Авторский блог Александр Проханов 03:20 27 октября 2020

Беспощадный урок

Хекматияр смотрел на стенающих женщин, и было видно, что он доволен жестоким спектаклем

Гульбеддин Хекматияр для воюющих в Афганистане солдат и офицеров 40-й армии – это было имя врага, умного, жестокого, беспощадного. Он возглавлял Исламскую партию Афганистана. Его штаб-квартира находилась в Пакистане, в городе Пешавар, оттуда он руководил афганским сопротивлением, нанося урон воюющим советским войскам. Гульбеддину Хекматияру были подчинены сотни полевых командиров, племенных вождей, обитающих в кишлаках среди полей и виноградников. Эти воины сражались с нашими войсками под Кундузом, Джелалабадом, Кандагаром. Это его люди вели через пустыню Регистан караваны с оружием. Его люди минировали трассы, по которым двигались советские военные колонны. Железные обгорелые остовы КамАЗов, боевых машин пехоты и БТРов тянулись вдоль этих трасс. Его люди нападали на придорожные советские заставы, испепеляя их реактивными снарядами. Его люди, вооружённые «Стингерами», сбивали наши самолёты, вынуждая лётчиков поднимать свои машины на огромную высоту, откуда невозможны были точные удары по наземным целям. Люди Гульбеддина Хекматияра создали на приграничной с Пакистаном полосе тюрьму для советских военнопленных. Когда пленные восстали, охрана беспощадно и жестоко уничтожила всех.

Гульбеддин Хекматияр – это образ врага, недоступного, неведомого. Этот образ принимал в моём воображении вид чудовищного, загадочного великана с зубовным скрежетом, с пылающими ненавистью глазами. Мог ли я предположить, что когда-нибудь увижу Гульбеддина Хекматияра, побываю у него дома, приму из его рук пиалку чая? Но это случилось.

Советские войска под командованием генерала Громова покидали Афганистан, пересекли мост в Хайратоне. Громов, уже на советской территории, заявил репортёрам: «40-я армия покинула Афганистан, и теперь на территории Афганистана нет ни одного советского солдата». Это была неправда. В Афганистане оставались советские пленные, их было не меньше полусотни живых, ещё столько же – пропавших без вести. Никто не мог сказать, мертвы они или томятся в неволе.

Общество «Надежда» предложило мне возглавить делегацию родителей, чьи сыновья пропали во время военных действий и, быть может, находились в плену в Пакистане. Появилась надежда вызволить их из плена. С родителями солдат, измученных долгим ожиданием своих пропавших на войне сыновей, наша делегация побывала в Министерстве обороны у маршала Язова, который ссудил на поездку деньги. Мы нанесли визит Горбачёву, который принял нас, напутствовал в наш мучительный и трудный поход.

Мы прилетели в Кабул к Наджибулле, получили от него позволение посетить страшную тюрьму Пули-Чархи, где томились пленные моджахеды. Мы надеялись, что среди них затерялись пойманные пакистанские агенты, и тогда появлялась возможность обменять этих пакистанских агентов на советских военнопленных.

Мы прилетели в Исламабад, и нас приняла госпожа Бхутто – тогдашний премьер-министр Пакистана. Сострадая и сочувствуя несчастным родителям, обещала помочь и организовала нашу поездку в Пешавар, к границе с Афганистаном, где размещалась штаб-квартира Гульбеддина Хекматияра; именно с ним мы желали встретиться, уповая на его милосердие и великодушие. Надеялись, что теперь, когда советские войска ушли из Афганистана, Гульбеддин сжалится над несчастными родителями и отпустит на свободу тех пленных, что держат в расположении полевых командиров, которыми управлял Хекматияр.

Мы приехали в Пешавар, и встретивший нас администратор повёл всех в среднюю школу, в классы, где пакистанские мальчики и девочки, увидев советских людей, повскакивали с мест и с криками «Аллах акбар!» стали грозить нам кулаками, кидать в нас камнями. Испуганные, огорчённые этим детским гневом матери пленных солдат бежали из классов, а следом летели камни, раздавались крики: «Аллах акбар!».

Гульбеддин Хекматияр принял нас на своей вилле – в чистом, прохладном доме, окружённом высокой глинобитной стеной. Мы сняли у порога обувь, прошли по коврам в зал, и из кресла поднялся навстречу нам стройный, худой человек в афганском облачении, в чалме, с небольшой чёрной бородкой, огненными глазами. Он улыбнулся белоснежной улыбкой. Мы обменялись с ним рукопожатиями. Он выслушал нас, попросил назвать имена солдат, за которыми приехали матери. Служители поставили на маленький резной столик вазочки с восточными сластями, пиалки, маленькие стеклянные стаканчики, куда разлили густой чёрный душистый чай. Гульбеддин Хекматияр, улыбаясь, сам потчевал меня, подносил к моей пиале большой разноцветный чайник, лил из него чёрную как смола струю. Образ чудовища, который я носил в себе, ломался, исчезал. Я видел перед собой изысканного, благожелательного человека в сандалиях на босу ногу. Я видел его аккуратные холёные пальцы ног, тёмные волоски на ноге. Мне казалось, что Гульбеддин исполнен сострадания, и мы ждали он него сердобольного и милосердного поступка.

Матери несчастных солдат кланялись ему, были готовы целовать его руки, просили вернуть им сыновей. Гульбеддин поднялся из кресла, указал на резную дверь, пригласил нас выйти наружу. Сам пошёл первым, в своём серебристо-сером одеянии.

Мы последовали за ним и оказались на просторной зелёной луговине. По краям этой луговины стояло множество инвалидных колясок. В них сидели молодые люди без ног, без рук, с выбитыми глазами, с лицами в уродливых шрамах. Гульбеддин обратился к нам и сказал: «Вы просите нас вернуть вам ваших сыновей. Я вижу, ваши сердца обливаются кровью. Но ведь это ваши сыновья усеяли наши поля, наши дороги лепестковыми минами, на которых подрывались наши молодые люди. И вот вы видите, в кого они превратились. Вы просите нас о милосердии. Но разве ваше правительство принесло нам свои извинения? Если я отдам ваших детей, что я скажу родителям этих, а также тех, что погибли от рук ваших сыновей?»

Матери зарыдали, стали голосить, пошли вдоль рядов инвалидных колясок, кланялись сидящим в них моджахедам, просили у них прощения, умоляли простить их сыновей. Бежали по кругу вдоль этих рядов, рыдая и заламывая руки. А на них из инвалидных колясок смотрели строгие, непрощающие глаза.

Этот бег матерей по кругу был ужасен. Гульбеддин смотрел на стенающих женщин, и было видно, что он доволен этим жестоким спектаклем. Одна из матерей упала без чувств, другие подняли её, повели повисшую на их руках. Мы вернулись в дом, где только что пили чай, женщины, продолжая рыдать, словно исхлёстанные жестоким бичом, не могли произнести ни слова. Я был потрясён. Я остро почувствовал боль этих ран, нанесённых изувеченным юношам. Мои соотечественники, и я в том числе, принесли им столько страданий. Мне было бесконечно жаль этих измученных женщин, которых подвергли ужасной пытке. Я смотрел на Гульбеддина Хекматияра, задумавшего этот жестокий театр, и видел, как он наслаждался зрелищем бегущих, молящих о пощаде матерей.

Мы пробыли в его доме ещё недолго, и нам привели одного из пленных солдат. Он не понимал, что случилось, когда к нему устремились рыдающие женщины, обнимали его, целовали, прижимали к сердцу. Мы отвезли его в Советский Союз.

По сей день я помню смуглое лицо Хекматияра с чёрной бородкой, его белую рыхлую чалму, босые ноги в сандалиях, любезную руку, наклоняющую над моей пиалой тяжёлый чайник, льющуюся из чайника смоляную душистую струю.

1.0x