Авторский блог Марина Алексинская 16:48 29 мая 2013

Изгнание из рая

Поэтические зарисовки, жизнеутверждающие оратории, полифония симфоний и народность хоралов – музыка Томаса Корганова. Композитора советского ХХ века, он этот век услышал и запечатлел в «Концерте для оркестра», хоре a cappella «Человек», хоровой симфонии «Давид Сасунский», и крах его ощутил как «изгнание из рая»

Поэтические зарисовки, жизнеутверждающие оратории, полифония симфоний и народность хоралов – музыка Томаса Корганова. Композитора советского ХХ века, он этот век услышал и запечатлел в «Концерте для оркестра», хоре a cappella «Человек», хоровой симфонии «Давид Сасунский», и крах его ощутил как «изгнание из рая». Среди россыпи самоцветов - сочинений композитора, что ждут еще глубоких и серьезных исследований ученых, есть одно – знаковое. «Дон-Кихот ведет бой» - музыка к драматическому спектаклю МХАТа. Вот эта возвышенная правда романтика и сегодня даёт Томасу Корганову вдохновенье, силы и уверенности держать марку советской музыкальной культуры и честь фамильной династии. Несколько поколений Коргановых трудились во славу Московской консерватории, музыковед Василий Корганов был другом Чайковского и оставил блестящие биографические исследования, посвященные Моцарту, Бетховену, Верди.

С Томасом Иосифовичем Коргановым мы встретились в редакции «Завтра» и вот что он рассказал:

Томас Корганов. Утром 5 марта 1953 года в Московской консерватории я сдал свой первый экзамен по композиции, можно сказать экзамен на звание композитора. А вечером пришло сообщение: умер Сталин. Стало известно и о смерти Прокофьева. Официального сообщения о смерти Прокофьева не было, только по телефону передавали друг другу. На следующий день в консерватории мы стали собирать деньги на цветы Прокофьеву. Нашли в каком-то питомнике на Ленинградском шоссе последние остатки цветов в горшках. Конечно, никто не спрашивал: для кого цветы, были уверены – Сталину. Гроб с телом Сталина стоял в Колонном зале, и весь центр был в оцеплении. Но Тихон Хренников сумел как-то организовать доставку гроба с телом Прокофьева из проезда Художественного театра (композитор жил в доме напротив МХАТа) в Дом композиторов на Третьей Миусской улице. Мы привезли цветы в Дом композиторов, у гроба Прокофьева стоял почетный караул из музыкантов и студентов консерватории. Сначала народу было немного совсем, а потом – всё больше и больше. Около Прокофьева постоянно были люди, помню еще, Кабалевский из Китая прилетел. И вот первой ночью, часа в три, четыре мы с одним моим товарищем – студентом, жившим в общежитии консерватории в Дмитровском переулке, решили пойти в Колонный зал. Мы пошли вниз по улице Горького, все переулки, что выводили на Пушкинскую улицу, были перегорожены тяжелыми грузовиками. Там были войска. Пройти было невозможно. Где-то в районе Столешникова переулка мой товарищ показал паспорт со своей пропиской в Дмитровском – и нас пропустили. Мы вышли на Пушкинскую и попали в толпу, которая после давки на Трубной площади уже спокойно шла в Колонный зал. У кого-то пуговиц не хватало, у кого-то рукав был оторван…

В Колонном зале непрерывно звучала музыка, играли оркестры – один сменял другой. В почетном карауле стояли члены Политбюро. Сталин лежал в белом кителе. Мы прошли мимо гроба, вышли из Колонного зала и опять по улице Горького вернулись к гробу Прокофьева.

Прокофьева хоронили на Новодевичьем кладбище. После того как гроб опустили, Тихон Хренников сказал: «Умер великий русский композитор». Впервые Сергей Прокофьев был назван «великим». Все об этом знали, конечно, но соблюдали «табель о рангах». Тогда четко подразделялось: вот этот композитор – выдающийся, этот – великий. Да, и Тихон Хренников впервые назвал тогда Прокофьева – великим.

ЗАВТРА. Томас Иосифович, были ли тогда речи о Сталине?

Т.К. Нет. Три дня, начиная с 5 марта, во всех репродукторах звучала только музыка. Никаких речей не было. Никто не выступал и ничего не говорил. Когда слово бессильно, в права вступает музыка. А какая музыка звучала! Лучшие записи, шедевры мировой классики – Бах, Бетховен, Моцарт, русская и советская классика. Развлекательная музыка вся исчезла. Это был великий океан камерной, вокальной и симфонической музыки – всё самое лучшее, что было создано музыкантами мира. Те дни – незабываемое время для меня. Такого в моей жизни больше не было.

ЗАВТРА. Мария Юдина играла Lacrimosa из «Реквиема» Моцарта. Томас Иосифович, вы знали, видели на сцене эту пианистку? Верна ли легенда, что Сталин, зная, мягко скажем, нелестные слова Юдиной в его адрес, прислал пианистке щедрый гонорар за её запись концерта?

Т.К. Юдина, конечно, великая пианистка. Я слышал ее не раз на концертах. Никогда не забуду, как она играла Баха… Она была такая строгая, многие сравнивали её с монахиней. Она была очень самоуглубленная, поэтому так замечательно получалась у неё полифоническая музыка Баха. Никогда не забуду, как она играла Восьмую сонату Прокофьева. Это – потрясающее по глубине произведение. Да, Мария Юдина была пианисткой, отличавшейся ото всех. Она стояла особняком. Ну, как икона. И это было поразительно. Юдина была не только замечательной пианисткой, но и весь облик её – человеческий, музыкантский – был особенным. Это факт. Посылал ли Сталин ей деньги, я не знаю. Но к Юдиной отношение было почтительное. Она была яркой индивидуальностью с большой внутренней глубиной и силой.

ЗАВТРА. Чем объяснить можно плеяду выдающихся музыкантов того времени? Софроницкий, Юдина, Ойстрах, Гилельс, Мравинский, Голованов, невозможно перечислить всех.

Т.К. Так исторически сложилось, что плеяда великих музыкантов появилась в нашей стране в то идеологически не свободное время. Идеалы людей на высоте духа тогда были. Я помню, как в тридцатые годы появились скрипачи: Ойстрах, Коган, пианисты: Флиер, Гилельс, Оборин… Они становились знаменем советского искусства, показателем расцвета культуры в Советском Союзе. И им давали «зеленую улицу», радовались их успехам, создавали им условия для работы. Тогда же появился Рихтер. Никогда не забуду приезд Рихтера в Баку, где я жил в то время. Он играл ранние сонаты Бетховена, которые мы все знали, играли при обучении. Но мы не узнали этих произведений.

ЗАВТРА. В чем уникальность пианизма Рихтера?

Т.К. В трактовке. Например, он играл g-moll’ный прелюд Рахманинова. Известная вещь, этот прелюд все играли. Помню, как любил играть этот прелюд Флиер. Но Рихтер нашел в нем скрытые полифонические голоса и сделал сопровождение мелодии совершенно другим, он выделил ниточки, ниточки, ниточки самостоятельных голосов. Во всем, что делал Рихтер, он находил совершенно поразительные нюансы, да и сам он был личностью гипнотической. О технике Рихтере речи не было, техника подразумевалась сама собой.

ЗАВТРА. Как в танце Улановой.

Т. К. Да, о технике танца Галины Улановой тоже не могло быть речи. Но разве можно забыть пробежку Улановой в «Ромео и Джульетте»?! Сколько раз студентом я смотрел этот балет в Большом театре на галерке – балконе пятого яруса. И когда Уланова бежала к Лоренцо по авансцене - знаете, что творилось?!

ЗАВТРА. От взрыва аплодисментов оркестра не было слышно!

Т. К.: Джульетту танцевала и Елена Чикваидзе. Ее пробежка не вызывала такой реакции. Почему? Уланова демонстрировала искусство, которое даже нельзя выразить словами. Божественное.

ЗАВТРА. И вот как так получилось, что советское искусство из эмблемы престижа страны превратилось в оружие её разрушения? Я говорю о шестидесятых.

Т. К. У молодых композиторов, художников всегда есть стремление к новизне. Наверное, это свойство молодости. Это совершенно естественное стремление. В то время в Европе стал расширяться интерес к «нововенской школе». Школа эта известна с двадцатых годов, но в шестидесятые она вошла в моду. Хочу сказать, что в нашей стране идеологические ограничения музыки коснулись меньше всего. Инструментальная музыка была свободна, на нее трудно было наложить какие-либо ограничения. Был идеологический контроль, согласно которому «нововенцы» попридерживались. Прямого запрета не было. Их не запрещали - просто не поощряли. Тогда как Запад со всей мощью пропаганды вытаскивал додекафонию и навязывал нам. Запад уже тогда понял: раз эта музыка не в фаворе нашей власти, значит - на этом можно сыграть. Как это было? Я очень хорошо помню.

ЗАВТРА. Можете ли привести пример?

Т. К. Яркий пример – «бульдозерная» выставка в Измайлово. Выставку молодых художников разогнал Хрущев. Работы этих художников перед Измайлово выставлялись на один день на ВДНХ в павильоне «Пчеловодство». Мне было интересно, и я пошел посмотреть. Был февраль, пять часов простоял в очереди на морозе. Я бы на выставку не попал, если бы не помощь знакомой переводчицы: она пришла на выставку с кубинцем. Овчинка не стоила выделки. Работы оказались столь ничтожными, что я почувствовал злость. Зачем я потратил столько времени! Позднее я много ездил по восточной и западной Европе, заходил в музеи современного искусства. Как правило, я там был один. Но наши власти вместо того, чтобы дать свободное распространение этому авангардистскому течению, стали притеснять его. Как следствие, возник ажиотаж. Стали говорить: «Советская власть душит, мешает, ее нужно свергать». Смешно всё это! Но весь этот авангард использовался Западом умело и тайно. Холодная война-то шла.

ЗАВТРА. В какой степени это коснулось музыки?

Т. К. Запад поддерживал, поощрял всевозможными средствами радикально настроенную молодежь, которая стремилась, прежде всего, к «нововенской школе». Запомнил случай. Я был в семье одного известного диссидента. И была там одна моя знакомая, которой они хотели помочь. Она написала балет, хотела где-то его показать, где-то его исполнить. И вот семья эта пригласила в дом третьего секретаря по культуре Английского посольства и сотрудницу станции Би-Би-Си. Они послушали фрагменты из балета, а потом спросили: «А у вас ничего нет Денисова, Шнитке, Губайдулиной?» Не нужен им был этот балет!.. Шла скрытая целеустремленная систематическая работа на подрыв, на игре с «запретным». А власти нашей страны из мухи делали слона, создавали из Шёнберга запретный плод.

ЗАВТРА. Ничто не изменилось. Трудно не вспомнить «свежий» рассказ Десятникова о том, как он под взором КГБ изучал партитуру Берга. Тогда как весь этот авангард был известен в Советском Союзе.

Т. К. Авангардная музыка исполнялась. А позднее исполнялась и музыка Денисова, Шнитке, Губайдулиной. Они звучали даже в концертах на съездах и пленумах Союза композиторов СССР. Были их концерты и в Московском молодежном музыкальном клубе при Доме композиторов, и в камерном клубе ФИАНа Академии наук. Больше того, музыка авангардистских композиторов даже чаще звучала, чем музыка композиторов умеренного направления. А уж если их не приглашали куда-то, не давали им выездную визу, то поднимался жуткий шум. Вокруг этих имен шел ажиотаж постоянный. Эстетика – тоже идеология. Использовалась политиками Запада как средство подрыва нашего государства. Конечно, это была одна из линий работы по разрушению страны.

ЗАВТРА. Вы знали эту контркультуру?

Т. К. Я слушал «Голос Америки», другие западные станции, знал все это хорошо очень. А сколько литературы сюда шло? Я читал – мне было интересно. Запад играл на той идеологической недальновидности, которая была уже присуща советским руководителям. Она вызывала раздражение и у интеллигенции и у всех здравомыслящих людей.

ЗАВТРА. Томас Иосифович, но есть ли «золотая середина» между «запрещать» и «разрешать»? Сегодня никаких идеологических запретов нет, но об искусстве уже и речи нет.

Т. К. В том всё и дело. Несмотря на запреты, подчас неумные, музыка была наколоссальной высоте тогда. А сегодня нет запретов, и нет музыки. Я думаю, что в данном случае речь не о «золотой середине» должна идти, а о тех идеалах, что питают искусство. Сегодня идеалы – поганейшие. После ельцинских реформ высокие идеалы рухнули, потому что рухнул Советский Союз. И взросли идеалы коммерческие. А в 60-е годы существовали советские идеалы. И при таких высоких идеалах оказывались запреты, которых и не должно было быть.

ЗАВТРА. Томас Иосифович, есть еще один актуальный лейтмотив – преследование тоталитарной властью Шостаковича. Официальный композитор СССР представляется сегодня жертвой.

Т. К. Приведу пример. В 1964 году в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко была возобновлена опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Я был на этой премьере. Дирижировал мой друг Геннадий Проваторов. Шостакович сделал для этой постановки новую редакцию, уже без крайностей, что были свойственны ему в молодости. Премьера прошла замечательно, прекрасная музыка. Шостакович завещал в будущем, для дальнейших постановок брать именно эту редакцию под названием «Катерина Измайлова». Но в восьмидесятые годы стали «тащить» первую редакцию, играя на том, что её запрещали. Я видел постановку Дмитрия Бертмана в «Геликон- опере». Еле высидел. Какая-то вульгарность, дешевка, как и многое, что сейчас делают. Конечно, пустили первую редакцию оперы. Зачем? Ведь Шостакович не хотел этого. Ростропович тоже взял первую редакцию оперы – хотел ставить её в Большом театре. Прямо потребность - опоганить советский строй. Если можно сделать гадость, то как не сделать? Ведь это будет поощряться и материально, и как угодно.

ЗАВТРА. Томас Иосифович, интересно узнать, как жил советский композитор? Что не хватало ему, почему так рвался из СССР?

Т. К. В советское время все жили достаточно скромно. Когда человек очень хочет пить, он может выпить с удовольствием четыре, пять стаканов воды, но после шестого или седьмого он уже пить не может. Знаете, есть такая пытка, когда кормят и поят насильно. И сегодня эта пытка, ненасытность поощряется. Не высокие идеалы человека, а мерзкое потребительство и страсть к неслыханному обогащению - цель и смысл жизни. Так вот, если говорить о советском композиторе – авторе серьезной музыки, то он чувствовал себя вполне комфортно, особенно если были еще заказы на прикладную музыку. Это театр и особенно кино, студии телевидения. Но если даже отсечь заказы, а принять во внимание только занятие академической музыкой, то и тогда композитор знал: музыку приобретает Министерство культуры. Была закупочная комиссия Министерства культуры СССР и такая же - комиссия РСФСР. Я был членом комиссии РСФСР в течение 30 лет и хорошо это знаю. Мы выезжали два раза в год в Ленинград – на белые ночи и на Новый год, несколько дней слушали сочинения ленинградских композиторов, отбирали. То же самое было и в Москве. Так что материальную поддержку академические композиторы получали. Платили, если композиция звучала по радио, издательства платили. То есть можно было жить, может быть, жить скромно, но посвящать себя музыке. Да, еще были дома творчества. Композитор два раза в год, а то и больше, за небольшие деньги спокойно мог работать в домах творчества, что находились по всему Союзу – в Рузе, в Грузии, в Сортавале, в Дилижане, в Иванове, даже в Алма-Ате… Предоставляется двух-трехкомнатный домик со всеми удобствами. Ковры, рояль, телевизор, обслуживание, очень хорошее питание. Вы спокойно могли работать, ни о чем не думая. Райская жизнь! Это советская власть делала! Я много ездил по странам Европы – нигде такого не было. И с какого-то момента у меня возникло ощущение, что все наши советские условия – временны, потому что так хорошо не бывает долго.

ЗАВТРА. Как-то по каналу «Культура» был фильм об известном дирижере. В советское время у него был оркестр, в 80-е – он уехал в Швейцарию. И вот он, уже почтенный человек, рассказывает о преследовании евреев, об ужасах советской власти. Чем можно объяснить такой феномен?

Т. К. Телевидение создает кривое зеркало. Слушаешь одного, думаешь – все так рассуждают. Но это неправда. Потому, отчасти, в 1991 году народ не поддержал ГКЧП. Народ развратили. Им сказали: «У вас тут было бесплатное образование, бесплатное здравоохранение, фактически бесплатный проезд, почти бесплатные квартиры. А если будет демократия, вы получите еще «колбасные поезда» и полные прилавки». Но сегодня народ понял: его соблазнили. И если провести сейчас референдум, то станет ясно: 90% прозрели. Но ложью продолжают заглушать сознание.

ЗАВТРА. Ну, скажем, Максиму Шостаковичу зачем уезжать было?

Т. К. Тогда бытовало мнение: наконец-то можно вырваться на Запад и там обрести известность. Уехали. И многие почувствовали иллюзорность надежд. Я знаю многих из тех, кто уехал, но не смог реализовать себя на Западе. Вот вам пример. Я сотрудничал с режиссером, Борисом Тираспольским, очень талантливый был молодой человек. Мы с ним делали спектакль «Смерть Ивана Ильича», радиопостановки о Мюнхгаузене и «Сказание Сур Даса». Его семья – отец, мать и брат – уехали в Америку. Он не хотел уезжать, но поехал и даже развелся из-за этого с женой. Он был далек от прагматичных вещей – техники, машин и так далее, и пришлось ему работать там шофером ночного такси. Представляете? Он думал, что сразу - в Голливуд. И все кончилось! Не знаю, жив ли он сейчас. Вот еще пример. У меня был друг и сокурсник Владимир Зак. Он был музыковедом с потрясающими способностями подражания. На уровне Аркадия Райкина. Даже Тихон Хренников, с его-то слухом, не понял, что Володя в шутку разыграл его: поговорил с ним по телефону от имени Вано Мурадели. Хренников уверен был, что разговаривает с Мурадели! Так вот, Володя с семьей тоже уехал в Америку. И чувствовал себя там совершенно неприкаянным. И таких примеров много, но о них умалчивают. Сейчас ведь как: что выгодно - вытаскивают, а другого как будто и нет в природе. В советское время такой цензуры не было!

ЗАВТРА. Томас Иосифович, давайте поговорим теперь об инструментах симфонического оркестра. Есть ли у вас как у композитора предпочтения?

Т. К. Я все инструменты люблю. Скрипка – инструмент виртуозный, который может с роялем соперничать. Альт, можно сказать, зазвучал после того, как Юрий Башмет показал на нем способности солиста. Хотя для альта много писалось, но концертный блеск он получил именно в руках Башмета. Виолончель был более важным инструментом. Скрипка, а потом виолончель. А из духовых деревянных – самый подвижный, самый виртуозный это, конечно, флейта. Я никогда не забуду приезд в Москву Бостонского симфонического оркестра. Играли вторую сюиту из балета «Дафнис и Хлоя» Равеля, где есть одно замечательное виртуозное соло флейты. Солистка так играла, что её потом чуть ли не на руках вынесли. Блеск совершенный! Флейта – солирующий инструмент в оркестре, который производит просто колоссальное впечатление. Гобой – замечательный инструмент, но тяжеловатый по сравнению с флейтой.

ЗАВТРА. Гобоисты жалуются как раз, что композиторы обходят этот инструмент вниманием. Почему вы написали сонату именно для гобоя?

Т. К. Знакомый гобоист попросил. А еще для меня гобой представлял интерес потому, что мелодии, какие играет гобой, в симфоническом оркестре больше никто сыграть не может. Это такая кантилена, такая красота! У каждого инструмента оркестра есть свои неповторимые свойства. Кто может заменить тромбон в героической музыке?

ЗАВТРА. Томас Иосифович, хотелось бы еще вспомнить с вами легендарного трубача Большого театра, перед которым и трубачи джаза снимали шляпы.

Т. К. Тимофей Докшицер. Это был уникальный трубач. У него такая потрясающая кантилена… Труба – инструмент героического плана, перекрывает весь оркестр. У Докшицера был корнет-а-пистон – разновидность трубы, у которого звук более канителенный, а у трубы – более фанфарный. Он был потрясающий исполнитель. Да, его любили в Америке. Многие композиторы писали для Докшицера. Мы работали с ним над моим концертом, большим, трехчастным. Но он сказала тогда: «Я не смогу сыграть твой концерт. У меня уже силы не те». Он дал мне своего ученика – Володю Сёмкина, который исполнил этот концерт. А сам Тимофей вскоре уехал в Америку.

ЗАВТРА. Сейчас многие наши музыканты работают в разных оркестрах мира. Что с нашей школой?

Т. К. У нас школа и сегодня очень высокая. Благодаря традициям, благодаря очень хорошим музыкантам-педагогам, которые остались и работают, и благодаря вообще духу консерватории. Японцы приезжают и восхищаются: «За эту ручку держался Чайковский».

ЗАВТРА. Томас Иосифович, назовите три имени композиторов XIX и три - XX века, кто повлиял на ваше творчество?

Т. К. Бах. Выше Баха никого нет. Эта музыка – вечная, и эта музыка – современная. Даже не очень понимаешь, как можно было создать такую музыку? Это уникальное явление. Бах для меня – совершенство. Потом, конечно же, Вагнер. Это музыка сверхчеловека. Когда Герберт фон Караян приезжал с оркестром Ла Скала и давал в Большом театре оперу Вагнера «Тристан и Изольда», нельзя было усидеть на месте – хотелось встать. Музыка поднимала! Это было что-то потрясающее! Кончился спектакль и – тишина. Потом через какое-то время началась овация, которая не могла остановиться… Безусловно, Чайковский. Из композиторов XX века это, конечно же, Прокофьев, Стравинский, Шостакович. Я не назвал Свиридова, хотя он – замечательный композитор. Если можно было бы назвать четвертое имя, я назвал бы Свиридова. За два века было создано много выдающейся музыки, уникальной, грандиозной, которая как раз и звучала в траурные дни кончины Сталина.

Фото Виктора Новикова

1.0x