Подмосковный наукоград моего детства, середина дня 21 августа 1991 года. Я сижу за столом вместе с девочкой из параллельного класса у неё дома и нервно кручу ручку коротковолнового радиоприёмника. Эта девочка мне очень нравится. Два месяца назад администрация нашей школы, зная об этом, поручила нам вдвоём вести наш выпускной вечер. Вступительные экзамены в вузы — уже позади. А сейчас мы переходим с диапазона на диапазон, пытаясь найти на коротких волнах зарубежные радиостанции: «Голос Америки», «Би-би-си», «Радио Свобода»… С первых часов путча впервые за несколько лет вновь началось их глушение, но для нас проблемы нет: отец этой девочки, вернувшись в своё время из командировки на Кубу, привёз домой радиоприёмник ВЭФ в экспортном исполнении с дополнительными диапазонами коротких волн — «глушилки» там не работали. И вдруг — где-то в районе пяти часов вечера — мы неожиданно натыкаемся на знакомые позывные запрещённого ГКЧП «Радио России»: путч провалился! Через пару часов, когда я уже пришёл домой, «Радио России» появилось и на первой кнопке репродуктора, моментально отрезав Первую программу Всесоюзного радио от миллионов слушателей.
Что ощущали мы в тот вечер? Не буду врать, подстраиваясь под сегодняшнее большинство: огромную радость. Советский Союз было жаль, но то, что он «не жилец», стало понятным задолго до путча. Ещё в августе 1990 года, будучи делегатом Всесоюзного сбора старшеклассников в «Орлёнке», я испытал потрясение: ни в одной из республиканских делегаций, кроме российской — а это подростки 14-17 лет, да ещё и предельно политизированные! — мне не попались люди, которые планировали бы строить свою дальнейшую жизнь, исходя из существования СССР. Некоторые делегации и вовсе не приехали: Грузия, Азербайджан… Там, в «Орлёнке», я впервые в жизни увидел российский триколор: его повесила над своим домиком московская городская делегация, которая жила по соседству с нашей, областной…
Итак, в конце августа 1991 года мы чувствовали огромную радость. Впереди была вся жизнь, и всё в ней, казалось, предназначено именно для нас. Перехода к рыночной экономике мы ждали с энтузиазмом — не сомневаясь, что уж кто-кто, а мы всенепременно будем оценены «невидимой рукой рынка» по достоинству. Оба — «гордость школы». Оба в своё время попали в лагеря актива и вкусили плод с древа лидерства: она в «Артеке», я в «Орлёнке». Казалось бы, какие могут быть сомнения? Эйфория была разлита по всему нашему наукограду, и не только по нему. Президент Ельцин, выступая с балкона Белого дома, назвал этот день вторым Днём Победы. В Москве — праздничный салют. Специальный выпуск газеты «Союз» своими заголовками строил прямые аналогии со всем тогда известным «Реквиемом» Роберта Рождественского: детям детей расскажите, как это было. Мы втайне завидовали тем немногим, кто в те три дня не струсил, не проявил благоразумие, не нашёл причины остаться дома, но «вышел на площадь в тот назначенный час» — за себя и вместо нас…
Первую потерю наш выпуск понёс через полтора года. Одноклассница девушки, с которой мы слушали «радиоголоса», устроилась в Москве на работу официанткой, чтобы хоть как-то помочь родителям в условиях краха старой экономики. В начале 1993 года она трагически погибла при не очень ясных обстоятельствах. Но эта потеря воспринималась как случайность, не свидетельствующая о характере наступившей эпохи в целом. Прошло ещё немного времени — и часть знакомых (по большей части девушек, хотя иногда и парней) стали исчезать иначе. Нет, ничего плохого с ними, по крайней мере тогда, не случалось — они просто «уходили в коммерцию», навсегда и безвозвратно разрывая все ниточки, связывавшие их с прошлым. Даже много лет спустя, в период расцвета социальных сетей, большинство из них никак и нигде не проявились, поэтому я ничего не знаю о том, как сложились их судьбы и живы ли они вообще.
Однажды, зайдя в очередной раз домой к той девушке, я застал её в состоянии радостного возбуждения: «Рома, представляешь, в институте ко мне подошли и предложили работу в Москве!» И в этот момент у меня в душе что-то оборвалось. Первая мысль, которая пришла в голову: «Ну вот и всё, прощай — у нас с тобой уже никогда ничего не сложится». Я знал, что будет дальше. Увлечение журналом «Космополитен», который только-только начал тогда выходить в России. Особое внимание «имиджевой составляющей». Резкая смена интересов. Новый деланно заинтересованный тон в общении, за которым в действительности стоит полное безразличие. Какое-то время мы ещё общались: нам было удобно вместе ездить в Москву, иногда я помогал ей по компьютерным делам — но с чётким осознанием: всё кончено, у нас разные дороги, мы стремительно становимся представителями разных миров в одной стране. Я смотрел на происходящие в этой девушке перемены, стиснув зубы, — но понимал, что ведь по большому счёту тогда, 21 августа 1991 года, мы оба хотели именно этого и мечтали именно об этом…
Кто виноват в том, что произошло со всеми нами? И стоит ли кого-то вообще винить?
Я не сторонник тех, кто обвиняет в крахе СССР Горбачёва, Ельцина, «мировую закулису» или кого бы то ни было ещё в этом мире. На вопрос, была ли перестройка гениально сочинённой заранее партитурой или же не менее гениальной импровизацией, у меня нет ответа. Ясно одно: инструментами в этом дьявольском оркестре стали наши собственные грехи — и первая скрипка, безусловно, была за гордыней. Мы самонадеянно считали себя достойными большего: и по сравнению с другими, и по сравнению с тем, что могла предложить нам уходящая система. Не имея ни малейшего понятия о жизни, мы стремились устроить её на основе честной конкуренции, чтобы всем «хорошим» было как можно лучше, а всем «плохим» как можно хуже — самих себя причисляя, разумеется, к «хорошим». А главное, не было в нас любви к людям. Механический рационализм был, самомнение было, а любви к людям — просто за то, что они люди — не было.
В своей книге «Советская цивилизация» С. Г. Кара-Мурза писал: «Что отличало ту немалую часть русской буржуазии, что искренне приняла советский строй? Я бы сказал одно: доброта. Обычная, почти биологическая любовь к человеку своего племени, сострадание, боль при виде старухи, которая копается в мусоре. А что отличает людей, убеждённо ненавидящих советский строй? Эгоцентризм и самомнение. Это злые люди.» Кто до конца понял и прочувствовал смысл этой фразы — тот познал суть и главную тайну перестройки.
Знаю, что говорить «мы» в подобной ситуации крайне опрометчиво, но тем не менее настаиваю на том, что именно такое отношение к жизни было в то время массовым — по крайней мере в той среде, где я рос. Как известно, у советской творческой интеллигенции не сложилось единого мнения по поводу перестройки, но инженерно-технические работники и сотрудники НИИ в массе своей поддерживали перемены целиком и полностью: в «невидимой руке рынка» они видели нечто вроде «автоматизированной системы управления успехом» — и, конечно же, нисколько не сомневались в том, что эта система отдаст предпочтение именно им. Массовое распространение как раз в тот период станков с числовым программным управлением на производстве, а компьютеров в школах внесло в алгоритмизацию нашего мышления вклад, достойный особого анализа будущих исследователей.
Крах СССР — продукт советской системы образования и воспитания, основанной на антропоцентризме и вере во всемогущество человека и его разума. Если бы нам ещё с детсада объясняли, что люди не делятся на хороших и плохих, что природа каждого из нас, что бы мы по этому поводу ни думали, повреждена грехом, что мы не можем быть уверены ни в одном из поступков, которые совершим в следующую секунду, что школьная система оценок не предназначена для того, чтобы судить о человеке в целом, что наши способности ограниченны и их совершенству есть предел, что жизнь и учёба — это не соревнование, поэтому ни один из наших успехов не возвышает нас над остальными, что жизнь богаче любой формулы, да много чего ещё — Советский Союз бы не распался. Но в том и трагедия, что к семидесятым годам в стране почти не осталось взрослых, способных всё это объяснить нам, тогдашним малышам. Из тех, кто воспитывался в религиозной (в первую очередь православной) культуре дореволюционной России, мало кто дожил до нашего детства.
Чтобы обезопасить нашу страну и нас самих от «повторения пройденного», в систему образования нужно заложить противоядие. В первую очередь — те представления о человеке, которые мы вынесли из жизни за последние четверть века: каждый из нас брат друг другу, а не конкурент за место под солнцем, в каждом из нас есть и хорошее, и плохое, наши успехи и неудачи временны и относительны, в своих попытках формализовать нашу жизнь мы насилуем её и обедняем сами себя… Очень хотелось бы верить, что новый министр образования Ольга Васильева, историк-религиовед по специальности, понимает это и будет руководствоваться в своей деятельности именно таким подходом.
…Всё-таки двадцать пять лет — ничтожный по меркам истории срок, да и пролетели они как один день. Но насколько же другим стало наше отношение к событиям августа 1991 года! Музыковед Лиана Генина, в своё время, как и многие, очарованная переменами, но задолго до того встретившая в Москве вместе со своей одноклассницей Алей Пахмутовой тот, настоящий День Победы, десять лет спустя после путча так и написала: «Три Дня Августа так и ушли в историю тремя днями августа». Кто-то скажет: Россия вернулась в то же состояние, что было перед приходом Горбачёва к власти. Ничего подобного. Мы изменились. Мы стали мудрее и опытнее. Мы стали намного лучше понимать самих себя и других. Мы знаем, что свобода, какой бы она ни была, не делает каждого из нас независимым от греха. Мы научились отделять искренность от пиара — или, как это называлось в прежние времена, «стремления завоевать дешёвую популярность». Мы знаем, что народы не похожи друг на друга — как не похожи друг на друга люди, и знаем, что в этом разнообразии и заключается ценность нашего мира. Пройденный нами за четверть века путь стоит оценивать не по нашим ошибкам и заблуждениям, а по результату.
…Этой зимой наш выпуск собрался вновь, чтобы отметить двадцать пять лет со дня окончания школы. Девушка, с которой мы в далёком 1991 году бороздили радиоволны КВ-диапазона, тоже приехала на эту встречу. Тот, кто когда-то предложил ей работу в Москве, давно стал её мужем, у них маленькая дочка. Помня моё ещё школьное увлечение периодом перестройки, она высказала пожелание, чтобы, когда придёт время, то есть лет через десять, я помог её дочке разобраться с этим периодом. Пока я не думал о том, как построю рассказ, если так и случится. Но вот что я скажу обязательно в любой аудитории и при любой возможности: дети, если вам вдруг по какой-то причине покажется, что ваши попытки изменить страну никак не повредят вам лично, и более того — что именно вы окажетесь «бенефициарами» новой жизни, это будет жестокой ошибкой: ещё как повредят. Хуже того: ударят по самому больному.
Как писала в недавно вышедшей книге «Неформат, или Дни радио» музыкальный редактор Всесоюзного радио Диана Берлин, для которой отключение «Радио-1» от первой кнопки 21 августа стало шоком, «…мы были уверены, что в августе 1991 года, в те памятные три дня, свершилось главное: закончился мрак, восторжествовала справедливость и во главу угла стали закон, разум и честь… Мы ждали перемен, мы были рады им, мы готовы были участвовать в новой жизни, но именно она, эта новая жизнь, отвесила нам оплеуху и готовила сокрушительный удар».
Пусть же этот урок запомнится в нашей стране если не навсегда, то хотя бы на много десятилетий вперёд.
