«А снег идёт, а снег идёт,
И всё вокруг чего-то ждёт…»
Евгений Евтушенко.
…Каждый год 31 декабря он ходит в баню, с друзьями, чтобы потом (вместо Павлика) улететь в заснеженный Ленинград и встретить там фантастически привлекательную, утончённую, но почему-то несчастную учительницу Надю. Там – в стандартной квартире подле стандартного гарнитура «стенка» начнутся песни под гитару, сцены ревности, междугородные звонки – в Москве, на другом конце провода будет снова и снова томиться хищная красотка Галочка в модном платье-макси. Потом мы дружно повторим за Ипполитом про «эту гадость – заливную рыбу» и подпоём про «вагончик тронется – перрон останется». А мы в очередной раз поверим в то, что доктор Женя Лукашин всё-таки обрёл своё счастье и свою Надю. Надежду. Имя-то не случайное! …Что никогда не будет бессмысленного и даже не смешного сиквела «Иронии судьбы – 2» с натужной игрой любимых актёров, с тоской в глазах и с полнейшим отсутствием новогодней сказки. Какая сказка, детки, когда надо заколачивать деньгу? Вагончик-то давно тронулся. Но перрон остался. И это не может не радовать.
Современный Новый Год – это сплошные «Старые песни о главном». Дело тут не только и не столько в многократных перепевах одних и тех же шлягеров Майи Кристалинской или Аллы Пугачёвой, а самой сути празднования. Фоном – «Ирония судьбы». На столе – вечный оливье и всё та же заливная рыба. На ёлке – шарики из Детского Мира, купленные в 1979 году, как раз в преддверии Олимиады-80, а потому с кольцами и медвежонком. Это – не нытьё ностальгирующего лузера на тему: «Раньше было лучше, потому что это было раньше!». Это – традиция. Как бы там ни было, а наш Новый Год родом не просто из детства, а - из советского детства. Разумеется, авторы глянцевых журналов вправе предложить нам и богато-креативный вариант – волшебная ночь на Мальдивах под плеск лазурных волн. И – далее по списку, в духе грёз Остапа Бендера: мулаты, бухта, белые штаны. Но, как показывает практика, этот пряный стиль поднадоел даже пресыщенным нуворишам – объевшись горячей экзотики, люди потянулись к привычному. К живой ёлке, к мандаринам, к песенке про «вагончики». К воспоминаниям о Кремлёвской Ёлке, куда ты ходил в третьем классе.
…Несмотря на то, что «красным днём календаря» и главным торжеством в СССР считалось 7 ноября – годовщина Революции, любимым праздником был и оставался всё-таки Новый Год. В нём не было никакого официоза – это же сказка. Для начала расставим все точки над i. Так, в ряде статей говорится, что с 1918 по 1935 год Новый Год был …запрещён законодательно, как ненавистный коммунистам буржуазный пережиток и тяжкое наследие царского режима. Это, по меньшей мере, странно, хотя бы потому, что в 1920-х годах в Советской России был НЭП, когда позволялось всё или почти всё, вплоть до празднования Рождества и – собственно, Нового Года, как части рождественских торжеств.
Это, безусловно, не было официальным «днём красного календаря» и сознательному пролетарию могли устроить основательную взбучку на партактиве за наряженную дома ёлку. Эту практику «поповских праздников» регулярно высмеивали в популярных атеистических журналах, вроде «Безбожника у станка». Но, тем не менее, артели выпускали стеклянных ангелочков, шарики, зайчиков, хлопушки, серпантин и прочие ёлочные радости. То есть, агитпроп, конечно, выступал против Рождества и Нового Года, но именно законодательного запрета не было – чекисты и милиция никого за это не хватали и не вытаскивали из-за стола. Одно дело – исключить праздник из списка «красных дат» и совсем другое – запретить его отмечать.
В 1929-1934 годах, когда, по словам идеологов большевизма, началось «резкое обострение классовой борьбы», а вся нэповская вольница была объявлена контрреволюционным вредительством, всем как-то резко стало не до праздников. Замечу, что именно в это время весь мир (и СССР в частности), оказался втянут в экономический кризис, повлиявший и на общественно-политическую жизнь. Но именно в 1935 году, когда, по мнению товарища Сталина, «Жить стало лучше, жить стало веселее!» вдруг возникла потребность в некоем общенародном, объединяющем, но при этом – не официозном празднике. Что характерно, именно в середине 1930-х годов с Советском Союзе начали возрождаться многие тенденции и – бытовые привычки дореволюционной России. Это касалось всего – и архитектурных вкусов, и прочих эстетических предпочтений. Классика сменила авангард, рабочие клубы, отныне называвшиеся Дворцами Культуры, сделались похожи на дворянские усадьбы, а пролетариям стал активно вдалбливаться аристократический политес. Россия снова почувствовала себя Империей.
Разумеется, вернуть советскому народу именно Рождество было бы попросту невозможно – в стране царил жестокий «диамат». Однако же мысль о возвращении Нового Года, который был когда-то лишь частью рождественских торжеств, пришлась большевикам по вкусу. Что интересно, изначально это задумывалось, как зимний подарок детворе – о взрослом поколении речь, собственно, и не заходила. Первые балы-маскарады для отличников учёбы стали проводиться в Колонном Зале Дома Союзов, то есть…в бывшем Дворянском Собрании. Логика проста – мы воспитаем новое дворянство, аристократию духа и мысли. Проводились карнавальные вечера и в других ДК – в основном, для студенческой и рабочей молодёжи. В этой связи вспоминается публикация из журнала мод конца 1930-х годов – среди предложенных маскарадных костюмов значился и такой – …«Северный Полюс наш». Это был дамский наряд с кринолиновой юбкой, причём на этой юбке изображалось всё северное полушарие. На голове у дамы должен был помещаться маленький красный флажок. Это была некая дань реалиям дня. Всё остальное было привычным – ёлка, вальсы, реверансы… Впоследствии Главная Ёлка страны переместилась в Кремль.
Тут же в детской литературе начали появляться образы счастливого и светлого празднования. Более того, стала активно тиражироваться добрая история о дедушке-Ленине, который в 1919 году устраивал детям ёлку в Кремле. Этот рассказ сделался общеобязательным для детского чтения. Дальше - больше. В романе Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» дано подробное описание дореволюционного Рождества. Замечу, что перед нами – не какие-то там зажравшиеся буржуа или семейка полицеймейстера, а – положительные герои, прогрессивные интеллигенты по фамилии Бачей. «А из гостиной струился жаркий, трескучий свет елки, пылающей костром свечей и золотого дождя. Слышались подмывающие звуки фортепьяно. Это отец, расправив фалды сюртука и гремя крахмальными манжетами, нажаривал семинарскую польку. Множество крепких детских ножек бестолково топало вокруг ёлки…».
Романтик Аркадий Гайдар создаёт удивительную новогоднюю историю «Чук и Гек». Для того чтобы праздник был по-настоящему волшебным, автор отправляет своих маленьких героев в …сказочную страну. «Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работы не убавлялось, и ему нельзя было уехать домой в отпуск». Финал повествования – новогоднее торжество в таёжной избушке. «И этот звон - перед Новым годом - сейчас слушали люди и в городах, и в горах, в степях, в тайге, на синем море. И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья. Что такое счастье - это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной». Все вместе – это ключевая фраза, ибо Новый Год постепенно сделался самым главным, самым желанным праздником для советского человека. И это, несмотря на то, что до 1947 года день 1 января был рабочим днём…
Кстати, Новый Год далеко не всегда считался семейным праздником. Почему? Да хотя бы потому, что большинство советских граждан проживало в коммунальных квартирах, и любое застолье тут же становилось …общеквартирным. К тому же до конца 1960-х годов многие люди отмечали праздники вне дома. Разумеется, тут же вспоминается искромётная «Карнавальная ночь» с юной, тоненькой Людмилой Гурченко. В кадре – герои разных возрастов, многие из которых давным-давно имеют семью, однако, им совершенно не хочется сидеть в эту ночь дома. И как тут не вспомнить роман братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу»? По сюжету работники НИИ, занятые «вопросами человеческого счастья», даже в ночь с 31-го на 1-е прибежали на свои рабочие места, чтобы не отрываться от любимого дела. «Трудовое законодательство нарушалось злостно, и я почувствовал, что у меня исчезло всякое желание бороться с этими нарушениями, потому что сюда в двенадцать часов новогодней ночи, прорвавшись через пургу, пришли люди, которым было интереснее доводить до конца или начинать сызнова какое-нибудь полезное дело, чем глушить себя водкой, бессмысленно дрыгать ногами, играть в фанты и заниматься флиртом разных степеней лёгкости». Разумеется, это красивая гипербола. То были 1960-е годы, когда в обществе царил культ интересной работы и романтической любви к трудностям.
В связи с этим напрашивается сравнение с другой сказкой, также созданной по сценарию братьев Стругацких. Это – культовый новогодний кинофильм «Чародеи». В кадре – всё такое же колдовское НИИ, профессора-волшебники разной степени квалификации, предновогодняя суета и фантастические метаморфозы кроткой Алёнушки в Алёнушку-стерву. Но, в отличие от «Понедельника…» люди, точнее – маги, вовсе не стремятся работать, особенно в новогоднюю ночь. Они активно интригуют, приглашают какие-то комиссии из центра и ансамбли - из столицы, сплетничают по коридорам и готовятся к шикарному балу. А смысл деятельности у этого нового НИИ – не какое-то там абстрактное счастье, а – волшебная палочка, причём исполняющая сугубо бытовые желания, так сказать, «достающая дефицит». Эти две вещи – «Понедельник…» и «Чародеи» - показывают нам, что было и к чему, в конечном итоге, притопали. Но не будем сегодня о грустном!
…Разглядывая советские новогодние открытки, можно изучать историю страны. Так, в 1930-х годах очень часто рисовали спортсменов и полярных лётчиков – время было такое, предгрозовое и активное. Эпоха культа тела и культа спорта. Всем памятна знаменитая открытка 1937 года с конькобежцами на фоне шикарного, залитого светом, катка. С конца 1940-х и вплоть до начала 1960-х годов излюбленным открыточным «персонажем» сделалась сталинская высотка, подсвеченная мягкими огнями – на её фоне изображались резвящиеся дети и радостные взрослые, спешащие домой с покупками. Высотка символизировала постоянство и крепость устоев, торжество незыблемой вечности, а сменяющиеся годы лишь подтверждали это.
С конца 1950-х, правда, стали всё чаще рисовать новостройки а-ля Черёмушки – символ уюта и благосостояния. Нам уже трудновато понять, что это было за счастье – переселиться в отдельное жилище, пусть и не самое презентабельное! А тогда новогодняя открытка с силуэтом нового района, с уютно светящимися окошками была чем-то, вроде приглашения в грядущую прекрасную жизнь. Кстати, именно тогда Новый Год стал считаться именно семейным торжеством – своя квартира и – свой телевизор. Как это было чудесно – собраться всей семьёй за красиво сервированным столом и смотреть «Голубой Огонёк» с песенками Эдиты Пьехи и Муслима Магомаева! 1960-е годы – начало космической эры. Художники тут же откликнулись на это грандиозное событие – на открытках запестрели изображения ракет, спутников, Деда Мороза в скафандре. В 1970-х – в начале 1980-х годов очень любили изображать рельсы БАМ-а и юного мальчика, символизирующего Новый Год - в строительной каске. 1979-й год был памятен тем, на открытках постоянно тиражировался образ олимпийского медвежонка – символа грядущей Олимпиады-80.
Запах мандаринов смешивается с ароматом свежей хвои. Это тоже советская традиция – когда-то очень давно, в самом начале 1960-х, в Ленинград перед самым Новым Годом, завезли абхазские мандарины. И с тех пор любимый зимний праздник невозможен без этих южных ярких фруктов. Да, сейчас есть возможность завалить новогодний стол экзотическими плодами, вроде киви или маракуйя, а уж о бананах я вообще молчу, но традиция она и есть – традиция. Без мандаринов – не Новый Год! Как и без Жени Лукашина с Надей Шевелёвой; без песенки Людмилы Гурченко про «Пять минут», без Чародеев и старых-престарых песен о главном, которые слушают не только потому что новые песни – ужасны, хотя и коммерчески-выверены. А потому что это – наша крепкая, добрая привычка... В этом году 31 декабря он снова улетит в Ленинград, и я опять буду надеяться, что всё-то у них с Надей будет хорошо. Вагончик тронется. Перрон – останется...
