Принципы николаевского правления – «Православие, Самодержавие, Народность», сформулированные графом С. Уваровым, претворялись в жизнь самыми разными способами. К примеру, для женщин, имевших придворные должности, был создан особый «русский наряд», имевший в качестве эталона екатерининский стиль «а-ля рюс» и «патриотические сарафаны» 1812 года. Для чего был введён в действие Указ от 27 февраля 1834 года «Описание дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору». Но для начала обратимся к истории, к корням этого нововведения!
Ещё бабушка императора - Екатерина Великая, желая прослыть истинной патриоткой, приняла для себя и своего окружения некий вариант «русской одежды». Разрабатывая костюм, императрица проявила больше рвения и фантазии, чем реальных знаний о боярском платье допетровской эпохи. Современный ей народный костюм Екатерина тоже воспринимала исключительно, как набор ярких деталей, не зная, что русский, славянский костюм - это древняя система оберегов и знаков, связывающих микрокосм человека с макрокосмом высших сил. Это облачение имеет сакральный смысл, каждый символ вышивки - это обращение к роду, к стихиям, к энергиям. Но такова уж была Галантная Эпоха - обо всём было принято судить поверхностно, восторженно и с учёным видом знатока!
Граф Ф. Головкин в своих мемуарах иронично отмечал, что юные фрейлины императрицы гнушались появляться в подобном «несносном» облачении, сетуя, что их отлучают от роскошных мод версальского двора, заставляя носить «сарафаны сенных девок». Но Екатерина была непреклонна. Более того, она неустанно позировала в «сарафане» и в иных вариациях на тему национального платья. В подобном же наряде мы можем видеть и первую жену цесаревича Павла - Наталью Алексеевну.
Парадоксально - исконно русский царь Пётр проклял дедовские обычаи, почти насильно обряжая Русь в голландские куртки и парижские кюлоты, а пришлая немка решила их частично возродить. Для Екатерины это было не только и не столько очередным продуманным политическом жестом, помогающим чужестранке закрепиться на русском престоле и - на русской почве. Своеобразное возвращение придворного мира к русскому костюму - это ещё заявление о себе, как о самобытной культуре, конечно перенимающей моды и привычки у просвещённого Запада, но и не забывающей самих себя. Царственная Минерва так гордилась своим изобретением, что в очередном письме к философу М. Гримму даже шутливо спрашивала: «А не носят ли теперь в Версале платье "по царице"?».
Эта традиция, однако, была сугубо придворная и церемониальная. Так, сама Екатерина в повседневной жизни не носила ни кокошника, ни боярского облачения с откидными рукавами, предпочитая простое платье европейского покроя. При Павле I, судорожно искоренявшем всё, что было связано с ненавистной матерью, опыт ношения русского придворного костюма был забыт, однако, был восстановлен при любимом внуке Екатерины - Александре I. Русские платья упоминаются в письмах, касающихся церемоний двора и праздников. К примеру о описании свадьбы великой княгини Анны Павловны.
В 1812 году, во время военного конфликта с Наполеоном, дамы устроили настоящий бойкот французской моде и даже французскому языку. Дамы дошли до того, что отказались от французского языка. Многие из них оделись в сарафаны и надели кокошники. Сто́ит, однако, заметить, что этот всплеск дамско-салонного патриотизма ничуть не нарушал основных канонов ампирной моды – «патриотические сарафаны» имели всё ту же высокую талию, а «кокошники» почти ничем не отличались от тех псевдо-римских диадем, которые носили парижские модницы.
Что характерно, интерес к русскому платью и к допетровским обычаям был силён в среде декабристов. Так, в рассуждениях Павла Пестеля, предлагавшего реформировать военную форму и повседневное платье, мы можем прочитать буквально следующее: «Что касается до красоты одежды, то русское платье может служить тому примером». А. Грибоедов, близкий к декабристским кругам, выражался столь же недвусмысленно: «Воскреснем ли когда от чужевластья мод?». Его Чацкий - непримиримый критик западных стилей и западных манер. Дело кончилось тем, что во время следствия по делу «изменников 14 декабря» Грибоедову на допросе был задан вопрос: «В каком смысле и с какой целью Вы, между прочим, в беседах с Бестужевым, неравнодушно желали русского платья и свободы книгопечатанья?».
Вернёмся, однако же, к николаевской реформе придворного платья. Чем Указ 1834 года отличался от предыдущих царских нововведений? Прежде всего, упорядоченной регламентацией, не терпящей никаких исключений и отклонений. Любящий во всяком деле стройность и чёткость, Николай Павлович изложил всё полно, ясно и непреклонно. Парадный дамский наряд состоял из бархатного платья, имевшего разрез спереди книзу от талии, который открывал юбку из белой материи, «какой кто пожелает». По «хвосту и борту» платья, также «вокруг и на переде юбки» следовало носить золотое шитьё, «одинаковое с шитьём парадных мундиров».
Таким образом, русский придворный наряд был неким подобием униформы - он должен был не просто соответствовать рангу той или иной женщины, он даже имел шитьё, одинаковое с шитьём мужских мундиров! Критики этого нововведения также отмечали, что император идёт по стопам своей бабки, вводя внешнюю атрибутику и не понимая смысла. Действительно, основой «национального» придворного облачения стал всё тот же европейский наряд с туго затянутой талией, пышными рукавами и широкими колоколообразными юбками, как это было принято в середине 1830-х гг. В 1840-е гг. покрой наряда изменился в соответствии с господствовавшими модами – ушли в небытие пышные рукава, и линия плеча сделалась более покатой. Эпоха кринолина, начавшаяся в 1850-е годы, тоже оставила свой отпечаток на придворном платье - фрейлины и прочие обитательницы двора стали носить «русское» платье на железных обручах...
Это совершенно противоречило самому смыслу русского допетровского платья, менявшегося крайне медленно - летники и опашни могли передаваться от матери к дочери, а то и от свекрови - к снохе, не говоря уже о парадных облачениях русских цариц. (Так, известен конфликт между юным Петром и его супругой Евдокией Лопухиной, не возжелавшей носить убор после усопшей Натальи Кирилловны).
Но если покрой николаевских придворных платьев менялся в соотвествии с колебаниями моды, то цвет регламентировался раз и навсегда. Теперь каждый человек мог понимать, кто перед ним - статс-дама или фрейлина! Царская дочь Ольга Николаевна в своих мемуарах вспоминает одну из любимых своих любимых наставниц: «Она <...> получила русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре…»
Далее обитательницы Высочайшего Двора носили непременный кокошник, который имел гораздо больше общих черт с ренессансным украшением ‘French-hood’, нежели со старинным русским убором. Впрочем, для иноземцев, посещавших николаевский двор, этот «обрусевший French-hood» был настоящим выражением старомосковского стиля. Внимательный и придирчивый маркиз де Кюстин писал: «Головной убор русских женщин красив, но нынче почти совершенно вышел из употребления; я слышал, что его носят лишь кормилицы да светские женщины в дни придворных церемоний; убор этот - расширяющаяся кверху картонная башенка, расшитая золотом».
К такому кокошнику полагалась фата из тончайшего газа, как правило, выписанная из Парижа и длинные серьги, имитировавшие «древнерусские» украшения с большим количеством изумрудов. Даже супруга Николая – урождённая Шарлотта фон Гогенцоллерн, и та позировала художникам в гигантском кокошнике, украшенном драгоценными каменьями. Царские дочери также не освобождались от ношения исконной одежды. «По обычаю в одиннадцать лет я получила русское придворное платье из розового бархата», - пишет Ольга Николаевна.
Надо отметить, что, несмотря на критику и обвинения в поверхностном понимании национального платья, этот парадный стиль не только пережил саму монархию, но и сделался некоей визитной карточкой русской, а впоследствии и советской культуры. Если мы зададимся целью проанализировать наряды сказочных царевен и Алёнушек в советских экранизациях А.Роу и А.Птушко, то мы увидим, что вариант, некогда предложенный Екатериной II И Николаем I, оказывается гораздо более живучим, нежели исторически, этнографически верные образцы! Костюмы танцевального ансамбля «Берёзка», иллюстрации к сказкам А.Пушкина, П.Ершова, к сказам П.Бажова, к русским народным сказкам - везде мы отметим красочные кокошники, полупрозрачные пышные рукава, ряды бус и прочие фантастические украшения, не имеющие ничего общего с допетровскими или с народными подлинниками. Модельеры П.Пуаре и И.Сен-Лоран, создавая свои коллекции по мотивам русского костюма, также обращали внимание именно на сказочную Русь, на придуманные образцы, в том числе придуманные Екатериной II И Николаем I.
Возникает закономерный вопрос: «Хорошо это или плохо?». Не заслоняет ли этот роскошно-репрезентативный вариант Русь реальную, ту подлинную народную культуру, которая была почти не знакома придворным красавицам и прочим светским львицам? Об этом говорили ещё славянофилы, видевшие в придворных реконструкциях больше вреда для русской самобытности, чем, собственно, пользы. Помните, как пишет Пушкин о своей Татьяне: «Она по-русски плохо знала / Журналов наших не читала / И выражалася с трудом / На языке своем родном»? Любимая толстовская героиня Наташа Ростова тоже не знает русских плясок и танцует на святках, подчиняясь, скорее, ритму своей души, чем пониманию. Ведь русские, славянские танцы - это, как и облачение, часть ритуального действа. Народный танец, в отличие от бального котильона, сакрален. По сути, прянично-праздничный образ, созданный для нужд дворцовых презентаций, породил на Западе, да и в самой России, тот самый стиль а-ля рюс, который постоянно балансирует между зимней сказкой и «развесистой клюквой», между Настенькой из «Морозко» и какой-нибудь очередной Мисс, представляющей Россию на международном конкурсе красоты. Кокошники, жемчуга, позолота, длинные косы - узнаваемо и понятно. И там, и тут. Вместе с тем, у каждого народа есть подобный вариант на экспорт - испанская чёрная мантилья и роза в волосах, германский дирндль с пышными рукавами и жёстким корсажем, американский наряд ковбоя и так далее. Хотя, все эти образы почти не отражают реальности - в той же Германии десятки вариаций на тему народного костюма, и они вовсе не похожи на дирндль. Есть костюм-народный и есть костюм-презентация, если хотите, костюм-миф, некая визитная карточка страны и народа.
Другое дело, что есть подлинные русские костюмы (именно так - во множественном числе, ибо нет единого варианта, есть образцы по губерниям, собранные этнографами ещё в XIX столетии). Но, к сожалению, приходится сознавать, что этот пласт культуры всё ещё остаётся мало востребованным со стороны обывателя. Большинство жителей современной России западно ориентированы, причём проявляют интерес вовсе не к Шекспиру или Генделю, а к той духовной жвачке, которая и на Западе-то считается «низким жанром», пригодным только для быстрого обогащения и такого же скорого потребления (эпоха фаст-фуда порождает фаст-юмор, фаст-любовь и фаст-представления). Впрочем, и во времена Николая I таковых любителей западной поп-культуры (sic!) было предостаточно - их называли «фашионебли». По словам Ф.Булгарина (хотя и врага Пушкина, но неплохого бытописателя!), «фашионебль» - есть «великий муж на малые дела», который тщится подражать, как английским денди, так и парижским фланёрам, но никак не может решить, что лучше, поэтому выбирает нечто среднее и всегда - самое нелепое. Помните, пушкинский фашионебль - граф Нулин (от слова «нуль»): «Святую Русь бранит, дивится, как можно жить в её снегах»? Таким образом, бездумное западничество - это не ново.
Не приносит своих плодов и практика введения «православного дресс-кода» - не так плохи представленные вещи (а они, если вдуматься, вовсе не безобразны!), как неудачен способ их подачи - через назидание и дидактику. А это, увы или к счастью, в современном обществе не годится. Да и сама конструкция - неудачна. Если он - православный, то зачем нужна английская добавка «дресс-код»?! Нет иных слов? Мы опять упираемся в проблему идентичности - Николай I тоже не мыслил придворно-русского «дресс-кода» вне парижских платьев с рукавами-жиго... Посмотрите, в той же Германии девушки охотно носят вариации на тему дирндля или иных форм народного платья (журнал 'Burda Moden' в его немецкой редакции довольно часто предлагает подобные образцы). И это не считается проявлением «забитой деревенщины» или позорным копированием нацистской эстетики, тяготевшей к «фёлькише». В Болгарии по праздникам даже очень молодые люди надевают свои национальные костюмы. В России это, увы, нечастое явление. Человека, знающего, как выглядит народный костюм его области, найти гораздо сложнее, чем хотелось бы. Разумеется, это не первоочередная задача - поиск подхода в изучении, точнее, в приятии русского костюма, в нахождении образа, который являл бы собой не экспортный вариант, а, так сказать, для «внутреннего употребления». Но это очень важно, не менее важно, чем помнить поэзию Пушкина, музыку Чайковского и полёт Гагарина.
двойной клик - редактировать изображение
