Возвращение Русской Мечты в сознание народа происходит в чрезвычайно сложной, турбулентной идеологической обстановке. Эта мечта встречается со множеством явлений: из древнего, давнего, недавнего прошлого, из явлений сегодняшней противоречивой действительности. Поэма, посвящённая современной Арктике, и есть моментальный оттиск этого бурлящего, противоречивого процесса, потребовавшего от автора новой эстетики, в которой эпос связан с бурлеском, классика — с иронией, печаль — с горячим абсурдом.
1
Нарисуй мне, географ, страну. Просто так, от балды.
Ту, в которой все будут красивы, мудры и тверёзы,
Затушуй вечный снег, мерзлоту и бескрайние льды,
В райский сад преврати наводящие ужас торосы.
Там, где северный полюс собрал параллели в пучок,
Морж и белый медведь приукрасили дивные виды,
Там, где айсберги с грохотом сводят бокалы (чок-чок!),
За здоровье не Арктики, а незабвенной Арктиды,
Где густая полярная ночь, пусть там явится нам
В ослепительном облике, жарко, светло, не робея,
Та страна, что сегодня придаст новый смысл и мыслям, и снам,
Невидимка, легенда, прародина, Гиперборея.
2
"А не желаете ли "ласточку", господин профессор кислых вражеских щей?
Нут-ка, Петро, вяжи полотенец ему к ногам, а со спины — за шею.
Пусть повисит мальца. Может, вспомнит несколько важных вещей,
А не то я и сам объясню ему всё, как сумею".
Никодим Когтев — с Балтики матрос,
Сотрудник ВЧК и морфинист со стажем,
Любил пытать людей, и в это дело врос,
Став дознавателем, и палачом, и стражем.
Гордынин Христофор — писатель, оккультист,
Гипнотизёр и спец по лженаукам,
Был просвещён, но "в помыслах нечист",
За что и подвергался страшным мукам.
Ведь это был со всех сторон незыблемый он —
СЛОН —
Соловецкий лагерь особого назначения,
Исправительно-исследовательский эталон,
Место прозрения, презрения, заточения,
Беспросветной тьмы и умопомрачительного свечения,
Пропуск в рай и от дьявольских козней заслон,
Прошлых и будущих ликов мироточение.
3
— Так, говоришь, вы — арийцы, фашистское семя?
Ну, ну, не мычи! Петро, подослабь узду!
— Мы — арии…
— Хто?!
— Мы все…
— Вы что, надо всеми?!
— Нет, для всех…
— Что "для всех"?!
— Прокладываем борозду…
— Ты хоть соображаешь, чем это пахнет, убогий?
Ну, что опять замычал, как швартующийся пароход?
Как же мне жаль, однако, что Глеб Иванович Бокий
Не велел до приезда Горького вас отправлять в расход!
А на Белом море волна вышивает крестик,
И качает палубу, как приказчик в лавке опробывает весы.
То плывёт на выручку сам революции буревестник,
Опершись на трость с набалдашником и распушив усы.
Подходил теплоход к острову, глядя на ночь,
Держал под локоть писателя начальник департамента НКВД,
И рассказывал Горькому Глеб Иваныч
О пользе гиперборейцев и об их вреде.
4
"Гиперборея, это такая борея,
Которая за бореем, то бишь, за севером.
Но, было время, солнце, борею грея,
Вставало не надо льдом, а над рожью и клевером.
И не заходило долго. Такая вот геолокация.
Были равенство, братство, свободный труд,
И первая на планете цивилизация,
Великая и могучая, зародилась тут.
А потом, в результате звёздной аварии,
Другим боком повернулась к солнцу планета,
И гиперборейцы — праславяне (они же арии) —
Разошлись по разъехавшимся частям света.
Теперь тут Арктика, полярные ночи, северное сияние.
Мы собрали на острове контрреволюционный учёный люд,
От которых не ждём покаяния,
А надеемся, что они свет истины нам прольют.
Потому что здесь — множество жреческих тайн и умения,
И шаманские практики правят энергией всей.
Но есть и большая опасность (это — моё личное мнение):
Могут вредители воспользоваться силой сей".
5
Пока прежние поколения
Не пробили последних днищ,
Всех доводят до исступления
Блогер Груня и репер Дрыщ.
Словесами тряся убогими,
Телесами промяв диван,
Хоть кругом все — сплошные блогеры,
Груня сделалась "намба ван".
Со своими хмельными нимфами,
Хоть душой и мозгами нищ,
Хайп сорвав корявыми рифмами,
Раскрутился по полной Дрыщ.
Кран открыв болтовне и опусам,
Сам невидим, суров и тих,
Кто-то сверху каким-то образом
Кукловодит и троллит их.
Растопырив глазёнки карие,
От усилий накренена,
Груня топит за тайну ариев,
Не поняв про них ни хрена.
Без порток скача между койками,
Знать не зная таких имён,
Дрыщ хрипит про Максима Горького,
Буревестника всех времён.
Ну, а там, где сквозь землю голую
Проступил валун Алатырь,
Под расстрел подставляет голову
Зачарованный монастырь.
6
"Едет Максим в страну вечных зим,
Везёт идеологический керосин,
Соловки — арктические, коммунистические пытки,
Требуют мыслительной, усилительной подпитки.
Максим, дай им максимум. Подлей в историю касторки.
Ты же — Горький!
Они откроют тебе залежи, закоулки, подкорки.
Чего только тут не понамешено!
И Максим засмеялся бешено.
"Я знавал по кабакам беломорских мидий,
О Гиперборее писал Овидий,
Я перевоспитаю любого меньшевистского баламута,
Арктика — это круто!
Идите ко мне, обиженные, великие, одинокие,
Всякие Гордынины, Когтевы и даже Бокии,
Давайте вместе хлебать эту ледяную навязчивую жижу,
Тут создаётся будущее, я так вижу,
В этой полярной ночи, капиллярном дыму, тумане —
Поколдуем, поворожим, попророчествуем, пошаманим!
Чтобы у всех несознательных, политически неподкованных перцев
Задышала в сердцах светлых идей полынья и проталина,
Именем главных гиперборейцев,
Именем вечно живого Ленина, именем великого несусветного Сталина!"
7
— Алексей Максимович, разрешите представить: наш лучший сотрудник Когтев Никодим.
— Душевно рад! Как поживаете, голубчик? Как ваши успехи?
— Да спасибо, товарищ Писатель! Мальца небо коптим.
— Что так скромно? Вы же рыцари революции! Не жмут доспехи?
— Шутить изволите? Чтоб вином сделать навары, надобно, чтобы правильно забродило сусло.
Какие же мы лыцари? Мы, скорей, санитары.
Особливо буйных направляем в нужное русло.
— Да вы философ однако, батенька, как говаривал наш Ильич.
— Чего уж там! Мы подковываем политически даже вшу!
— Как же по нраву мне, голубчик, весь этот ваш спич!
— Балаболить — дело нехитрое.
— Нет-нет, позвольте-ка я запишу!
"Сусло — русло", "подковываем даже вшу"… Это же — просто фольклор!
— Слово больно мудрёное!
— Не мудрей, однако, ваших воистину посконных фраз.
— Тогда пишите: мы ищем богатырей!
— Что же не нашли до сих пор?
— Попадается гниль. Много идёт на сброс.
— Нерачительно, как-то, батенька!
— В самый раз!
8
Блогер Груня, Груня блогер
Мозг снести сумела многим,
Нос повсюду свой суя
И сенсации суля.
Раструбила миру Груня,
Врунья, сплетница, игрунья,
Что на стыке трёх морей
Жил народ Гиперборей.
Что (как Ванга предрекала)
Возле Беломорканала
Найден великанский след
И вождя славян штиблет.
Типа там открыли дверцы
В мир иной гиперборейцы,
Чтоб бродить туда-сюда
Сквозь пространства и года.
Ведь недаром политзеки
Проскребли тут все сусеки,
Среди льдов и снежных троп
Отыскать Арктиду чтоб.
И внутри всей этой шняги,
Шастал, вперив дикий взор
В окровавленные стяги,
Пряча тайные бумаги,
Зная всё, что знали маги,
Полон гнева и отваги,
В Соловецкой той шараге,
Он — Гордынин Христофор.
9
"Я — репер Дрыщ.
Я врубаю ритм — "тыдыщ-тыдыщ"!
Я знаю способов пыток несколько тыщ.
И первый — не отвечать вам, козлам, на ваши звонки.
У вас, у козлов, кишки тонки!
Вот вы мне звоните, как подорванные, раз, другой,
А я в ответ — ни рукой, ни ногой.
Вас всех колбасит, вы шипите, как кошек рать,
А мне насрать!
Второй способ — кричать вам отчаянный рэп.
Бить по ушам. В этом я окреп.
И хоть вы, козлы, друг за друга горою,
Я конкретно панчами вас урою.
Я знаю любимую вашу пытку —
Заставлять людей служить золотому слитку.
И при этом впаривать всем идеалы,
Вы ж во все века таковы, елы-палы!
Вы пытали дедов моих по подвалам,
Вы пытаете нас всех в большом и малом,
У вас крепкие нервы, вместо мозгов — кирпичи,
Вы — холопы, опричники, сталинские палачи,
Вы — дворяне. Вы жрали шартрез, икру да красную рыбу,
Нас пороли, а мы вас потом за это — на дыбу,
В коммуналках — слёзы лились рекой да текла беседа,
А потом сосед, спохватившись, писал донос на соседа.
Пёрли в светлое будущее, рот раззявив и выпучив зенки,
А при этом друг друга пускали в расход и ставили к стенке.
Всё: историю, душу, культуру и веру, и стать — растеряли,
Богатырское прошлое сами в себе расстреляли.
Я сейчас постебусь тут над вами, провою болотной выпью,
А потом из вас показания о своей гениальности выбью.
Нюхну с костяшки пальцев дорожку, прикусив от тоски губу,
Наберу телефон подруги. Она не возьмёт трубу".
10
"На своих и чужих мы не делим,
Все пред Господом виноваты".
Бокий Горького вёл по кельям,
Переделанным в казематы.
"Мы им Маркса читаем на ночь,
Просветляется жизнь мирская".
"Хорошо, хорошо, Глеб Иваныч", —
Окал Горький, слезу пуская. —
"Я роман тут задумал ныне,
Не сочти-ка ты, брат, за наглость,
Но, слыхал, тут у вас Гордынин,
Мне б с ним встретиться с глазу на глаз".
Бокий строго поправил орден,
Поглядел на охрану с укором.
Так ли, иначе — только в полдень
Горький вёл диалог с Христфором.
11
— Христофор… Как вас по батюшке?
— Божий сын.
— Эка, вы батенька! Не высоко ль берёте?!
— Ну, ничуть не выше вашего, дорогой мой Горький Максим.
Вы ведь тоже дух ставите выше плоти.
— Дух-то выше. Но вот, что такое есть Бог?
И насколько зваться его сыном гоже?
— Бог зачинал человечий клубок
За полярным кругом.
— Во льдах?! О, Боже!
— Тогда ещё не было никаких тут льдов.
— А что же было?
— Тепло и сухо.
И небесные сферы звучали навроде альтов,
А потом пошла депрессуха.
Слыхали про мерЯченье?
— Общий психоз?
— Да, наследие гиперборейской мощи,
Мощи шаманских бабочек и стрекоз,
Простых, как дыхание, а то — и того проще.
— А что-то ещё осталось от них?
— Пустота.
Лишь, требующая наполнения, оболочка ариев.
— И чем вы тут заняты?
— Цель проста:
Отыскать воскрешение в лапландском мареве.
Я сам, как саами, чуди, меря и лопари́,
Бываю будущим обеспокоен,
Но мы разгадаем их тайны, держу пари,
И ещё одна тема — бессмертный воин.
Гордынин, вдруг, задрал голову, закатил глаза
И запричитал, наподобие ворожеи.
А у Горького снова выступила слеза,
Он увидел глубокий шрам у него на шее…
12
А под утро кошмар нарочитый, тягучий приснился Дрыщу:
Будто чёрный старик грозно встал из-за скал, откупорив свой склеп,
И Дрыщу прохрипел — "Я тебе никогда не прощу,
Если ты про меня сей же час не напишешь свой грёбаный рэп!"
Что было дальше догадаться не трудно,
Дрыщ очнулся, потный от ужаса, со своими павами,
И заходила ходуном Ловозийская тундра,
И Сейдозеро забродило клубами кровавыми.
Дрыщ затараторил про ту историю и про ту страну,
Про те времена, те места и про их обитателей,
Когда верили в идею великую только одну, хоть и шли ко дну,
И всю жизнь изо всех своих сил на неё тупо силы и тратили.
Страна делала всё, чтоб окрепнуть на западе и на востоке,
Чтоб задышала Арктика полной грудью от МурмАнска до Беринга.
Пока суть да дело, Горький уплывал с Соловков на борту теплохода "Глеб Бокий",
Ну а сам Глеб Бокий, играя желваками, фуражкой с кокардой махал ему с берега.
13
У монашьих стен — Алатырь валун.
Камень бел-горюч, всем камням отец.
Там от тёмных сил в свете новых лун
Добрым молодцам наступал конец.
Вёл сюда конвой, не спросив причин,
Тех, кто полон был богатырских сил,
Ну, а тут уж головы главный чин
Самолично зекам огнём сносил.
Был один из них чёрен и сутул,
Навели пищаль на него в упор,
Только, вдруг, в ответ блеск очей сверкнул,
То опальный был божий сын Христофор!
Голоси же, Русь! По героям плачь!
До чего ж кровавы твои дела!
И нажал курок, торопясь, палач,
Выстрел грянул, но пуля — как замерла.
То ли — был так могуч Христофора взгляд,
То ли — бог смертей оказался сыт,
Но прошла эпоха, года летят,
Ну, а пуля так в воздухе и висит.
И с тех пор палачам упокоя нет,
Сгинул в чёрной мгле не один упырь,
По снегам и тундре — кровавый след,
Ждёт развязки пуп земли Алатырь.
14
Молодёжная продвинутая группа,
Для которой всякий эпос, в целом, — пох,
Собиралась у арктического трупа,
Что хранился в морозильнике эпох.
Он, в своих торосах тайны пряча,
Что-то выдавал, да всё — не то.
И теперь поставлена задача:
Сделать Север нашим от и до.
Был для них он страшен и неведом,
Недоступен и, как Марс, непостижим,
Хоть и звал к стремительным победам,
Их взрастивший, правящий режим.
Привлекательны, умны и мускулисты,
Образцы грядущей поросли людей,
Это были журналисты, программисты,
Управленцы, генераторы идей.
Они знали что такое "утилиты",
"Флейм" и "флуд", "бот", "геймер", "баг" и "спам",
Были их извилины забиты
Интернетом с "after party" пополам.
Не задеты ни культурой, ни попáми,
Получив патриотический букет,
Они смутно полагали, что Папанин —
Это тот, кто съел во льдах радистку Кэт.
Родина смогла им дать немало,
Им другой такой же не найти.
И вот им, счастливцам, предстояло
Стать легендой "Северморпути".
16
Он стоял, словно дом на пригорке,
Колобродил полярный Эол,
"Алексей Максимович Горький" —
Ледокол.
Есть у мифа особенный признак:
Перед — слаб, зато — крепок тыл.
Был ли это фантом или призрак,
Но он был.
Собираясь пройти по этапу,
Невзирая на срач и скулёж,
На него поднималась по трапу
Молодёжь.
И хоть кровью покрыты истоки,
Никого не пугал прежний грех,
Среди них были Когтев и Бокий
(Внуки тех),
Представители Росмолодёжи
И какой-то загадочный прыщ,
Популярные всякие рожи,
Груня, Дрыщ.
Уплывал ледокол белой павой,
Дав гудок, шёл за семь морей,
В новый миф да за новой славой,
За Борей.
17
Под названьем "Дранг нах ост"
Груня выложила пост.
"Когда советские народы
Душила красная узда,
И провожали пароходы
Совсем не так, как поезда,
Когда, не требуя свободы,
Кругом красавцы и уроды
Возделывали огороды,
Высаживали корнеплоды,
А на Кремле росла звезда,
Тогда, не ведая плагина,
Ни интерфейса, ни систем,
В кибератаках не повинна,
Неприхотлива, как вагина,
Без лишних слов и кокаина,
Страна заведовала всем.
Теперь, мажоры и присоски,
Вы (размышляя философски)
Вдруг оказались при делах.
И пусть дела пока неброски,
Но вы, ступив на трапа доски,
Надев тельняшки и матроски,
Провозгласили — "дранг!" и "нах!".
Теперь свобода полная, и что ж?
Мозги у вас опять не в лучшем виде.
Ты что-нибудь слыхала, молодёжь,
О чудесах, творящихся в Арктиде?
Мы будем плыть за ними по пятам,
Нам будут все истоки их открыты.
К примеру, мы идём к Чукотке, а ведь там
Когда-то зародились трансвеститы.
Я чувствую протест ваш и игнор,
Но духи знают, как достичь нирваны.
У северных народов до сих пор
Арктические правят квир-шаманы,
Гиперборейцы-гомосеки — это что-то!"
И Груня выложила трансов-чукчей фото.
18
У Груни-блогера был очень мощный трафик,
И комментов язвительных — не счесть.
Кого-то она сразу слала на фиг,
Кому-то уготавливала месть.
А именно — закладывала вирус
В ответы тем, кто был излишне рьян.
Но в этот вечер что-то с ней случилось,
Она застыла, глядя на экран.
Из глубины, из недр монитора,
Как, на молящегося в храме, образа,
Полны надмирной скорби и укора,
Смотрели прямо в душу ей глаза.
И чей-то голос, вкрадчивый до дрожи,
Под перебор почти неслышных струн,
Ей что-то пел, и шёл озноб по коже,
Как-будто пела птица Гамаюн:
"Когда Земля вращается по кругу,
Ориентир теряют моряки,
Теплее к северу и холоднее к югу
Становится, законам вопреки.
Со всех сторон окружена стеною
Из вечных льдов, внутри себя, она
Действительностью явится иною
Для тех, кто ощутит её сполна.
Ни колобком, ни шариком, ни шаром,
А плоской, как Всевышнего ладонь,
В которой центр обладает даром,
В которой он — то холод, то огонь.
И потому идём по воле Бога,
И потому мы живы до сих пор,
Что мною обозначена дорога,
Я — ваш ведун Гордынин Христофор".
19
На корабле все сообща
Под вечер слушали Дрыща.
"Вот мы тут — арктический десант и ядерная группа,
А климат меняется, и Арктика тает тупо.
Мы топим за неё и стремимся быть в ТОПе,
А она конкретно нас самих всех потопит.
Так что нужно будет скоро из неё делать купальню
И высаживать по берегам кактус и пальму.
Профессор сказал, что подпишет зачётку,
Если я на арктическом шельфе спляшу чечётку.
И надо всем задуматься, как гиперборейцы нас примут,
Когда у плоской Земли поменяются ось и климат.
Ведь она стоит на осьмидесяти рыбах да на трёх китах здоровенных,
И мы помним, что кровь ариев течёт в наших алчных венах.
А в мозгах у всех глобальное потепление
Обнажает глобальное отупление,
Обнажает тщету земных радостей до планетарного ядра,
Обнажает гниль и пакость человеческого нутра.
А первый кит —
Он, как есть, рахит,
У него, куда ни глянь — голова, которая всё время думает, а не болит,
А у второго кита —
в голове только щель для рта,
Остальное — неизведанные пространства ненасытного живота,
Ну, а третьему киту —
Пришпандорено небо к хвосту,
Он махнёт им слева направо, и все звёзды засияют на своём посту.
И я буду таким же, когда до ариев дорасту!"
20
Тот выстрел в Соловках, увы, не канул в лету,
И пуля, замерев, продолжила свой путь.
И Родина сама идёт под пулю эту,
И подставляет ей то голову, то грудь.
И поступь широка, хоть жесты неумелы,
И не понять уже, где жертва, где палач,
И в пуле той сполна скопились все расстрелы,
И злоба двух сторон, и стон, и гнев, и плач.
Лесоповалов шрам, следы каменоломен,
Застенки рудников, проклятье лагерей,
Смертельный в ней заряд всё более огромен.
Как от неё сберечь тебя, Гиперборей?
У кромки полыньи — то айсберг, то торосы,
Здесь — ни предателей, ни вражеских армад.
Когда же, наконец, поймут великороссы,
Что только изнутри нас ждёт и рай, и ад?
21
Вновь Бокий с Когтевым сошлись тут, как ни странно,
Опять их свёл арктический мираж,
Два правнука, два друга, два Ивана
Составили подводный экипаж.
Вот горизонт слегка перекосило,
Ослабил путы специальный кран,
Глубоководный аппарат "Россия"
Спускался с ледокола в океан.
Он шёл на дно в водоворотном шлейфе,
Старпом благословлял их матерком,
Им предстояло обнаружить в шельфе
Связь полюса с родным материком.
Оставить там флагшток или тесёмку,
Пополнить картографии редут,
Ещё исполнить гидрофотосъемку
И что-нибудь забрать. Если найдут.
Они отважны были и достойны
Бойцов невидимых фронтов пополнить рать,
Ведь в Арктике развёртывались войны
За право на неё претендовать.
За дном морским, с дотошностью хозяев
Они следили из подводной тьмы,
Но что откроют льды, вконец растаяв,
Не знали даже лучшие умы…
22
Подписывайтесь! Я — Grunya (латинскими буквами) точка ru.
Я, может, чего не знаю, но никогда не вру.
Я ищу позитив, а не копаюсь в чужом вонючем говне,
Если хотите всю правду, это ко мне,
Смотрите меня во всех сетях, в Инстаграме, Ютубе, а если сумеете, то и во сне.
Наши сейчас под водой перевыполняют норму,
Тщательно ощупывают и сканируют здоровущий хребет,
Который пересекает материковую платформу
И ведёт от северного полюса через Россию в Тибет.
Это означает, что славяне прошли этот славный путь, положив начало
Всей земной цивилизации, и ещё положив
Всех врагов и на всех с прибором. И сила крепчала
У тех, кто, после этих войн и скитаний, остался жив.
Мы придумали всё: от Арктики до Антарктиды,
МахабхАрата — это созданный нами древний такой Викиликс.
Наши стоунхенджи, дольмены и пирамиды
Заработают космически, когда наступит час икс.
Ну, а тем, кто шлёт мне гадости в разном виде,
И берётся меня и мою страну всячески оскорблять,
Я скажу дипломатично, как любят в российском МИДе:
"Не умеете петь, так не пейте, дебилы, Ѣ!"
23
Ледокол заскрежетал, беря Арктику на таран,
Компьютер вдруг загудел, и вскоре
Всеми цветами радуги стал переливаться экран,
Будто полярное сияние затрепетало на мониторе.
И снова в зрачки Груни уставились те глаза,
Что проливали ей свет из ледяного простора:
"Ты можешь, конечно, и дальше нести свою чушь, егоза,
Но лучше пусть послушают все старика-ведуна Христофора".
Груня захотела нажать "enter" или отключить сеть,
Но застыла, как вкопанная, не в силах пошевелиться.
"Вам всем ещё предстоит промежду небом и землёй повисеть
И увидеть гиперборейцев оживающих лица.
Ведь самая главная на всём белом свете мощь,
Которая сдвигает пространство и время, материки и страны,
Это та, что хранит в себе окаменевший арктический хвощ,
А владеют ею посвященные ведуны, жрецы и шаманы.
Мы всё можем, когда очень и очень хотим.
Меня пытались убить, но для таких, как я, смерти нету.
Так что, запомни сама и передай по цепочке другим:
Мы посланы сюда для того,
чтобы вдохнуть новую жизнь в планету!"
24
"Смотри, Иван, — сказал Иван Ивану, —
Пещера. И какой-то ящик в ней.
Давай-ка щупом я его достану,
А ты трави лебёдку подлинней.
Что делать, капитан?! Грузить нам!?! Или…?!"
"Грузить!". "Какой же он тяжёлый все же! Фак!".
И Бокий с Когтевым с трудом в отсек втащили
Огромный почерневший саркофаг.
"Пора наверх!" Встал у штурвала Бокий.
Сигнал "всплывать" был с ледокола дан.
Вдруг — всё качнулось! Будто вздох глубокий
Из самых недр сделал океан.
Они и охнуть не успели толком.
Протечка — в рубке. В кубрике — пожар.
Пронзило сразу. Холодом и током.
Удар! А вслед за ним — ещё удар!
То пули соловецкой злая сила
Проделала смертельный свой кульбит.
Глубоководный аппарат "Россия"
Был временем безжалостно подбит.
Там, в полынье, в объятьях океана,
Среди открытых ими древних скреп,
Парили два безжизненных Ивана,
Потомки тех вершителей судеб.
25
Время жестоко, но праведно, оно не считает утрат,
Таким же бесчувственным холодом и океан осиян.
На верхнюю палубу "Горького" был поднят со дна аппарат.
И вынесли из "России" двух молодых россиян.
Следом — весь в знаках и символах, загадочный саркофаг.
Неведомо чей и откуда, и чтимый незнамо где.
Команда ждёт капитана. Все смолкли. Приспущен флаг.
Фуражки и бескозырки лежат на каждом на локте.
Вот он выходит на палубу. Весь в белом. Седа борода.
"Открыть саркофаг!". В саркофаге — скелет человека с хвощом.
Тот хвощ — это жреческий посох. Во лбу человека — звезда,
А сам он окутан истлевшим, но золочёным плащом.
Взял посох окаменевший и поднял его капитан,
Громами гремит его голос и молнии мечет взор:
"Отныне во веки вечные я сам — ваш ведун и шаман!
Дело моё — воскрешение! Имя моё — Христофор!"
26
Последствия действий хвоща
Осмыслим посредством Дрыща,
Он за всем наблюдает, напрягая губки,
Из радиорубки:
"Началось!
Земля — плоская. Нарежем её полосками.
Мы держимся за неё своими присосками.
Надеждами и чаяниями — за земную ось и авось.
Началось!
Потекло!
Глобус превращается в ребус,
Ребус превращается в опус.
Нации нужен эпос!
Нальёте, тогда захлопнусь.
Христофор использует мощи
Для шаманской мощи.
Перед ним даже планета мочится в штаны, как последнее сыкло.
Потекло!
Пекло!
Эскимос его материт,
Краска на ледоколе поблёкла,
Обнажён материк.
Тающий океан бурлит, а по берегам
Появляются воскресающие гиперборейцы то тут, то там.
Вон — Пушкин выходит из пены морской,
За ним — Гагарин, Чайковский, Толстой и Крамской,
Галерея великих, герои войны и труда, вся могучая кучка,
И даже, не ведая стыда, гомосек-чукча.
Следом — все, полные мифологии, славяне, скифы, индусы, арии
Покидают свои колумбарии.
И встают в полный рост,
И витают над ними святый дух и прана,
Не бросившие в трудную минуту свой пост,
Поднимаются погибшие подводники Когтев с Бокием, два Ивана.
И подлетают к ним из небытия их отцы и деды,
И, не веря своим глазам, расчёсывают им их дреды,
И жрец восстаёт из саркофага, и тоже направляется к ним,
И роняет слезу на усы, просто вылитый Горький Максим.
А где-то там, на Соловках, омытый дождями кровавых рос,
Алатырь-валун замироточил, и ещё глубже в землю родную врос.
Арктика треснула и пополам раскололась,
И зазвучал надо всем над этим Христофора Гордынина голос:
Во имя мира и славных дел на Земле и её орбите —
Живите и процветайте, здравствуйте и живите!
И да славится наш народ, распылившийся из глубин божественного космического спрея,
И да наполняет нас гордостью, силой и радостным будущим наша прародина, наша Арктида, наша Гиперборея!"
ЭПИЛОГ
Как только закончил камлание Дрыщ,
В ту же минуту,
Шныряющий всюду, загадочный прыщ
В Грунину впёрся каюту.
— Ты видела?
— Кто вы?
— Сама прочитай.
Он сунул ей корочку.
— Но без засветки.
Ты тоже "открой своё личико мне, Гульчатай",
Мы ж оба с тобой из разведки.
— Старлей Иванова, товарищ майор.
— Слыхала всю эту муру?
— Так точно!
— Игру не пойму до сих пор.
Что скажешь, агент ГэРэУ?
— Я в целом слегка изучила вопрос.
Случается всякое тут.
На севере есть необычный психоз,
Меряченьем это зовут.
Влияет на массы.
— Что ж это за зверь?
— Является чудо уму.
— Я в это не верю. Но верь ли, не верь,
Давай-ка писать Самому.
Доложим ему, что плохую игру
Гордынин ведёт Христофор,
Он всех подсадил на видений иглу.
— Диктуйте, товарищ майор.
Шифровка легла Президенту на стол
На ней была приписка секретаря: "Желательно без проволочки".
Он начал читать, как всегда, по диагонали, но когда прочел,
То снова и снова стал читать и перечитывать запавшие в душу строчки.
"Мы же не допускаем вечной молодости и наличие некого возрождающегося Феникса".
Президент прислушался к раздавшемуся, вдруг, за окном лаю,
Подвинул стоящий на краю бюстик железного Феликса,
И, глядя в темноту, пробормотал задумчиво под нос: "Ну не знаю, не знаю..."
Илл. «Три радости» (1916). Художник Николай Рерих
