Режим Порошенко расширил список запрещённых книг. Список, волне соответствующий природе режима. В нём, к примеру, отсутствует "Майн кампф", но представлен, скажем, труд консультанта ООН, члена Консультативного совета при президенте Европейского банка реконструкции и развития Валентина Катасонова. Много и другого забавного в этом перечне. В частности, пункт о запрете ввоза на Украину последней книги историка Александра Каревина, живущего… на Украине.
Киевских чиновников, впрочем, понять можно. Высочайшей квалификации исследователь, работающий в первую очередь с первоисточниками (что для украинской историографии вообще нонсенс), Александр Каревин в своих работах (и прежде всего в знаменитой книге «Русь нерусская») на неопровержимых фактах доказал, что и «нація», и её мова – искусственные образования, нарочно создаваемые для разъединения единого русского народа.
«Русь нерусская» обязательно должна лечь в основу не только будущей денацификации (если оной Господь удостоит Малую Русь), но и учебных курсов истории. Иначе над Россией будет постоянно нависать угроза псевдонационального сепаратизма: «украинского» ли, «литвинского» ли, «сибирского» ли, казачьего ли, какого угодно – рецепт здесь общий, вскрытый ещё Николаем Ульяновым и досконально исследованный Александром Каревиным.
Ныне же запрещённая книга – «Исторические шахматы Украины. Герои и антигерои малорусской истории» – более популярного жанра. Это, своего рода, галерея портретов: как тех моральных уродов, что являются сегодняшними кумирами украинства, так и выдающихся малороссов, пытавшихся противостоять манкуртизации Юго-Западной Руси.
Название, как мне кажется, навеяно ныне здравствующим украинским классиком. Правда, разговорного жанра – с его «Они сами окрасили себя в те цвета, в которые окрасили». Автор, однако, сразу же оговаривает в предисловии, что не склонен делить всё на чёрное и белое, и уж тем более – при описании исторических событий и личностей. «Но недаром говорится, что нет правил без исключений, – поясняет Каревин. – Некоторые фигуры прошлого сами окрасили себя в один определенный цвет. Окрасили своими поступками. Причем так густо, что, сколько ни ищи там других цветов, сколько ни пытайся добавить другие оттенки, сделать этого не получится… Герои книги этой объединены тем, что, по крайней мере, к большинству из них черно-белое измерение вполне подходит. Большую часть персонажей, о которых пойдет речь, однозначно следует охарактеризовать как «белых» или как «черных». Собственно, потому книга и получила название «Исторические шахматы Украины». Здесь, как в шахматах, тоже есть белые и черные фигуры. Черных, надо признать, больше. Дело, однако, в том, что на протяжении всей украинской (или, правильнее сказать, малорусской) истории черные были заметнее. И внимания к ним, соответственно, должно быть больше. В современной же Украине фигуры этого цвета явно имеют численный перевес».
Понятно, что в современной Украине «Исторические шахматы» не имели шансов быть изданными. Поэтому месяц назад мы попросили одного нашего друга, отправившегося в отпуск в Белокаменную, привезти хотя бы пару пачек. Хорошо, что успели дозвониться, и отменили «заказ». Иначе не избежать ему было судебного преследования, подобного тому, под которым находится ныне ваш покорный слуга – за «ввоз на таможенную территорию Украины» научной монографии Российского института стратегических исследований.
Так что землякам тех исторических персонажей, что представлены в книге, придётся теперь ждать новые издания Каревина, пока законодательство Украины не утратит силу. Население же государств, не затронутых эпидемией нацизма, может заказать последний труд историка через интернет-магазины или просто прочесть в электронном варианте.
Начинается сборник исторических портретов с главы о католическом «святом», изверге, как сейчас сказали бы, карателе «ватного» населения Речи Посполитой Иосафате Кунцевиче. Мне кажется, историю проекта «Украина» следует отсчитывать именно с насаждения унии. Да были и до этого – начиная с Даниила Галицкого – попытки придать восточно-христианской стране западный вектор «развития». Но здесь мы видим насилие над мироощущением – переформатирования массового сознания с целью создания из русских антирусских. Пусть пока и без этнонима «украинец», который будет придуман для продуктов такого переформатирования лишь через три столетия.
Свидетельствует о том сам папа Римский (1623–1644) Урбан VIII. Во славу которого и окатоличивал «русских» (так у папы) униат Кунцевич. «Всюду по приказу Иосафата закрывали православные церкви, заключали в тюрьмы и истязали там православных священников, – пишет Каревин. – Народ оставался без духовных пастырей. Нельзя было ни крестить младенца, ни повенчать молодоженов, ни отпеть покойника. Кунцевич не щадил даже мертвых. Нередки были случаи, когда по его распоряжению тела недавно умерших людей вырывали из могил и бросали на съедение псам».
Сегодня Украинское радио («первая кнопка») называет деяния сии «образцом чистого служения Господу». Ну, вполне в духе «линии партии» – руководящей и направляющей марионеточный «проевропейский» режим. Совсем недавний «святой», боготворимый, в т.ч. и на Украине, Иоанн Павел II, объявил Кунцевича «апостолом национального единства». Опять же – в духе того единства, под знаком которого бомбят ныне Донбасс, возвращая его в «Єдину країну».
«В римской церкви для канонизации во святые требуются не богоугодные подвиги христианской любви и благочестия, а хотя бы и кровавые, но блестящие подвиги на пользу и распространение папского владычества», – поясняет Каревин, цитируя видного малороссийского богослова XIX в. Андрея Хойнацкого. А каким образом папа благословлял распространять своё владычество, можем судить по приводимому Каревиным письму вышеупомянутого Урбана VIII польскому королю Сигизмунду III: «Да проклят будет тот, кто удержит меч свой от крови. И так, державный король, ты не должен удержаться от меча и огня. Пусть ересь чувствует, что жестоким преступлениям нет пощады». Писал он это, правда, по поводу восстания Витебска против Иосафата, в итоге которого последний был убит. Но вряд ли приходится сомневаться, что со своим архиепископом папа был ещё более откровенен. Вот что читаем в «Исторических шахматах»: «В связи с успешным выполнением миссии, возложенной папой на короля (у Витебска были отняты привилегии, ликвидировано городское самоуправление, ратушу и два православных храма стёрли с лица земли, а остальные храмы были закрыты, и само православие запрещено по всей епархии), понтифик отмечал: «Твердыня, защищающая русских от унии, разрушилась».
Как видим, даже недруги называли тогда население Белоруссии русскими. Чувствую, скоро придётся такими вот фактами – цитатами из пап – доказывать и белорусам, что они не «литвины», а всё-таки русские.
Только Господь (дающий нам богохранимое отечество), как известно, поругаем не бывает. Что проявляется иногда в иронии судьбы. Вот ещё один знаковый персонаж твоей книги – графоманка Лариса Косач (наверное, эталонный представитель украинофильства XIX в.) села в лужу, выбрав себе в качестве псевдонима «русизм» «Пчилка». Сегодня Олэна Пчилка превозносится не только как «видный писатель и просветитель», но и как «выдающийся педагог», «мудрая, заботливая, любящая хранительница (берегиня) семейного очага». Ее педагогический опыт предлагают использовать нынешним родителям. Вершиной же этих опытов над собственными детьми стал запрет на русский язык в доме и… Закон Божий.
«Психологам (а может быть, психиатрам) предстоит еще дать оценку этому «феномену», – размышляет автор. – После долговременной украинизаторской работы властей (советских и постсоветских) украинство представляется многим чем-то вполне нормальным, естественным. Во второй половине XIX века оно воспринималось по-другому – как дикость или, по крайней мере, странность. Некоторые малорусы, природные русские, составляющие вместе с великорусами и белорусами единую нацию, к удивлению окружающих (даже собственных родителей!), внезапно отрекались от своей национальности, от русского имени, от родного языка. Слово «манкурты» в то время известно не было, но именно оно лучше всего характеризует последователей нового учения. Они провозглашали малорусов самостоятельной, оторванной от русских корней нацией (как ее назвать, сразу не придумали, термин «украинцы» пустили в ход позже), сочиняли новый, демонстративно отличный от русского литературный язык и мечтали о расчленении исторической Руси, противопоставлении друг другу Малороссии и Великороссии.
Не без оснований можно говорить в связи с этим о польской интриге (движением за национальную обособленность малорусов первоначально руководили поляки), о тайных обществах, об особенностях общественно-политического развития России. Однако всего этого недостаточно, чтобы объяснить маниакальную настойчивость, с которой отдельные особи пытались вытравить из себя русскую природу. Вероятно, причина парадоксального поведения заключалась в каких-то повреждениях психики. Слишком уж украинство оказалось похоже на проявления шизофрении. С той только разницей, что, в отличие от шизофрении обычной, оно было заразным. Причем заражались им по своей воле (это уже позднее, при большевиках, заразу распространяли, не спрашивая ничьего желания).
Одной из добровольно заразившихся оказалась мадам Косач. Болезни она отдалась с радостью и, конечно, постаралась распространить ее на детей. Их Ольга Петровна прежде всего оградила от русского языка. Родной для самой Пчилки (доказательством чему служит ее переписка со своей матерью) и для ее мужа язык этот по прихоти мадам не должен был стать таковым для их отпрысков».
Потому-то дочь её уже не мудрствовала долго при выборе псевдонима, назвавшись «беспроигрышно» – Лесей Украинкой. Почему эту, видную, без сомнения поэтессу называют великой на Украине, понятно: на безрыбье, как говорится… Хотя… Каревин удивляется тому, что «Большая энциклопедия русского народа», издание вроде бы солидное, называет её гражданскую лирику шедевром. А я был удивлён, когда обнаружил имя другого антигероя его книги на страницах не менее солидного электронного издания – Православной энциклопедии «Азбука веры». Там, наряду с классическими изложениями Библии, присутствует украинский перевод одного из отцов «украинской автокефальной цэрквы», «митрополита Иллариона Огиенко», чья филологическая и теологическая квалификация, вызывала, мягко говоря, сомнения даже у единомышленников.
Сей «ученый с мировым именем» как его ныне представляет украинская радиоточка (по секрету скажу, это «муза» Каревина) как и «великая просветительница» Пчилка, к бумагомарательству имел склонность с детства. «Еще во время учебы в начальной школе Иван стал сочинять стихи, – пишет Каревин. – Причем на русском языке, что, кстати, в очередной раз (в который уже!) доказывает: русский язык не являлся чужим для малорусов. Местные крестьяне воспринимали русскую литературную речь как культурную разновидность того же языка, на простонародной разновидности которого разговаривали они сами.
По окончании четырехлетки Огиенко отправился в Киев, поступать в военно-фельдшерскую школу. Выбор учебного заведения объяснялся просто: обучение там было бесплатным. Правда, выпускник обязан был шесть лет отработать по специальности.
Учился на фельдшера Огиенко вместе с Ефимом Придворовым, известным впоследствии как поэт Демьян Бедный. Они сдружились, соревновались друг с другом в написании стихов, издавали рукописный журнал, где размещали свои творения. Интерес к русской филологии проявлялся у Ивана все сильнее. Получив аттестат зрелости, он настойчиво добивается разрешения оставить медицинскую службу для поступления в Киевский университет.
Разрешение ему дали, но с непременным условием поступать на факультет медицинский. Однако увлечение филологией все равно берет верх. Медицину Огиенко изучает формально, стараясь больше посещать лекции на историко-филологическом факультете. Декан последнего, выдающийся русский ученый Тимофей Флоринский, заметил студента-медика и, узнав, в чем дело, помог ему перевестись. Случилось это в 1904 году.
Чуть позднее тот же Флоринский снова пришел на помощь молодому человеку. Тот после увольнения из госпиталя едва сводил концы с концами и, просрочив время уплаты денег за учебу, был отчислен. Но Флоринский и другой видный ученый, Юлиан Кулаковский, помогли бедному юноше восстановиться в университете, выхлопотали ему Кирилло-Мефодиевскую стипендию (25 рублей ежемесячно плюс обучение за счет государства).
Забегая вперед, стоит отметить, что в будущем Иван отплатит Тимофею Дмитриевичу черной неблагодарностью. После окончания университета Огиенко решил стать профессорским стипендиатом (что-то вроде современного аспиранта). По какой-то причине Министерство народного просвещения затягивало его утверждение на кафедре. А деятели украинского движения (к которому уже принадлежал Иван), ненавидя Флоринского за его общерусские убеждения, распустили в обществе слух, что виной всему старый профессор, якобы сделавший политический донос на молодого ученого. И Огиенко не предпринял ничего, чтобы оградить столь много сделавшего для него человека от сплетен, распускаемых соратниками. Но все это будет потом.
Тогда же, в 1904-м, студент-первокурсник о политике не помышлял. К украинству он примкнул в 1906 году под влиянием профессора Владимира Перетца. Не будучи украинцем по происхождению, Перетц, однако, горячо симпатизировал местным сепаратистам и привлек к их организации своего ученика.
Иван начинает сотрудничать в украиноязычных газетах «Громадська думка» («Общественная мысль») и «Рада» («Совет»), записывается в сепаратистское общество ««Просвіта» («Просвещение»). Принял он участие и в издании «Записок Украинского научного общества».
В сочиненных уже в эмиграции мемуарах Огиенко назовет себя «неофициальным редактором» «Записок» и заявит, что оставил их, «разойдясь с М. Грушевским во взглядах на методы работы». Оба этих заявления не вполне соответствовали действительности. «Записки» редактировали Михаил Грушевский (лидер сепаратистов) и Перетц. Иван же работал корректором, иногда переводчиком, хотя, бывало, временно исполнял обязанности секретаря редакции. А уволили его за допускаемые в большом количестве ошибки. Сохранилось письмо Перетца Грушевскому, где первый пытается смягчить вину своего протеже указанием на пережитую трагедию (у женившегося за пару лет перед тем Огиенко умер маленький сын). Но тут же профессор оговаривается: «Конечно, все это не основание выпускать безграмотные книги».
Непросто складывалось и сотрудничество с прессой. Опять же забегая вперед, нужно указать, что, когда в начале 1919 года уже не Ивана, а Ивана Ивановича назначили министром просвещения Украинской Народной Республики, бывший издатель вышеперечисленных газет Евгений Чикаленко записал в дневнике: «Знаю его по сотрудничеству в «Раде», человек тупой, дьявольски самолюбивый». Вероятно, уместно будет привести здесь и отклик об Огиенко его университетского коллеги (также украинского деятеля) Василия Зеньковского: «Малоодаренный, но с большими претензиями, озлобленный и мстительный».
Профессорским стипендиатом (между прочим, по кафедре русского языка и литературы) он стал. Вопрос в министерстве разрешился благополучно благодаря связям матери его университетского товарища. Звезд с неба не хватал. Его отчет за 1911/12 год учебный комитет министерства оценил на «тройку» (это несмотря на блат). Неудачей закончилась попытка протолкнуть в печать составленные Иваном Ивановичем учебные пособия. На этот проект он возлагал большие надежды, рассчитывая получить значительную материальную выгоду, но каждый раз вердикт министерства был одинаков: «Рассмотренное издание признать для учебных заведений непригодным».
И все же карьера получалась! Огиенко сдал необходимые экзамены (в том числе профессору Флоринскому, не ставшему сводить с ним счеты). В 1915 году он становится приват-доцентом Киевского университета.
С крушением монархии Огиенко вспомнил о своем украинстве. Только вчера составлявший пособия по русскому языку, теперь он требует вытеснить этот язык из системы образования, выступает с публичными лекциями, доказывая необходимость украинизации, и конечно же мечтает о высоких постах. Поскольку явные должности уже расхватали, Иван Иванович обратил внимание на нишу, политиками пока не освоенную. Он разрабатывает проект создания самостоятельной украинской церкви. Главный пункт плана – назначение самого Огиенко генеральным секретарем (министром) вероисповеданий. Но председатель Центральной рады старый масон Грушевский относился к церкви скептически и лишь отмахнулся: «Обойдемся без попов!»
Какую церковь собрался создавать Огиенко? Ответ он дал в мемуарах, подчеркнув, что «самым большим недостатком украинской революции» было то, что она «пошла без своей церкви». Будет ли церковь православной или униатской – Ивану Ивановичу было все равно. Главное, чтобы она служила украинской революции. Не понявшая глубины замысла Центральная рада тем самым нанесла разработчику проекта тяжкую обиду…
В 1918 г. вышла в свет книга Огиенко «Украинская культура. Краткая история культурной жизни украинского народа». Составленная на основе прочитанных автором лекций, она имела скандальный резонанс. Ученые оценили книгу крайне низко. С уничижительной рецензией выступил видный украинский литературовед Владимир Науменко. «Г-н Огиенко,– писал он,– о какой бы странице украинской культурной жизни ни заговорил, не столько внимания обращает на то, чтобы осветить ярким светом эту страницу, показав факты и разъяснив их, сколько сразу же начинает в сильных выражениях уверять, что в таком-то деле или в другом украинцы превосходят всех». Рецензент отмечал, что рассматриваемая книга относится не к научной, а к рекламной литературе, содержит множество фактических ошибок, грешит явной тенденциозностью с уклоном в русофобию.
Так же негативно отозвались об «Украинской культуре» Дмитрий Дорошенко, Юрий Иванов-Меженко, Данило Щербакивский. Зато книга привела в неуемный восторг Симона Петлюру. И, дорвавшись до власти, Симон Васильевич пригласил Огиенко занять пост министра просвещения…
Ну а потом пришлось удирать с поляками…
В эмиграции Иван Иванович сотрудничал с режимом Юзефа Пилсудского. На средства польского правительства издавал свои научные труды. И надо признать, некоторые из них были довольно интересны из-за приводимых фактических данных. Интересны тем, что наглядно и помимо желания автора опровергали распространявшиеся им мифы о древности украинского языка, чуждости украинцам языка русского… Трудно сказать, включал ли Иван Иванович подобные факты в свои книги по недомыслию или руководствовался остатками совести ученого, не считая возможным замалчивать истину. Хочется думать о человеке лучше…
Потом он пошел в услужение к гитлеровцам. В 1940 году вновь взялся за реализацию давней мечты – создание украинской церкви, которая, по его словам, должна «превратить неустойчивую украинскую массу в сознательную нацию». Огиенко принял монашество (под именем Илларион), у иерархов неканонической Польской автокефальной православной церкви выпросил себе сан епископа, за ним – архиепископа и, наконец, митрополита. Слал приветствия Гитлеру. В конце войны перебрался в Швейцарию. Оттуда – в Канаду, где «церковную» деятельность продолжил».
Фигура Огиенко символична вот ещё в чём. Как и выкупленный из крепостных и получивший кров и образование «пророк» Шевченко, сделал себе имя на поливании грязью своих благотворителей, так «отец украинской церкви» Огиенко, как мы видим при жизни «топил» благодетелей. Есть ли тут какая-то историческая закономерность?
Будем надеяться, об этом Александр Семёнович Каревин напишет в следующей своей книге.
"Радонеж"
