30 августа на 81-м году жизни скончался народный артист СССР Иосиф Кобзон, 31 августа на 43-м году жизни в результате покушения погиб президент Донецкой Народной Республики Александр Захарченко.
Какая пропасть вдруг открылась в моей жизни — я не знал Иосифа Кобзона, не знал Александра Захарченко! Не знал лично, никогда не встречался, даже не видел близко. А ведь жили в одно время, на одной земле, говорили на одном языке, пели одни и те же песни. И теперь это уже непоправимо…
Иосиф Давыдович умер в больнице утром 30 августа. Александр Владимирович утром 31-го возложил цветы к памятнику Кобзона, поставленному при жизни певца на его родине в Донбассе, а в пять часов волосатая рука Порошенко швырнула из Киева бомбу в главу Донецкой Народной Республики…
Что общего между Кобзоном и Захарченко? Казалось бы, очень мало. Один — еврей, другой — русский, одному перевалило за восемьдесят, и он давно был болен, другой — здоровый мужчина во цвете лет. Первый — певец, артист, второй — шахтёр, потом политик. У Кобзона остались вдова, трое детей и десять внуков, Захарченко по возрасту так преуспеть не мог…
И всё-таки у них есть одна глубинная общая черта: они оба были советского закваса защитниками, спасателями. Захарченко с оружием в руках, а потом как политик защищал, спасал свою молодую, никем по трусости или по неуму не признанную республику. Да, никем, даже храбрым Кремлём. Никем, кроме маленькой бесстрашной Южной Осетии. Неужели и другим надо пережить что-то подобное кровавой трагедии Цхинвала, потерять тысячу своих граждан, чтобы понять: враг беспощаден, спастись и жить благополучно можно только вместе, только плечом к плечу?
А Кобзон двадцать лет возделывал, пропагандировал, а потом тридцать лет бесстрашно защищал, спасал советскую культуру, её важнейшую часть — песню, душу народа. В многочисленных сейчас скорбных речах по телевидению об этом никто не сказал. Да и кто мог бы сказать: президент Путин в своей телеграмме соболезнования с двуглавым штемпелем? В такой же телеграмме — Медведев, преобразователь милиции в полицию? Министр культуры Мединский, патриотичный обожатель Маннергейма? Поэт-песенник Илья Резник? Верно, истинно сказал Александр Лукашенко: «Кобзон был символом великой советской эпохи». Да, одним из самых ярких музыкальных, точнее — песенных её символов. Как Курчатов и Королёв в науке, как Шолохов и Твардовский в литературе, как Станиславский и Уланова в театре, как Лев Яшин и Анатолий Карпов в спорте…
Кобзон спас наше великое песенное богатство. Когда одни из бесчисленных коллег-артистов, как Михаил Ульянов или Кирилл Лавров, усмехнувшись о советском времени, принялись восхвалять Горбачёва; когда другие, как Говорухин, завопили, что так (по-советски) жить нельзя, хотя сам-то ведь и тогда, и после жил сладко; когда третьи, как Вадим Мулерман или Михаил Козаков, подались в Америку или в Израиль; когда четвёртые, как Л.Л., нанятые миллиардерами, услаждали их слух песней «День Победы», и там она звучала как «День ИХ победы», — в эти дни и годы Кобзон пел советские песни так, как они были написаны. Когда другие каждый год 9 мая мурлыкали: «Артиллеристы, точный дан приказ…» — Кобзон во весь свой баритон гремел:
Артиллеристы, Сталин дал приказ!..
Когда другие делали вид, что и не знают эту песню, Кобзон бросал им в лицо:
И Ленин такой молодой,
И юный Октябрь впереди!..
Ленин?.. Октябрь?.. Да от этих слов двуглавые орлы на кремлёвских башнях могут шлёпнуться на головы обитателей Кремля…
Когда другие собратья по профессии, как Марк Захаров, жгли свои партбилеты и выбрасывали комсомольские значки, Кобзон пел:
Не расстанусь с комсомолом!
Буду вечно молодым!
Свой концерт по случаю 75-летия, который 31 августа повторили по телевидению, Кобзон начал песней «Русское поле». Какое ещё русское поле? — куксятся иные коллеги, прогуливаясь по Елисейским Полям в Париже. А он, я думаю, мог бы повторить за Маяковским:
Я хотел бы
жить
и умереть в Париже,
если б не было
земли такой —
Москва.
Афганистан? Он был там. Чернобыль? Он был там. Донбасс? Он был там. А когда 23 октября 2002 года чеченские террористы захватили 916 человек на «Норд-Осте» в московском театральном центре, и их жизнь повисла на волоске, для Кобзона было естественным делом пойти и туда, в самое логово убийц. О том, что произошло там, мы должны рассказывать детям и внукам.
Кобзон вошёл в зловеще тихое здание и сразу оказался около сидящего на стуле террориста в маске и с автоматом.
— Чего ты сидишь передо мной? — тихо сказал он. — Я старше тебя. Встань!
— Что-о? — скосорылился чеченец.
— Я — народный артист Советского Союза и народный артист Чечено-Ингушской республики. Понял? Встать! — рявкнул Кобзон своим баритоном.
И убийца встал…
Таким был он, Иосиф Кобзон, древнерусский еврей, как сказал бы Ярослав Смеляков.
«Новая газета» на другой день после его смерти заявила: «Его осуждали, ругали, подвергали обструкции». Кто осуждал: воины-интернационалисты в Афганистане? Кто ругал: спасённые им заложники «Норд-Оста»? Кто подвергал обструкции: те, кто возвели ему памятник? «Новая…» не могла без этого. Ещё хорошо, что не заявила: мол, затравили до смерти. Как же! Ведь еврей — значит, для «Новой…» непременно должен быть страдалец.
А он был счастлив уже одним тем, что своей честностью, мужеством, огромным авторитетом спас советскую песню. И не случайно, что оба спасателя, словно подтверждая своё родство, пали почти в один день, а похоронили их 2 сентября, в день окончания Второй мировой войны. На похороны Захарченко, как сообщил вечером по телевидению Владимир Соловьёв, пришло 200 тысяч граждан молодой республики. Они оплакивали обоих…
Да будет земля им пухом… Да святятся их имена… Да займут их места в строю защитников Родины такие же честные и мужественные братья и сёстры…
