсь избежать ближнего боя и, особенно, борьбы, не даю зайти себе за спину и бью, если кто подвернется, по мере возможности. Кручу свой рисунок боя, стараясь поменьше повторяться.
Через несколько минут мне стало ясно, что меня точно берут не на органы. Я пропустил несколько таких мощных ударов ногами по корпусу, что едва не остался совсем без органов. Один раз они меня так обработали, что я взлетел и парил.
Мне стало ясно, что это какие-то необычные бандиты, что я имею дело с профессиональными бойцами мирового уровня.
Только как можно собрать столько таких бойцов сразу? Я таких видел только поодиночке и очень редко. И зачем им это надо? Я же тут оказался абсолютно случайно. Прибежал бы раньше на две минуты – уехал бы в толпе курсантов в автобусе.
Вместе с тем, быстро выяснилось, что я на порядок лучше подготовлен физически. Если кто-то из них пытался обойти меня, у него не хватало на это скорости. Я легко отрывался и ждал, скучая, пока они, запыхавшиеся, меня догонят, чтобы вломить им очередную порцию и снова оторваться. Или делал вид, что отрываюсь, а потом бросался им навстречу, прорезая их, размётывая их в стороны.
У них была отработана одна, может, две пары. Но все вместе они не были сработаны. Или не были проинструктированы для этого случая. Поэтому они больше мешали друг другу, чем вредили мне. И я часто управлялся со стенкой из трех-пяти человек. То и дело кто-то из них пускался в авантюры, пытаясь сшибить меня своим личным напором, и немедленно бывал за это наказан. Один на один никто из них не был соперником для меня. Но воля у них была исключительная. Уложишь кого-то. Мы всей толпой потопчемся по нему, пока он отдыхает. Я, если успею, так еще и попинаю. Потом он вскакивает – и снова в бой, как и не лежал только что без сознания. И ни одного вскрика или стона. Только топот и звуки ударов.
Скоро мне стало ясно, что эти игры пора заканчивать. Убежать я не мог, так как был в военно-морской форме. Был таким молодым и наивным. Они не отстают и с такой подготовкой вполне могут поймать удачу. Как это ни было ужасно, я вынужден был идти на поражение. Решил начать с главаря. Он оставался на свету, на входе в садик, и давно уже пытался подняться, но смог лишь встать на колени и так и стоял, раскачиваясь. Наверняка получил сильное сотрясение мозга. Если удастся отвлечь кого-то из остальных бандитов на главаря, я смогу получить преимущество.
Уведя свою группу подальше в садик и, оставив их там, рванулся к главарю.
Удар ногой в нагнувшегося или поднимающегося человека, всегда чрезвычайно опасен. Мой удар был бы смертельным.
Главарь как-то почувствовал это. Я еще не успел пробить, когда он закричал:
– Стоять! Всем стоять! Я – полковник милиции!
А нога-то у меня уже пошла. И ее не остановить просто так. Прошел сильнейший управляющий импульс, пошли сокращаться мышцы, а у них есть своя инерция. Не успеть! И я запустил импульс в мышцы на возврат ноги, вкладывая всё, что у меня было в душе и за душой, чтобы остановить удар. Что может быть хуже, чем убить своего?
Нога взорвалась болью и остановилась в сантиметре от носа полковника.
Я отошел, прихрамывая.
Мужики вспомнили, наконец, про главаря-полковника. Подбежали к нему, поставили его на ноги.
Я отошел еще дальше, под фонарь, и скомандовал:
– Полковник ко мне! Остальные на месте!
Как же ему тяжело давалось идти. Но, через целую вечность, подошел. Сам. Показал документы. Точно. Начальник Центрального отделения милиции города Баку полковник Магомедов. Показал и я, не давая ему в руки, свое удостоверение.
– Пойдешь с нами? – спрашивает.
– Нет, – говорю, – не пойду.
– Поведем силой, – говорит.
Я чуть не расхохотался. Теперь, когда я почти знал, что это не бандиты, стало проще, стало легче на душе, потому что исчезла надобность убивать. А спортом я мог с ними заниматься сутки, двое или сколько им интересно. И я точно знал, без всяких «почти», что никогда не надо ни попадаться милиционерам, ни оборачиваться спиной к ним. Не стоит облегчать жизнь возможным «оборотням», услужливо подставляя им свой затылок. Дважды, по крайней мере, мое упрямство в этом отношении, спасало мне жизнь уже в теперешнее дикое время.
– Попробуйте еще раз.
И Магомедов вдруг отчего-то повеселел. Глаза заблестели. Махнул мне рукой:
– А! Иди!
Уходя, я посмотрел на остальных своих оппонентов, уже довольно близко подобравшихся к нам с полковником. Они, перешептываясь, сбились в плотную, круглую кучку: спина к спине, голова к голове. И эта пузатая кучка довольно быстро и слаженно двигалась маленькими шажками. Это они приготовились к моему прорыву. И где же они так сработались в игре в американский футбол? В СССР такому не научишься.
Но, что показательно, они перешли к защите. У них уже не было желания навалиться на меня всей толпой. Они были в курсе, что достанется всем.
***
Часа через два я уже подбегал к училищу. Нога промялась и не болела. Перемахнул через стену, пришел к себе в роту, снял форму, изорванную рантами ботинок друзей полковника. Сходил в душ – все тело было покрыто багровыми, начинающими синеть кровоподтеками и шрамами, но лицо было чистым. Переоделся в свежую, накрахмаленную, отутюженную смену одежды, перемахнул обратно через стену и снова вошел в училище, но уже как положено, через КПП.
Начал докладывать дежурному по училищу, но он сказал, что всё уже знает, и сам просветил меня.
Оказывается, о вчерашнем ночном происшествии с ограблением немецкого офицера утром доложили Хонеккеру. Тот позвонил Брежневу. Брежнев приказал разобраться и прекратить подобные безобразия. Из Москвы в Баку сразу же вылетел самолет с немецкими товарищами, во главе с атташе, и с нашими, от разных ведомств. В том числе и группа прославленных загранспециалистов Первого Управления КГБ. Эти спецы меня и брали.
Ясно, что прекратить бандитизм, или хотя бы найти конкретных виновников ограбления, за один день было невозможно. Но всегда можно найти косвенные причины и подставить под ответственность косвенно причастных.
На роль «стрелочника» больше всего подходил адмирал Г. П. Тимченко, временно исполнявший тогда обязанности начальника училища.
Москвичи изложили ему свою точку зрения: «В училище отсутствует контроль над передвижением военнослужащих. Вход и выход – кому как вздумается. Шастают даже по ночам, создавая предпосылки для происшествий».
Тимченко, понятно, уперся: иностранцы ему в передвижении в свое личное время не подчиняются. И, вообще, не подчиняются. Он их только обучает, по согласованной программе. Ограничивать же свободу своих подчиненных, по сравнению с иностранцами, он не станет.
Так они спорили до вечера.
Поздним вечером москвичи заявили, что улетают. А по дороге выловят одного курсанта, из длинного, как они выявили, списка отсутствующих, и заберут этого курсанта с собой в Москву, показать Брежневу. А Тимченко пусть берет билет на рейсовый самолет и летит за своим сокровищем, свободу передвижения которого так не желает ограничивать, к Брежневу.
Пошли отлавливать и напоролись на меня. Теперь все в госпитале.
На этом месте дежурный вдруг превратился в истукана с выпученными глазами. До него дошло, что команда самых выдающихся специалистов по дракам попала в госпиталь, а виновник этого даже пылинку на себя не посадил.
Я ушел, чрезвычайно довольный собой. Не зря прыгал через забор. Теперь дежурный всем будет рассказывать, как он своими глазами видел меня, вышедшего из боя без пылинки.
Яхту, которую я подарил училищу, разломали через пару лет. Зато я оставил самое лучшее, чем можно отблагодарить родное учебное заведение. Легенду.
Утром меня вызвали к Тимченко. Зашел, доложился, что прибыл по его приказанию. Тимченко меня не услышал. Погруженный в себя, он даже не ходил, а, казалось, летал, едва касаясь паркета, вдоль длинной стены своего кабинета. Ручки на животике, глаза полуприкрыты, на лице – блаженнейшая улыбка.
Доложился еще раз, погромче. Он услышал. С трудом вышел из блаженного состояния: «Да. Чего? Да нет, это не я. Это вон они чего-то хотят еще» – и пренебрежительно махнул рукой на мужчин в штатском, сидевших в глубине кабинета.
Можно понять наших провинциальных медиков, дежуривших в ту ночь в госпитале, когда на них свалилась такая необыкновенная ответственность: оказать помощь высокопоставленным москвичам. Постарались они на совесть. Всех укутали в бинты, залепили пластырем, измазали йодом и зеленкой. Одни щелочки глаз сверкают бешеной злобой. Стало понятно, почему они били меня только по корпусу. Покажи их теперь не мне, не нашему начальнику училища, а Брежневу, того бы кондрашка хватила.
Подошел и подсел к ним. Посыпались вопросы, где это я так научился драться.
Объяснил им, что в училище великолепно поставлен спорт. Тем более что это действительно было так. Поспорили, поговорили и глаза у них стали нормальными. Им стало ясно, что подвоха тут не было.
Я спросил:
– Как полковник?
Они дружно смутились. Уже, очевидно, говорили между собой о том, что зря его подставляли. Было видно, что полковнику, который лежит в госпитале, они сочувствуют. Не то что мне. Я для них был пешкой в их игре.
На том и разошлись.
***
Но история имела продолжение.
Наверху поняли, что люди из КГБ – туфта, а вот если они соберут с десяток таких бойцов, как я, то смогут получить многое. И решили создать группу «Альфа». Под моим командованием.
И вот, все мои друзья разъехались после окончания училища по флотам, а я сижу, одинешенек, в училище и жду, когда утрясут штатные расписания нового подразделения. Надоело ждать, махнул на это дело рукой и уехал на флот, отказавшись от лестных предложений служить в Москве.
Куда конкретно меня посылали, меня уже не интересовало. Был уверен, что Тимченко подобрал самый выдающийся вариант.
Только через несколько лет у нас была создана группа «Альфа». Немцы, которые тоже были свидетелями схватки в Сабунчинском садике (оказывается, они там присутствовали и наблюдали за происходящим со стороны), развернулись гораздо быстрее.
