Либеральные витии призывают нас выдавливать из себя по капле Сталина. Коммунисты Новосибирска выдавили из себя «каплю Сталина», превратили эту каплю в сталинский бюст и поставили его во внутреннем дворике обкома партии.
Владыка Иларион выдавил из себя Сталина, а вместе с ним выдавил из себя весь Советский Союз. В результате получил автокефалию на Украине. Правозащитники «Мемориала» ставят по всей России памятники репрессированным, закидывая костями саму идею государства Российского в её нынешнем хрупком исполнении. Берцовыми костями мучеников они, как битами, забивают насмерть саму идею русского государства. Благородные русские мужи на канале «Спас» обсуждают реформы Петра Столыпина, который стремился предотвратить революцию в России, переселяя крестьян за Урал и развешивая революционеров на фонарных и верстовых столбах.
Всполошённый Интернет следит за дебатами Анастасии Волочковой и Ксении Собчак, которые рассказывают нам об их общих любовниках, показывают подаренные ими лифчики, пусть и разных размеров, но доставшиеся им от одних и тех же дарителей. Они начинают делать шпагаты. Если кто-то из вас не видел, как делают шпагаты стареющие женщины, на это следует обратить внимание. Перед тем, как сделать шпагаты, обе выпивают по четыре литра кваса, чтобы квас размягчил суставы и жилы. Потом они садятся рядом на пол и раздвигают ноги. При этом отчётливо слышен хруст костей и скрежет (скрип) жил, а также хлюпанье: это хлюпает в них обоих квас. Всё это вместе взятое должно убедить нас в несостоятельности Советского Союза, в окончательном завершении красной сталинской эры.
Однако сталинская красная эра продолжает, подобно птице, лететь над Россией, как неистребимая русская мечта. Она всё та же, лишь меняется цвет её оперения. Бессильны те, кто стремится ощипать мечту, бессильны те, кто хотел бы её расчленить. Можно расчленить Советский Союз, расчленить народ, но мечту расчленить нельзя.
В течение моей продолжительной и многотрудной жизни на моём пути встречались великие советские мечтатели, окрылённые восхитительной русской мечтой.
Адмирал Горшков, создатель советского океанского флота, крутил в своём кабинете огромный глобус, показывал мне, молодому писателю, движение кораблей и подводных лодок в Индийском и Тихом океанах, под полярными шапками и у мыса Доброй Надежды. Направлял меня на Тихоокеанский флот, где авианосец «Минск» поднимал со своей палубы штурмовики вертикального взлёта, стрелял за сотни километров могучими ракетами «море — море». Ему вторил идущий параллельным курсом ракетный крейсер, направляя в синеву океана свои огненные смерчи. Всплывала подводная лодка, обстреливая мишени ракетными залпами. В небе рокотал могучий ракетоносец, направляя смертоносные удары туда, где мишени имитировали американский авианосный ордер.
Маршал ракетных войск и артиллерии Толубко на космодроме Плесецк вёл меня на смотровую площадку, где конструкторы тяжёлых ракет готовились к испытанию очередного ракетного комплекса. И когда среди лесов загорелось раскалённое пламя, и ракета ушла в небеса, превращаясь в крохотную мерцающую звезду, все эти высоколобые мужи кинулись ко мне и стали качать, отвинчивали с моего пальто пуговицы, потому что они как дети верили в чудо, полагали, что удачный пуск связан с моим появлением, рассматривали мои пуговицы как амулеты для следующих удачных пусков.
Великий Шолохов пригласил меня в Вёшенскую на своё рождение. Мне довелось чокнуться с ним хрустальной рюмочкой. Глядя на этого хрупкого, маленького седого человека, поражался его могучему притяжению, которое заставляло двигаться вокруг него тучных секретарей крайкомов и обкомов, командующих округами и армиями, секретарей Союза писателей и высших чиновников Центрального комитета партии. Потому что этот маленький человек с голубыми детскими глазами был солнцем, вокруг которого вращались планеты советской страны.
Я был знаком с великим русским скульптором Цаплиным, который принимал меня в своём доме на Тверской, а потом водил в мастерскую, где стояли его изумительные каменные и деревянные скульптуры, составлявшие цвет молодой советской культуры так же, как проза Платонова и архитектура Мельникова, музыка Прокофьева и живопись Петрова-Водкина. Помню, как Цаплин, мёртвый, лежал на своей домашней кушетке, закрыв тяжёлые веки, и его огромный лоб казался беломраморным.
Я стоял у операционного стола вместе (рядом) с великим кардиохирургом Бакулевым и видел, как он поднимает из разъятой груди пациента больное красно-фиолетовое медленно ухающее сердце, оперирует его, а потом снова опускает в грудь, как опускают в море рыбу, чтобы та продолжала плавать в пучинах.
На воронежском авиационном заводе я встречался с Туполевым, который создал восхитительный сверхзвуковой пассажирский самолёт Ту-144, похожий на белого остроносого журавля. Я ласкал приборную доску зелёного малахитового цвета. Смотрел, как из туманного сумрачного цеха сквозь открытые ворота тягач вывозит самолёт на взлётное поле, и он, попадая на солнце, начинает трепетать, полыхать, как воплощение божественной небесной мечты.
Несравненный Бакланов-космический привёз меня на Байконур, и я на лифте поднимался вдоль грандиозного белого столпа ракеты «Энергия», на которую, как на белоснежный цветок, присела баснословная бабочка «Бурана». Когда в рёве огня и света ракета ушла в небеса, а потом через час «Буран» приземлился в казахстанской степи, и я трогал его остывающие крылья, вдыхал космическую гарь, я видел ликующее лицо Бакланова, который не ведал тогда, в свой счастливый миг, об унылой судьбе ГКЧП.
На Оби, у Самотлора, мне удалось пожать руку Салманову, открывателю западносибирской нефти. В те дни по реке причаливали к берегу сухогрузы, и с них сгружали целые города, целые улицы, электростанции, бетонные дороги — сгружали целую нефтяную цивилизацию, которая дала разбег советской стране.
Я видел этих великих мечтателей. Иным пожимал руки, других обнимал. Они одаривали меня своим светом, своей поднебесной русской мечтой. Мальчиком в колонне демонстрантов я шёл по Красной площади и из толпы ликующих взрослых людей сквозь транспаранты, знамёна, разноцветные шары видел на Мавзолее Сталина. Он был удалён от меня. Вокруг него, казалось, дышало прозрачное розово-синее облако. Он был как видение. И это видение я несу в себе по сегодняшний день. И не намерен выдавливать его из себя, ибо то видение превратилось в мою огромную, многотрудную жизнь, сквозь которую летела и продолжает лететь великая русская мечта.
Илл. Алексея Беляева-Гинтовта
