К 145-летию М.М. П Р И Ш В И Н А
……………………………………………
ГРУДИНИНСКОЕ ПОДМОСКОВЬЕ:
«ТРОПЫ» ПРИШВИНА И ЕСЕНИНА
«О чём шепчутся раки…»
(русские лирики Сергей Есенин и Михаил Пришвин)
«…Пройди по Руси, и русский народ ответит тебе душой, но пройди с душой страдающей только – и тогда ответит он на все сокровенные вопросы, о которых только думало человечество с начала сознания…»
М и х а и л П р и ш в и н
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный ветер!
Блажен, - кто радостью отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, златая Русь.
Люблю я ропот буйных вод
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье
Благословляющий народ.
Люблю я ропот буйных вод.
С е р г е й Е с е н и н
Пётр Пришвин в книге «Передо мной часто встаёт образ отца. Воспоминания о М.М. Пришвине» (М., 2009) рассказывает о встречах
М.М. Пришвина с Есениным, с литераторами «есенинского круга».
«Сближение» Пришвина и Есенина (при всей их самобытности,
художественно-духовной индивидуальности) «прослеживается» и в контексте лично-бытийных , творческих контактов с современниками-сопутниками. Таково, например, их «тяготение» к А.М. Ремизову.
Отнюдь не случайно Сергей Есенин посвятил Ремизову именно свою
«Лисицу» (1916):
На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.
Ей всё бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь…
Как желна, над нею мгла металась,
Мокрый ветер липок был и ал.
Голова тревожно подымалась
И язык на ране застывал.
Желтый хвост упал в метель пожаром,
На губах – как прелая морковь…
Пахло инеем и глиняным угаром,
А в ощур сочилась тихо кровь.
А.М. Ремизов (как и Всеволод Иванов) «примкнул» к литературно-художественной группе «Краса», в которую входили Городецкий, Есенин, Клычков, Ширяевец; объединил их «острый интерес к старине, к народным истокам поэзии» (С. Городецкий).
Михаил Пришвин свидетельствовал: «Я был очень близок к Ремизову и не откажусь теперь признать его своим учителем, как и многие другие, начинавшие вместе со мной, ставшие потом более или менее известными, например, АН. Толстой, В.Я. Шишков, И.С. Соколов-Микитов и Е.И. Замятин. У Ремизова была настоящая студия, как у художников, у него была школа, к нему ходили, читали свои рассказы и многим он так исправлял их, что трудно было узнать потом, что от учителя, что от ученика… Меня пленяло исключительное отношение Ремизова к искусству как к делу».
«Сближения» и «отталкивания» духовно-нравственных исканий,
художественно-эстетических обретений Пришвина и Есенина связаны с биографиями их «сопутников» (среди них – Ремизов, Белый, Вс. Иванов, Сергеев-Ценский, Замятин, Леонов, Чапыгин, А. Толстой, Л. Сейфуллина, Шишков).
Пришвин и Есенин – в числе подписавших в мае 1924 года известное письмо в Отдел печати ЦК РКП (б), где «попутчиками» ставились принципиальные творческие вопросы.
Пришвин – в числе неравнодушных есенинских читателей. В письме к Максиму Горькому Пришвин оценивает «Злые заметки» Бухарина как «хулиганские», вызвавшие в нём «чувство возмущения и унижения».
Трагическая судьба Есенина волновала Пришвина. Дневниковые пришвинские записи отразили ход, направление, напряженность мыслей Михаила Михайловича. - «…Вот Есенин повесился и тем самым спас многих поэтов. Стали бояться их трогать. Предложи этим разумникам вместе сгореть, как в старину за веру горели русские люди. «За что же гореть? – спросят они, - все принципы у нас очень хорошие, желать больше нечего; разве сам по себе коллективизм плох или не нужна стране индустриализация? Защита материнства, детства, бедноты – разве все это плохо? За что гореть?.. Вероятно, так было и в эпоху Никона: исправление богослужебных книг было вполне разумно в то же время, под предлогом общего лика разумности происходила подмена внутреннего существа. Принципа, за который стоят, как и в наше время, не было – схватились за двуперстие и за это горели. Значит, не в принципе дело, а в том, что веры нет: интеллигенция уже погорела…»
«Огненное, действенное чувство Родины…
Видение души человека через образы природы…»
«Родился я в 1873 году в селе Хрущёво Соловьёвской волости Елецкого уезда … по старому стилю 23 января, когда прибавлялся свет на земле и у разных пушных зверей начинаются свадьбы…»(из автобиографических записей). Автобиографическая «Кащеева цепь» воссоздаёт в нашем воображении небольшую деревеньку с соломенными крышами и земляными полами: «Мне выпала доля родиться в усадьбе с двумя белыми каменными столбами вместо ворот, с прудом перед усадьбой и за прудом - уходящими в бесконечность чернозёмными полями. А в другую сторону
от белых столбов, в огромном дворе, тесно к садам, стоял серый дом с белым балконом. В этом большом помещичьем доме я и родился».
Контрасты социальные и нравственные; бедность селян, тяжёлый труд и талантливость человека земли («та чудесная музыкальная речь, которая мне везде и всюду слышится»). В дневниках Пришвина отразилось Русское Подстепье: колокольные звоны в Ельце и Лебедяни, зимние дороги («…Лебедянь, Ливны, Козлов, Задонск, Липецк… Раньше обозы какие… не объехать… Жуть!»); думы от Хрущёва до Петербурга, от Петербурга до Хрущёва («Вглядываюсь в пейзаж… Родные поля… Хочу смотреть на всё это…»).
В какой-то сотне вёрст – Данковщина, Рязанщина, есенинская «малая родина»… - «В том краю, где желтая крапива И сухой плетень, Приютились к вербам сиротливо Избы деревень. Там в полях, за синей гущей лога, В зелени озер, Пролегла песчаная дорога До сибирских гор. Затерялась Русь в Мордве и Чуди, Нипочем ей страх. И идут по той дороге люди, Люди в кандалах…».
