БАРОЧНЫЙ ДЖАЗ. НА ПОЛОТНАХ ДОНЕЦКОГО ХУДОЖНИКА РАВИЛЯ АКМАЕВА.
Стремись не к тому, чтобы добиться успеха. А к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл. АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН.
Несколько дней назад, была середина марта, в Донецке звучно дышалось весенним воздухом. Его ощущаешь неожиданно светло. На нескольких, как это помнится с детства, уровнях осознания. В тот самый момент, когда замечаешь нежно розоватые почки, набухшие затаенно притихшим взрывным нетерпением разродиться в городской утробе матушки-природы первыми радостными толчками утверждения новой жизни. Готовой многодневно вызревать в наступившем году сочной, умытой весенними дождями зеленью листвы. Солнечными лучами природного единства громко рассыпаться сверкающими лиственными изумрудами, безупречно и завершенно искусно отточенными кодом жизни бессчётное количество раз, на каждом смарагдовом листке. На ветках Донецких тополей, каштанов, лип. В оглушительно вожделенном гомоне многоголосного птичьего пения. Когда голос каждого, жаждущего доминировать в спонтанно образовавшемся поднебесном хоре певца, будь то воробей, синичка, соловей или ворона, есть глас Земного бытия. Под который чутким музыкальным слухом настраиваются первые травинки, мгновенно и что есть силы ускоряющие свое целенаправленное и неукротимое никакими силами движение из-под земли к солнцу. Жадно, взахлеб, безудержно испивающие свою жизненную силу во взволнованном дыхании Земли. Дышащей часто и глубоко видимыми глазу парами своего весеннего пробуждения… В пафосной тональности Ре-Мажор. Предпочтительной, по мнению музыкальных критиков, в описании пасторальной семантики. Мы, все-таки, говорим же о природе…
…
- …А мне очень жаль, что не удалось сохранить те письма…
- Какие письма…? – Удивленно спросила я Равиля. Мгновенно ощутив серьезность в интонации его голоса. Ведь, минуту назад моя с ним беседа была взаимно интересным многословием. В котором взаимная же настороженность, присущая первым часам знакомства, нечто вроде углубленно-сосредоточенного сканирования друг друга, постепенно начинает подтапливаться репликами нечаянных откровений. После чего всегда усиливается, во много раз, взаимный интерес друг к другу. По крайней мере, именно это чувство я испытываю на определенном витке диалога, общаясь с интересными людьми.
- Письма Чехова. Антона Павловича. Он же часто бывал в Славянске. С удовольствием, в свою бытность, колесил по степи Донецкой. Его СТЕПЬ, помнишь?, есть одно, понимаешь, сплошное, развернутое на много страниц повести, изобразительно-сказательное полотно этого края… Огромная картина степи нашей Донецкой… И кресло пропало, в котором он любил отдыхать, когда приезжал в Славянск… Где всегда останавливался на квартире у одной и той же хозяйки… А я, понимаешь, жил в той же квартире, когда учился в Славянске, в педагогическом институте. Кстати, моя первая специализация – педагог-дефектолог. Потом – Московский университет искусств. Да… Немного назад… И держал я то кресло Чеховское в своих руках… Смотрел на него… И как-то всё бездумно, непростительно легкомысленно обратилось в прах…
…Воспоминания не ведают пресыщения… Они не терпят приблизительности. И очень часто своей одухотворенной бесконечностью напоминают они печальные рулады, долгие сольные объяснения с самим собой. В минуты неведанной ранее, идеально точной совместимости совести и груза прожитых лет. Не стыдящихся в своем неожиданном симбиозе чрезмерной чувственности. Или обнаженной душевной чувствительности. В точно выверенной прожитыми годами симметрии сближения всего некогда желаемого и потом осуществленного. В многомерно познаваемой системе образных фантазий, отнюдь не охлаждающих ум, горящий пылом всяческого познания. Который, у творчески мыслящего человека, при любых жизненных обстоятельствах, возвысится над Вечностью предсказуемо ожидаемой скалой разрешимости противоречий, или остовом наследия, упрямо сотканным его же руками. Из нервущихся суровых нитей беспощадностей жизни, бесцеремонно размотанных с деревянной катушки вседозволенного былого, по озорству безрассудства, что ли...
- Говори начистоту. А ты откуда обо мне узнала? – С оживленным азартом Равиль задал мне вполне закономерный вопрос.
- Только начистоту, Равиль. Знаешь, поняла: не скажу правду – и от тебя правды не услышу. – Рассмеялась я в ответ на его вопрос, как говорят, в лоб. – Вот, ведь, загадка, несколько лет подряд проходила мимо здания, в одном из огромных окон которого висел плакат с твоей характерной размашисто-наклонной росписью: Равиль Акмаев. Впрочем, как-то подумалось, что это есть реклама какого-то нового бренда… Идет нечто вроде его раскрутки… А потом заинтересовал плакат, как афиша одного из Донецких джазовых фестивалей. Сейчас знаю, твой рисунок на нем называется ПРАЗДНИК НАЧИНАЕТСЯ. Поверь, была просто заворожена, когда увидела его, тот уже знакомый мне плакат, на входной двери твоей мастерской. Неожиданно в моем естестве отозвался истончённо-хрупким звоном серебристый звоночек зазеркального волшебства: сим-сим, дверь, откройся! Не заблудишься, одним словом, путник незнакомый, в поисках заветного приюта для твоей истосковавшейся по прекрасному душе.
- А я люблю читать по ночам. И слушать музыку… - Равиль все больше открывался для понимания.
…Скажите, что может быть приятней в веренице откровений любого человека…, чем ни такое целительно дозированное признание в подобном отличительном даровании его человеческой разумности…? Особенно, если это живо становится сразу же и тобой понято правильно. В момент взаимного сближения душ, когда оказываешься, не по оплошной случайности, а по направляющему велению повелительного перста фортуны в жизненном просторе того, кто в этом признается. И когда каждое, четко проговоренное слово, оказывается частью достоверно-прочной жизненной философии.
- А сейчас что играется? – Чувствуя, что разговор налаживается, я чутко прислушиваюсь к тихому звучанию классической музыки, ставшей рассудительно изысканным фоном нашей беседы.
- Это… - И после некоторого замешательства: - Симфония Шуберта. К слову, Радио Рима…, круглосуточное вещание…
- Потрясающе…, круглосуточное вещание…, и только классическая музыка…
Изящество утонченно роскошного, чистого родства. Ну, конечно же! Эта классическая, изобилующая филигранными трелями пульсация бережно поддерживает деликатно подобранные тона красок на картинах Равиля. В большинстве своем, притягивающие магнитом творческого наваждения цвета солнечного солнцестояния над Землей.
АХ, МОЦАРТ! ТЫ- СОЛНЦА СЫН! В иной день, солнце может и не появиться на небе. А тепло картины, с запечатленным польщенно размечтавшимся гением на ней, разгоняет запросто тучи на небе. И, для большей убедительности в существовании возможности такого Земного чуда, та же фигура “солнечного света в музыке, имя которому Моцарт”, словами Антона Рубинштейна, удобно восседает на рояле всем весом благородной бронзы.
Быть может, восхищение музыкой Моцарта, добровольное и всецельно увлеченное проникновение в ее солнечную святыню, помогают раздвигать границы бытовой заземлённости. И раскрывать тайны заоблачных сфер познания. И тогда, на подступах к разгадкам Великого, осознается, что предел его, граничащий с Великим Неизведанным – это ледяной холод абсолютной обезличенной властности. Который и не каждый отважится изведать. Но растопить его могут только неординарные люди. Благословенные от рождения талантом. И творческой беспокойностью.
В духе времени, в котором живет Донецкий художник. Когда время становится неотъемлемой частью его жизни. Незаметно ставшее урочищем цветущего воображения, насквозь пронзенным стрелой воспоминаний из его прошлого. Которое потом, смертельно истосковавшись в его душе по свободе и переродившись в соку затемнённо застойного томления в волшебную непорочность обновленных фантазий, начинает медленно просачиваться наружу. Зудом страдательного нетерпения взять в руки кисть, чтобы легкими, по-Моцартовски, мазками пошутить на холсте над неразлучным со своей короной королем – НЕРАЗЛУЧНЫЕ. Или напомнить бренному Миру, что и королей донимает вечный вопрос: КАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ? Блажен, однако, то, кто доверится мудрости востока: МУДРЫЙ ХАДЖА.
В чем секрет женской привлекательности, спросили известную актрису. В уме, ответила она без раздумий. Пауза недоумения… Но только до тех пор, пока не вникнешь в смысл картины ДУРА ТЫ, НЮРА! Весь смысловой акцент которой – проницательный взгляд Льва Толстого, выжидающе терпеливо смотрящего на Вас, пока одна его рука надежно-прочно подпирает его мудрую голову. А другая – расслабленно покоится на игрушечном паровозике, модели времен конца XIX века. В многолетнем ожидании Вашей реакции на сказанное. Очевидно, сработало в истории литературы сослагательное наклонение. Когда слышится много знакомых слов и мелодий. Но эта бессовестно назойливая частица “БЫ” уже готова держать за все ответ. Да. Все просто. Как Божий день. Нельзя, Анна, быть такой безответственной. Эгоистичная увлеченность дорожным попутчиком редко когда оборачивается любовью… Понятное дело, кружит голову капризной женщине роковая страсть. Даже в 1001-ой НОЧИ ШАХЕРИЗАДЫ об этом говорится. Но, право же, пошалила бы ты, Нюра, “оторвалась” бы по полной, от души, да и вернулась бы в свои родные пенаты. Но, наверное, не хотела повиноваться старомодному мужу. Еще и потому, что сказки Шахеризады не читала. Той самой знойной красотки, которая и по сей день беззаботно и с наслаждением(!) крутит играючи веретено своих любовных россказней. Перед очима чистокровных принцев. Но все ли слышат их? Или лишь немногие наматывают на свой ус тонкий намек ее каждому: только та женщина любит, которая дает свободу своему мужчине… Такое оно, переменное женское СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ, Нюра. Очень напоминающее лодку на плаву. Не временами, а очень часто застревающую в песчаном мелководье недопонимания. Да не огорчайся, Аннушка! Муж, если что, подтолкнул бы ее. А ты бы покрепче зонтик в руках своих держала, и шляпу бы свою, широкополую попридержала. Чтобы ветер с тобой не пошалил. Да что, уж, теперь говорить…
Жить легко и беззаботно – никогда не получится. Особенно, когда бессознательно, как ночная бабочка, тянешься к удовольствиям. Не замечая красот природы, не ощущая чистоты воздуха, которым дышишь. Не склоняя голову свою перед красотой совершенства Земных цветов, безмолвных проповедников любви. Не наслаждаясь рукотворной вязью роскошных рифм Александра Сергеевича. Великого Пушкина. С которым у Равиля сложились трогательно близкие отношения. Понятно, что со всемирно признанным гением не фамильярничают. Но, ведь, и не Боги горшки обжигают. И, между тем, каким звучным, как аккорд устойчивой доминанты, получился эффект от взаимно-притягательного влечения двух одаренных звучными именами планет, в оправах безграничного таланта, в безбрежном море космической музыки.
Пушкиниана Равиля Сибгатулловича – это стиль джазового барокко в живописи. С галантно-невесомой легкостью образных линий на полотнах, посвященных Александру Сергеевичу. В полном соответствии с переводом слова barocco с итальянского: причудливо-странный. И следом – пышный, изобильный. А.С. – ПОЭТ И ГРАЖДАНИН, думается так, не замедлил бы примерить летчицкий шлем и авиаторские очки, доведись бы ему дожить до времени полетов наяву. Да еще не только в безоблачном небе, но и в океане космоса, над Землей. И сохранить свои послеполетные впечатления в словах, ГОСПОДИ! КАК ХОРОШО БЫТЬ ПУШКИНЫМ! И, подпрыгнув высоко над Землей, зацепиться обеими руками за ветку Земного дерева. И беззаботно поболтать ногами. Подарив и этот счастливый миг своей жизни человечеству. Нет в этой картине преувеличенной эксцентричности. Нет пафосной бравурности. Но есть жесткий, целеустремленный характер. Обоих гениев. Оказавшихся в одной творческой плоскости, благодаря характерным чертам своих неординарных личностей: юмор – которому не учат на курсах юмористов, душевной открытости – с которой рождаются. Умеющих языком своих творчеств делать вызов. И держать удар.
А, кстати, неплохим бы творческим проектом, языком современного авангарда, стало бы креативное сподвижничество Александра Пушкина и Равиля Акмаева. Доведись им встретиться. Да вот только, ни одна звезда не отклоняется от траектории своего полета…
В любом классическом концерте, написанным композитором для солирующего инструмента, выступающего в сопровождении симфонического оркестра, есть сольная партия для такого инструмента. Очень напоминающая импровизацию солиста на заданную для развития, в начале произведения, тему. В каденции солиста, звучащей как его прозаическое размышление, очень часто наиболее талантливые исполнители позволяют себе включать собственные импровизации. Усиливая такой собственнической инициативой смысловую задумку автора. Духа соперничества - нет. Но неким, непостижимым образом повышается статус исполнителя: первого – тоже нет! Есть творческий союз равных. Основанный на равных возможностях. А здесь начинается Донецкий джаз. Я позволю себе добавить: барочный. Потому что, когда ИМ ВЕСЕЛО, очень хочется ощутить это веселье. И… что можно сделать, чтобы сохранить это впечатление духовной удовлетворенности? Да послушать БЛЮЗ Равиля Акмаева. В тонах оранжевой невесомости долго не уходящего хорошего настроения. Поверив в аксиому, что в выборе любого цвета определяется психологическое состояние человека. Так что, ПОЛУЧАЙТЕ РАДОСТЬ! Чтобы сохранить радостное впечатление от увиденного. Волшебный микшн желаний и чувств. Который можно смело противопоставить заразительному чувству заумного занудства.
- Ты знаешь, очень люблю еще рассматривать детские рисунки на асфальте. Сделанные разноцветными мелками. В них – вся та человеческая чистота, которая, ты же не будешь со мной спорить, куда-то потом испаряется… К слову, я фотографирую понравившиеся мне этюды… Потом долго рассматриваю их дома…
Инкарнация Небесных посланий, подумалось мне. Преемственность поколений, пробивающая тьму людских непониманий. Каким-то подспудным смыслом своим предупреждающая: отрекись от псевдодрузей. Всеми силами старайся не приближаться к тому времени, когда придется латать душу свою грубыми латками запоздалых, никому ненужных извинений. За бессмысленно мерзкую пошлость потворничества своему бездушному легкомыслию.
Но помни и возвращайся к корням своим. Чти родителей твоих. И учителей.
Луганский художник Иван Кондратьевич Губский сотворил из Равиля Камаева своим терпеливым наставничеством то, что есть сегодня в Донецке такая же известная достопримечательность, как и миллионы Донецких роз. И Донецкий джаз. И хорош тот учитель, который растит не только достойную себе смену. Но и однажды узнает, что детище его, дух от духа, не только вырвалось на просторы жизни. Но и результатами труда своего органично вписалось в конструктивный, в безукоризненно налаженный порядок Вселенной. Понимай, Вселенной не только Донбасса. Как бы ни тужилось и ни кипело бы кипятком удесятеренной никчемности постоянство зоны ничегонеделания.
…"Не все продается, что покупается…" Почему-то всегда вспоминается БЕЛЫЙ ПУДЕЛЬ Александра Куприна… Когда прохожу мимо чудного творения Равиля, его милой скульптуры ДРУГ…, на одой из центральных улиц Донецка. Крайне волнующий душу сюжет: хозяин, несущий над своей собакой зонт во время дождя. Становится горячо внутри от восприятия примет зоны совершенной человечности. Я очень много раз повторила в своих статьях это слово. Но абсолютным воплощением его истинного смысла вижу в таком маленьком, сразу же, на первый взгляд, жесте сердечного милосердия. Сердобольности не на показ. Не на продажу. Потому что, по сути, желание помочь кому-то, - это благостыня сделать что-то за другого… Без последующей трескотни с фанфарами и барабанным боем о содеянном…
- Кофе попьем? – Равиль приятно улыбнулся. Наверное, был уверен, что я не откажусь составить ему компанию в таком умиляющим и вкус, и душу занятии. Как будто знал одну из величайших тайн человечества: все самое сокровенное раскрывается в минуты совместного кофепития.
И я знаю об этом. Все-таки, живем мы с ним в одном городе… А крепкий ароматный кофе, приготовленный руками высококлассного художника, так кружит голову… Особенно, когда чувствуешь: настоящий разговор – еще впереди. Но…, точность и красочную убедительность суждений Равиля я уже прочувствовала… И чем с невероятной радостью поделилась со своими читателями.
С глубоким уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК!!!
21 марта 2018 года.
P.S. За то время, пока я рисовала словами контуры этой статьи, наполняя ее атмосферой и смыслом зрелой неповторимости моих впечатлений после знакомства с Равилем Акмаевым, случился в Донецке снегопад. Похолодало. Потом шел дождь. А сегодня в городе богует солнце!
*** Жирным шрифтом выделены названия картин Равиля Акмаева. Их количество намного превосходит рубеж в одну сотню. Другими словами, более сотни картин материализовавшейся на его полотнах радости. В стиле барОчный джаз.
Равиль Акмаев – член Союза Художников СССР с 1990 года. Лауреат десяти всесоюзных и украинских конкурсов плаката. Картины его присутствуют во многих музейных и частных коллекциях. По всему миру.
