ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
ДОСТОПАМЯТНОСТИ РОССИИ: ВОРОНОВО. РОСТОПЧИНЫ -2
…………………………………………………………………………………………………………
Очерк первый «ВЕЛИЧИЕ РОССИИ: ФЕНОМЕН И ГЕНИЙ РОСТОПЧИНА» был
как бы полемическим откликом на январско-февральские сюжеты «Эха Москвы»,
связанные с личностью и биографией Фёдора Васильевича Р о с т о п ч и н а.
В эхо-московских диалогах (С. Бунтман, А. Левандовский, Е.Ямбург, А. Кулегин,
И. Данилевский, М. Кузахметов) речь заходила и о В О Р О Н О В Е, владении
одного из самых выдающихся россиян «сгиба эпох» столетий «осьмнадцатого"
и девятнадцатого.
Страноведы, регионоведы, краеведы обнаружили и раскрыли немало удивительных тайн, относящихся к ростопчинскому В о р о н о в у.
………………………………………………………………………………………………….
Звенит, гудит, дробится мелкой трелью
Валдайский колокольчик удалой…
В нем слышится призыв родной, -
Какое-то разгульное веселье
С безумной, безотчетною тоской…
Кто едет там?.. Куда?.. С какою целью?..
Зачем?.. К кому?.. И ждет ли кто-нибудь?..
Трепещущую счастьем грудь
Смутит ли колокольчик звонкой трелью?..
Спешат, летят!.. Бог с ними!.. Добрый путь!..
Евдокия Ростопчина.
«Колокольчик».
Процитированные в качестве эпиграфа две строфы элегического монолога «Колокольчик» посвящены подмосковному имению Вороново. Помета под двумя финальными строфами этого сочинения Евдокии Петровны Ростопчиной: «27 августа 1853 Вороново».
Отличительная жанрово-стилевая особенность ростопчинского «Колокольчика» - своеобразный «сплав», философско-психологический «синтез» лирического, автобиографического с художественно-документальным («Вот с мостика спустились на плотину, Вот обогнули пруд, и сад, и дом… Теперь поехали шажком… Свернули в парк аллеею старинной… И вот ямщик стегнул по всем по трем»). Изобразительно-выразительная пластика почти «репортажного» повествования («Звенит, гудит, как будто бьет тревогу, Чтоб мысль завлечь и сердце соблазнить!..»). Сентиментально-романтическое «сопереживание» лирического героя уступает место энергичному порыву («И скучно стало сиднем жить, И хочется куда-нибудь в дорогу, И хочется к кому-нибудь спешить!..»).
У Евдокии Ростопчиной – целый цикл вороновских стихотворений. Они соседствуют, перекликаются со стихотворениями московского цикла. Некоторые из них, обозначенные как написанные в Москве, творчески вызревали, создавались по дороге в Вороново или по пути из вороновского имения в первопрестольную.
«Есть в человеческой жизни вечные минуты…»
Эпиграфом «Es gibt im Menschenleben ewige Minuten» («Есть в человеческой жизни вечные минуты…» - из сочинения немецкого философа и лирика Фридриха Бутервека) сопроводила Евдокия Ростопчина стихотворение «Две встречи».
Предельный автобиографизм, искренняя исповедальность, художественно-документальная трактовка «прекрасных мгновений» былого… Экспозиция лиро-эпического повествования «репортажна», пластически зрима («Я помню, на гульбище шумном, Дыша веселием безумным, И говорлива и жива, Толпилась некогда Москва, Как в старину любя качели, Веселый дар святой недели, Не любы ей, когда она Не насладится Подновинским, Своим гуляньем исполинским! Пестро и пышно убрана, В одежде праздничной, она Слила, смешала без вниманья Сословья все, все состоянья. На день один, на краткий час Сошлись, друг другу напоказ, Хмельной разгул простолюдина С степенным хладом знати чинной, Мир черни с миром богачей И старость с резвостью детей»).
«Знакомый незнакомец», от лица которого ведётся мемуарный рассказ, - сама юная поэтесса («И я, ребенок боязливый, Смотрела с робостью стыдливой На этот незнакомый свет, Еще на много, много лет Мне недоступный… Я мечтала, Приподнимая покрывало С грядущих дней, о той весне, Когда достанется и мне Вкусить забавы жизни светской, - И с нетерпеньем думы детской Желала время ускорить, Чтоб видеть, слышать, знать и жить!..»). «Магический кристалл» воспоминаний… Далёкое-близкое… («Народа волны протекали. Один других они сменяли… Но я не замечала их, Предавшись лёту грез своих»).
Сюжетная фабула достигает кульминации («Вдруг всё стеснилось, и с волненьем, Одним стремительным движеньем Толпа рванулася вперед… И мне сказали: «Он Идет! Он, наш поэт, он, наша слава, Любимец общий!..» Величавый В своей особе небольшой, Но смелый, ловкий и живой, Прошел он быстро предо мной… И глубоко в воображенье Напечатлелось выраженье Его высокого чела. Я отгадала, поняла На нем и гения сиянье, И тайну высшего призванья, И пламенных страстей порыв, И смелость дум, наперерыв Всегда волнующих поэта, - Смесь жизни, правды, силы, света!».
Евдокии Ростопчиной принадлежит один из первых словесно-образных «портретов» великого сына России («В его неправильных чертах, В его полуденных глазах, В его измученной улыбке Я прочитала без ошибки, Что много, горько сердцем жил Наш вдохновенный, - и любил, И презирал, и ненавидел, Что свет не раз его обидел, Что рок не раз уж уязвил Больное сердце, что манил Его напрасно сон лукавый Надежд обманчивых, что слава Досталася ему ценой И роковой и дорогой!..»).
Рассказ о первой «встрече» завершается исповедальным признанием («Уж он прошёл, а я в волненьи Мечтала о своем виденьи,- И долго, долго в г грезах сна Им мысль моя была полна!.. Мне образ памятный являлся, Арапский профиль рисовался, Блистал молниеносный взор, Взор, выражающий укор И пени раны затаенной!.. И часто девочке смиренной, Сияньем чудным озарен, Все представал, всё снился он!..»).
Вторая часть стихотворной дилогии посвящена бытийно-психологическому воспоминанию о встрече с героем девичьих мечтаний и упований через несколько лет («Я помню, я помню другое свиданье: На бале блестящем, в кипящем собранье, Гордясь кавалером, и об руку с ним, Вмешалась я в танцы… и счастьем моим В тот вечер прекрасный весь мир озлащался. Он с нежным приветом ко мне обращался, Он дружбой без лести меня ободрял, Он дум моих тайну разведать желал. Ему рассказала молва городская, Что, душу небесною пищей питая, Поэзии чары постигла и я, И он с любопытством смотрел на меня…»).
Ростопчинские «Две встречи» посвящены Петру Александровичу Плетневу, одному из весьма близких А.С. Пушкину людей. Поэтесса сопроводила текст своего произведения (в письме Плетневу) пояснением: «Две встречи» - истинный рассказ моих двух первых свиданий с Пушкиным, и я обработала эту мысль именно для вас и «Современника», зная, как вам приятно собирать в этом изданьи всё относящееся к памяти незабвенного» (письмо от 21 декабря 1838 года).
Читающая Россия с большим сочувствием и признательностью поэтессе встретила мемуарно-эпическое повествование о «живом» поэте, «живой жизни» русского гения («Песнь женского сердца, песнь женских страданий, Всю повесть простую младых упований Из уст моих робких услышать хотел… Он Выманить скоро признанье успел У девочки, мало знакомой с участьем, Но свыкшейся рано с тоской и несчастьем… И тайны не стало в душе у него! Мне было не страшно, не стыдно его… В душе гениальной есть братство святое: Она обещает участье родное, И с нею сойтись нам отрадно, легко, Над нами царит она так высоко, Что ей неизвестны, в ее возвышенье, Взыскательных дольних умов осужденья…»).
Впервые Евдокия Ростопчина (тогда ещё Сушкова) имела счастье лицезреть знаменитейшего лирика весной 1827 года на Пасху (Святую неделю), когда тот посетил народное гуляние под Новинским. Бульвар именовался по названию здешнего монастыря (Иисуса Навина). Очевидец позднее вспоминал: «…толпы народа ходили за славным певцом Эльбруса и Бахчисарая, при восхищениях с разных сторон: «Укажите! Укажите нам его!..». Личное же знакомство восемнадцатилетней девушки с поэтом состоялось в декабре 1828-го, на балу у московского генерал-губернатора Д.В. Голицина («Вниманьем поэта в душе дорожа, Под говор музыки, украдкой, дрожа, Стихи без искусства ему я шептала И взор снисхожденья с восторгом встречала. Но он, вдохновенный, с какой простотой Он исповедь слушал души молодой! Как с кротким участьем, с улыбкою друга От ранних страданий, от злого недуга, От мрачных предчувствий он сердце лечил И жить его в мире с судьбою учил!»).
Перед нами – лирическая, философско-психологическая новелла, в которой создан колоритный, пластически осязаемый образ Александра Сергеевича Пушкина. Вместе с тем читатель получает представление о самой повествовательнице, её зреющем таланте, способности глубоко чувствовать, создавать полнокровные изобразительно-выразительные образы («Он пылкостью прежней тогда оживлялся, Он к юности знойной своей возвращался, О ней говорил мне, ее вспоминал. Со мной молодея, он снова мечтал. Жалел он, что прежде, в разгульные годы Его одинокой и буйной свободы, Судьба не свела нас, что раньше меня Он отжил, что поздно родилася я… Жалел он, что песни девической страсти Другому поются, что тайные власти Велели любить мне, любить не его, Другого!.. И много сказал он всего!.. Слова его в душу свою принимая, Ему благодарна всем сердцем была я… И много минуло годов с того дня, И много узнала, изведала я, - Но живо и ныне о нем вспоминанье; Но речи поэта, его предвещанье Я в памяти сердца храню как завет И ими горжусь… хоть его уже нет!.. Но эти две первые, чудные встречи Безоблачной дружбы мне были предтечи, - И каждое слово его, каждый взгляд В мечтах моих светлою точкой горят!..).
В московском и вороновском (точнее – в московско-вороновском) цикле стихотворений Евдокии Ростопчиной есть несколько лиро-публицистических импровизаций на «пушкинские» темы. К своей «Мечте» (июль 1830) эпиграфом она избрала пушкинское пятистишие («Поверь, мой друг, - взойдёт она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Запишут наши имена!»). Юная поэтесса полна свободолюбивых упований («Когда со всех сторон в России раздадутся Обеты грозные…»; «За дело правое, за честь, за Русь святую…»; «И к обновлению Россию воскресить…»). В стихотворном обращении «К страдальцам-изгнанникам» (май 1831) поэтесса солидаризируется с пушкинским «Посланием в Сибирь» («И цепи рабства снять с России молодой»; «…день блаженный свободы для Руси»; «Восстаньте!.. Наша Русь святая спасена!..»). В августе 1856-го она пишет лиро-публицистическое эссе «От поэта к царям» с пушкинским эпиграфом («Беда стране, где раб и льстец Одни допущены к престолу!..»); в этом стихотворении она проповедует своё понимание пушкинской традиции «истинного поэта» («Он вносит божьей правды свет. Во имя правды этой вечной Он за судьбой людей следит; И не корысть, а пыл сердечный Его устами говорит… Мы правду скажем, Народный глас к вам доведем…»).
«…рифмой, звуком, словом я чувство, мысль
…Несколько ростопчинских стихотворений имеют «нацеленное» название (или жанровый подзаголовок) «Слова для музыки» («И больно, и сладко, когда при начале любви…», «Бывало, я при нем живее, одушевленнее была», «Голубая душегрейка», «Не сотвори себе кумира»).
Более 40 сочинений Е.П. Ростопчиной легли в основу музыкальных произведений. Александр Дебюк музыкально одухотворил стихотворный текст «Век буду любить». Елизавета Кочубей «вочеловечила» стихотворные и музыкальные строфы («Когда б он знал…». Павел Булахов тонко и глубоко почувствовал песенное начало её стихотворения «Бывало, я при нём живее…».
Один из критериев нравственно-эстетической ценности, общечеловеческой значимости словесно-образного текста - обращение к нему великого мастера музыкальной пластики. Слово и звук… Духовно-осердеченная, духоподъёмная стихия прекрасного, общеинтересного, вечного…
Пётр Ильич Чайковский один из своих шедевров создал на текст Евдокии Ростопчиной ( «Слова для музыки. Посвящается Меропе Александровне Новосильцевой»). - «И больно, и сладко, Когда при начале любви, То сердце забьется украдкой, То в жилах течет лихорадка, То жар запылает в крови… И больно, и сладко!..».
Из века девятнадцатого - в двадцатое столетие; из двадцатого столетия – двадцать первое… Лучшие певцы России включали в свой репертуар «И больно, и сладко…»… Глубинная исповедальность Зары Долухановой и Агнии Лазовской; всеохватный психологизм Сергея Лемешева и Елены Образцовой… - «Пробьет час свиданья, - Потупя предательский взор, В волненьи, в томленьи незнанья, Боясь и желая признанья, Начнешь и прервешь разговор. И в муку свиданье!.. Не вымолвишь слова, Немеешь, робеешь, дрожишь… Душа, проклиная оковы, Вся в речи излиться б готова… Но только глядишь и молчишь, - Нет силы, нет слова!..».
Словесно-образный психологический эпос… Музыкально-певческая пластика… Судьба человека… Сердце человека… Душа человеческая… - «Настанет разлука, И холодно, гордо простясь, Уйдешь с своей тайной и мукой!.. А в сердце истома и скука, И вечностью нам каждый час, И смерть нам разлука!.. И сладко, и больно… И трепет безумный затих; И сердцу легко и раздольно… Слова полились бы так вольно, Но слушать уж некому их, - И сладко, и больно!».
Тексты Евдокии Ростопчиной с их проникновенным психологизмом, лиризмом, исповедальной утонченностью вдохновили на творческие импровизации и вариации М. Виельгорского, С. Донаурова, А. Вилламова, А. Даргомыжского, А.Алябьева. Интерес к личности русской поэтессы проявляли зарубежные музыканты (Лист, Виардо, Рубини, Тамбурини).
…В Интернете размещена музыкально-видеокомпозиция памяти Валентины Толкуновой «Вы вспомните меня…». Современные технические возможности позволили бережно и творчески чутко сохранить в архивных записях удивительный, несказанно-трепетный, светло-печальный голос талантливой народной любимицы… - «Вы вспомните меня когда-нибудь… но поздно! Когда в своих степях далёко буду я, Когда надолго мы, навеки будем розно – Тогда поймёте вы и вспомните меня! Проехав иногда пред домом опустелым, Вы грустно спросите: «Так здесь её уж нет?» И мимо торопясь, махнув султаном белым, Вы вспомните меня!..». Певица поёт романс на слова Евдокии Ростопчиной…
Воистину – диалог поколений, диалог столетий… Великая духовно-творческая преемственность прекрасного… - «Вы вспомните меня не раз – когда другая Кокетством хитрым вас коварно увлечет И, не любя, в любви вас ложно уверяя, Тщеславью своему вас в жертву принесет! Когда уста ее, на клятвы тороваты, Обеты льстивые вам станут расточать, Чтоб скоро бросить вас и нагло осмеять… С ней первый сердца цвет утратив без возврата, Вы вспомните меня!..».
Борение чувств, «диалектика души», сердечная глубина исповедальности, тревога и надежда, ревность и прощение… - «Когда, избави Бог! Вы встретите иную, Усердную рабу всех мелочных сует, С полсердцем лишь в груди, с полудушой – такую, Каких их создает себе в угодность свет, И это существо вас на беду полюбит – С жемчужною серьгой иль с перстнем наравне, И вам любви узнать даст горести одне, И вас, бесстрастная, измучит и погубит - Вы вспомните меня!..».
Композитор (Евгений Крылатов), используя изобразительно-выразительные потенции словесной и музыкальной пластики, предложил своеобразную, творчески полноценную трактовку «вечной темы». Замечательная певица с поистине гениальной отзывчивостью, предельной чуткостью «вочеловечила» эту «вечную тему». - «Вы вспомните меня, мечтая одиноко Под вечер, в сумерки, в таинственной тиши. И сердце вам шепнет: «Как жаль! Она далёко, Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!..» Когда гостиных мир вам станет пуст и тесен, Наскучит вам острить средь модных львиц и львов, И жаждать станете незаучённых слов И чувств не вычурных, и томных женских песен – Вы вспомните меня…
СОЗДАНО В ВОРОНОВЕ:
«Горжусь я тем, что в этой книге новой…
…дозволится и плакать и мечтать».
… «Июнь 1840 ВОРОНОВО» - топонимическая и временная помета под ростопчинским
стихотворением «Село Анна».
Эпиграф из байроновского «Чайльд-Гарольда»: «Покинут мой прекрасный зал, пуст мой очаг!» (песнь первая).
Вороновское настроение, вороновские впечатления слились с остро-тревожными думами о воронежском селении…
Зачем же сладкою тревогой сердце бьется
При имени твоем, пустынное село,
И ясной думою внезапно расцвело?
Зачем же мысль моя над дикой степью вьется,
Как пташка, что вдали средь облаков несется,
Но, в небе занята своим родным гнездом,
И пестует его и взором и крылом?..
«Степная» тема в лирике Ростопчиной… Русское Подстепье… Диким Полем называли в древности местность сию, лесостепные дебри за Окой, Доном, Воронежем… Украйна Московии…Героиня «Анны» в первую пору чувствовала свою отчужденность и одиночество («Ведь прежде я тебя, край скучный, не любила, Ведь прежде ссылкою несносной был ты мне: Меня пугала жизнь в безлюдной тишине, И вечных бурь твоих гуденье наводило Унынье на меня; ведь прежде, средь степей, С тоской боролась я, и там, в душе моей, Невольно угасал жар пылких вдохновений, Убитый немощью…». С течением времени могучая «власть земли» совершила психологическую метаморфозу. «Приют далёкий» открыл для поклонницы и радетельницы прекрасного новые грани быта и бытия. Позднее, уже оказавшись оторванной от глубинно-степной «украйны», она грустит-печалится в разлуке («Зачем же образ твой Меня преследует, как будто сожалений Ты хочешь от меня, приют далёкий мой?.. Или в отсутствии немилое милее? Иль всем, что кончено, и всем, чего уж нет, В нас сердце дорожит? Иль самый мрак светлее, Когда отлив его смягчит теченье лет?»).
В подмосковном Воронове «память длинных дней, в изгнаньи проведенных», заботит её творческое воображение, стимулирует «завязь» сюжетно-психологической коллизии («Так память длинных дней, в изгнаньи проведенных, Мне представляется, как радужная цепь Дум ясных, грустных дум, мечтаний незабвенных, Заветных, тайных грез… Безжизненная степь Моею жизнию духовной наполнялась, Воспоминаньями моими населялось, Как тишь в волнах морских, как на пути привал, Так деревенский быт в отшельнической келье Существование былое прерывал И созерцанием столичное веселье, Поэзией шум света заменял»).
Вороново - Анна… Подмосковное имение и село в Русском Подстепье… Корневая Россия… Глубоко, обостренно, с тончайшим пониманием прекрасного чувствующая героиня-мечтательница («От развлечения, от внешних впечатлений Тогда отвыкнувши, уж я в себе самой Для сердца и души искала наслаждений, И пищи, и огня. Там ум сдружился мой С отрадой тихою спокойных размышлений И с самобытностью. Там объяснилось мне Призванье темное. В глуши и тишине Бедна событьями, но чувствами богата, Тянулась жизнь моя. – Над головой моей Любимых призраков носился рой крылатый, В ушах моих звучал веселый смех детей; И сокращали мне теченье длинных дней Иголка, нитка, кисть, подчас за фортепьяном Волненье томное, когда былого сон, Мелодией знакомой пробужден, Опять меня смущал пленительным обманом… И много счастливых, торжественных минут, Сердечной радостью волшебно озаренных, Прожито там, в степях…»).
Анна - Вороново… Село в русской глубинке и подмосковное селение, в нескольких десятках вёрст от первопрестольной… Пути-дороги… Тракты и шоссе… Высокополётные жаворонки над тучнеющими полями. Сухие зарницы над предзакатными горизонтами. Думы, думы! Знобящее-трогательное эхо далёкого-близкого...
……………………. О, пусть они живут
Навеки в памяти и в мыслях сокровенных!..
А ты, затерянный, безвестный уголок,
Не многим памятный по моему изгнанью, -
Храни мой скромный след, храни о мне преданье,
Чтоб любящим меня чрез много лет ты мог
Еще напоминать мое существованье!
… «14 августа 1850 Село ВОРОНОВО» - помета эта обозначила время и место создания крупного лиро-эпического сочинения «Цирк девятнадцатого века». Произведение это посвящено писательнице графине Елизавете Васильевне Салиас- де- Турнемир ( псевдоним – Евгения Тур; 1815 – 1892). Елизавета Васильевна – сестра А.Сухово-Кобылина, мать Е.А. Салиаса-де-Турнемир.
Вороновское сочинение Ростопчиной любопытно в жанрово-стилевом отношении; лирическому повествованию предпослано прозаическое обращение: «Помните ли вы, милая графиня, наши длинные и откровенные беседы в вашем крошечном, уютном, вдохновенном и вдохновительном уголке?.. Помните ли вы, какой грустный взгляд беспристрастной оценки нам приходилось оттуда бросать на обеим нам слишком знакомый свет?.. Помните ли вы, как часто наши мнения, мысли и чувства встречались и сходствовали, разбирая всех там живущих и всё там переживаемое?.. В воспоминание этих бесед – примите переложенье в стихи того, что в них выражалось прозою! Мне отрадно доказать вам, что для меня наши встречи и разговоры не исчезли без следа, и мне хотелось, чтоб вы о них сказали то же самое».
Философско-психологическую тональность основному тексту «Цирка девятнадцатого века» придаёт эпиграф: «Morituri te salutant» - из сочинения римского историка Публия Корнелия ТАЦИТА («Идущие на смерть тебя приветствуют…»). Напомним полное содержание (звучание) фразы: «Ave! Caesar! Morituri te salutant!» ( «Славься, цезарь! Идущие на смерть тебя приветствуют!»).
В экспозиции произведения лирическая (автобиографическая) героиня-повествовательница декларирует, проясняет свою жизненную позицию, свои бытийно-психологические пристрастия («Да, я люблю средь залы позлащенной На шумный пир задумчиво смотреть И в праздничной толпе принаряженной Сквозь маску лиц во глубь сердец глядеть; И мыслию, догадкой проясненной, Их тайнами, их мыслью овладеть, Разузнавать их страсть, их цель, их волю, Их грустную иль радостную долю»). Нравственно-духовная позиция её – постижение «диалектики души», тактичное и уважительно-доверительное «погружение» во внутренний мир человека («Люблю, хочу, умею понимать Живой душой чужую жизнь и душу; И хоть могу я многих разгадать, Личины их и роли не нарушу!»).
Полемическая метафора «сближает» события глубокой древности и современные. Некогда бойцы, среди собранья, пред цезарем поникнув головой, несли ему поклон предсмертный свой. Ныне же роль всесильного Цезаря принадлежит «свету», высшему обществу. Современные «гладиаторы» ублажают власть имущих («И цезарь наш, наш свет, не рукоплещет, Не удостоит нас хвалы своей! Зачем?.. Ему нет дела, что трепещет У нас в груди больной гроза страстей»). Участь теперешнего «гладиатора» не менее драматична, чем кровавая развязка в римском цирковом зрелище («Страдай, терпи, терзайся, умирай! Но умирай с достоинством, с улыбкой!»).
Разительные контрасты социального неравенства… «Торжественный оркестр». Упоительность танцев. Хозяин бала, млеющий от гордости за царящее вокруг великолепие и изобилие… С другой же стороны, - те, кто обречен к хождению по мукам… В системе образов, созданных поэтессой-полемистом, - колоритные фигуры, запоминающиеся персонажи…Отец семейства, который с последними червонцами своими ждёт выигрыш, чтоб избежать нищеты… Девушка с её наивным мечтанием: вельможа и богач, пленившись ею, назовёт её невестою своею. Старый муж молоденькой жены, ревнивец, «Как Аргус баснословный»…– «А газ горит, а музыка гудит, А бал блестит всей живостью своею…».
Явление главной героини выполнено в «романтическом ключе»: «Но шум в дверях.. Вошла – не то богиня, Не то царица… фея, может быть!.. Движенья, поступь, взор – в ней всё гордыней И силой дышит, словно победить Она пришла… Княгини и графини – Пред ней померкло всё! Не отразить Ни красоты её, ни обаяний, Ни блеска, ни ума, ни чарований! Наряд её как облако парит, На ней горят алмазы дорогие; Глаза горят жарчей – и жар ланит Сливается с их блеском; снеговые Плеча и руки тверды как гранит, Прозрачны как янтарь, а шелковые Густые косы улеглись с трудом Над мыслящим таинственным челом.»… Всеобщее восхищение: «Как хороша!»…Он и Она… Трагедийность отношений… «Она очнулась, - нищая душою, Пред пепелищем тщетных чувств своих, Расхищенных надежд и грез пустых. И не легко ей было!..»
Финал стихотворного повествования декларативно-поучительный: «И много их еще здесь перед нами, Гладьаторов на битве роковой, - Хотя в наш век не с тиграми и львами Им суждено вступить в кровавый бой! Нет, в них самих - с их горем, с их страстями – Свершается борьба их!.. Нет! – С судьбой На жизнь и смерть должны они сражаться И свету, умирая, улыбаться…А газ горит, а музыка гремит, А бал блестит всей пышностью своею. Толпа гостей волнуется, кипит. Любуется хозяин гордо ею. Он думает, что завтра прожужжит Молва о нем, хвалой и лестью вея. И праздником доволен он своим, А свет, почетный гость, доволен им!».
К этому сочинению примыкает, образуя своеобразную дилогию, ростопчинское «Зачем я люблю маскарады?» (с посвящением той же Меропе Александровне Новосильцевой ; Москва, 1850). Восходящая к лермонтовскому «Маскараду» философско-психологическая полемичность («Мне странен твой вопрос: зачем под маской черной, Под черным домино, забыв дневную лень, Всю ночь я средь толпы преследую упорно Веселья ложного обманчивую тень? Зачем меня манит безумное разгулье, И диких сходбищ рев, и грубый хохот их?.. Ты хочешь знать, мой друг, поистине, могу ль я Делить, хоть миг один, безумие других?.»). Героиня, от лица которой ведётся повествование, в публицистическом отступлении раскрывает суть авторской этической и эстетической позиции («Да, точно, я люблю свободу маскарада; Там не замечена, не знаема никем, Я правду говорю и всякому и всем, Я, жертва общества, раба его, - я рада, Что посмеяться раз могу в глаза над ним Я смехом искренним и мстительным моим!..»).
Евдокию Петровну и её автобиографическую героиню заботят и волнуют проблемы брака, семьи, взаимоотношений супругов, психологических коллизий, нравственно-духовных «борений» в сердце и душе человека.
«22 сентября 1853 ВОРОНОВО» - пояснительная топонимическая и временная помета под ростопчинской «Думой вассалов». Драматично-противоречивая диалектика «несродства душ» («Виновны вы и правы оба! Непримирим ваш вечный спор! В жене понятны месть и злоба, Борьбы отчаянной отпор. А в муже – гнев за оскорбленья, За вероломство многих лет! Согласно жить вам средства нет! Спасенье вам – разъединенье! Ваш брак лишь грех и ложь!.. Сам Бог Благословить его не мог!..»).
Как приблизиться к идеалу? Да и возможно ли это? Как выразить самое сокровенное, интимно-личностное, исходящее из родниковых глубин бытия? Сродство душ… Избирательное сродство… Бытовые контрасты и сентиментально-романтическое порывание к гармонии, трепетному единению, сближению сердечному… - «Закон, язык, и нрав, и вера – Вас разделяют навсегда!.. Меж вами ненависть без меры, Тысячелетняя вражда!.. Меж вами память, страж ревнивый, И токи крови пролитой… Муж цепью свяжет ли златой Порыв жены вольнолюбивой?.. Расстаньтесь!.. Брак ваш – грех!.. Сам Бог Благословить его не мог!..».
ВОРОНОВСКИЕ ЗАВЕТЫ ЕВДОКИИ РОСТОПЧИНОЙ:
«…смело языком правдивым и свободным
пред Богом и людьми вся высказалась я!..»
…«10 сентября 1850 ВОРОНОВО» - эта топонимическая и хронологическая помета обозначена под одним из лучших стихотворений Евдокии Ростопчиной (« Я не горжусь, что светлым вдохновеньем С рожденья Бог меня благословил, Что душу выражать Он дал мне песнопеньем И мир фантазии мечтам моим открыл. Я не горжусь, что рифмой, звуком, словом Я чувство, мысль и страсть умею облекать: Что юные сердца под робким их покровом Могу я песнею моею взволновать. Я не горжусь, что с лестью и хвалою Мне свет внимал, рукоплескал порой, Что жены русские с улыбкой и слезою Твердят, сочувствуя, стих задушевный мой! Я не горжусь, что зависть и жеманство Нещадной клеветой преследуют меня. Что бабью суетность, тщеславий мелких чванство Презреньем искренним своим задела я. Я не горжусь, что и враги явились, Враги, не знавшие в лицо мое навек!.. Что ложью на меня они вооружились, Что мне анафему их приговор изрек… Что зависть злобная с уловкою змеиной На имя женское клевещет и хулит, И им ругается, - авось-ли за-едино Она и честного поэта поразит!..»).
Полемически пафосный монолог о нравственной позиции, жизненных идеалах, эстетических критериях («Пускай их тешутся!.. Спокойно, равнодушно, Иду себе дорогою своей, Живу, пою, молюсь, призванию послушна, Вражде ответствую насмешкою моей!»). Поэтесса выдвигает высокие критерии писательской позиции, духовно-художественного служения добру, справедливости, человечности («Горжусь я тем, что вольнодумством модным Не заразилась мысль прозревшая моя, Что смело языком правдивым и свободным Пред Богом и людьми вся высказалась я!.. Горжусь я тем, что в этой книге новой Намёка вредного никто не почерпнёт, Что даже злейший враг, всегда винить готовый, Двусмысленной в ней точки не найдет!.. Горжусь я тем, что дочери невинной Её без страха даст заботливая мать, - Что девушке, с душою голубиной, Над ней дозволится и плакать и мечтать»).
У Евдокии Ростопчиной есть резко дискуссионное стихотворение «Вид Москвы» (1840).- «О! как пуста, о! как мертва Первопрестольная Москва!» - приглашающее к нелицеприятной полемике восклицание в экспозиции произведения полемист-повествователь «подкрепляет» новыми бичующее-пафосными сентенциями («Её напрасно украшают, Её напрасно наряжают, Огромных зданий стройный вид, Фонтаны, выдумка востока, Везде чугун, везде гранит, Сады, мосты, объём широкий Несметных улиц, - все блестит Изящной роскошью, всё ново, Всё жизни ждёт, для ней готово, Но жизни нет!..»)
Ростопчинские критико-публицистические сентенции оказались весьма злободневными в Х1Х-ХХ столетиях. Актуален принципиальный пафос защитницы московских достопамятностей и достопримечательностей и ныне («Но жизни нет! Она мертва, Первопрестольная Москва! С домов боярских герб старинный Пропал, исчез, и с каждым днем Расчетливым покупщиком В слепом неведеньи, невинно Стираются следы веков, Следы событий позабытых, Следы вельможей знаменитых, Обычай, нравы, дух отцов, Всё изменилось!»). Судьбоносная преемственность поколений, плодотворная и вдохновенная сила традиций отчичей и дедичей неразумно прерываются («Просвещенье и подражанье новизне Уж водворили пресыщенье На православной стороне. Гостеприимство, хлебосольство, Накрытый стол и настеж дверь Преданьем стали, и теперь Витийствует многоглагольство На скучных скорбищах взамен Веселья русского»).
«Все глухо, Все тихо вдоль кремлевских стен, В церквах, в соборах; и для слуха В Москве отрада лишь одна Высокой прелести полна: Один глагол всегда священный, Наследие былых времен, - И как сердцам понятен он, Понятен думе умиленной! – То вещий звук колоколов!». Москва православная… Общечеловеческие святыни («То гул торжественно-чудесный, Взлетающий до облаков, Когда все сорок сороков Взывают к благости небесной! Знакомый звон, любимый звон, Москвы наследие святое, Ты все былое, все родное Напомнил мне! Ты сопряжен Навек в моем воспоминаньи С годами детства моего, С рожденьем пламенных мечтаний В уме моем. Ты для него Был первый вестник вдохновенья: Ты в томный трепет, в упоенье Меня вседневно приводил; Ты поэтическое чувство В ребенке чутком пробудил; Ты страсть к гармонии, к искусству Мне в душу пылкую вселил! И ныне, гостьей отчужденной Когда в Москву вернулась я, - Ты вновь приветствуешь меня Своею песнею священной, И лишь тобой ещё жива Осиротелая Москва!»).
