Невозмутимые хохлацкие разговоры с периодическими спонтанными взрывами
Действуют:
Муж
Жена
Дядюшка из Америки
Почтальон
Сосед
Полицейский
Внук
Внучка
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
Еле брезжащий рассвет. Муж (лет 55, у него заторможенное, с раз и навсегда застывшим брезгливым выражением лицо, чем-то схожее с мордой пса) с автоматом в обнимку спит на раскладушке. Похоже, бредит. Впрочем, как мы не раз будем убеждаться по ходу действия, этот бред ничем не отличается от того, что будет говориться другими персонажами в здравом уме (если о таком можно говорить) и трезвой памяти, с чем тоже проблемы.
Пока же - бормотание с периодическими переходами на надрывный крик, перемежаемый зубовным скрежетом.
- Идет, москаляка, идет, топчет, погань, мою землю. А земля моя, ничья другая. Ой-ой-ой. Отберет у меня зеемлю, обдерет меня как липку, зарежет жену и детей. Волчара. Ой-ой-ой. Не меня ты, москалик убьешь – я тебя. Не жить нам вдвоем на этом свете.
Крик петуха. Спящий проснулся, медленно приходит в себя. Обводит глазами пустые стены – ни семейных фотографий, ни каких либо картин – лишь однообразные желто-голубые полосы. Из мебели, помимо старинного резного буфета, тоже ничего нет. Картину несколько разнообразит огромный трезуб на одной из стен и маленькая репродукция портрета Шевченко вместо иконы в красном углу. Не сразу лицо проснувшегося принимает более или менее осмысленное выражение. Не открывая рта, подает голос, но впечатление такое, будто бы он исходит не от него, но откуда-то из стороны – например, от табурета:
- Фу! Кажется приснилось. Откуда бы только здесь, на востоке, эти трембиты?
За окном и вправду смертным воем гудят трембиты.
Речь у Мужа, наконец, исходит как у всех людей – изо рта:
- Впрочем, это лучше, чем какие-нибудь горны. Горн – инструмент москальский, а трембита – пускай и гуцульский, а все ж таки – украинский национальный инструмент.
Следя, как можно догадываться, за траекторией полета одинокой, надоедливо жужжащей мухи, водит туда-сюда глазами. Что-то вспомнил. Свешивает голову вниз, шарит под кроватью, кричит:
- Жинка! Жинка, ты где?
Жена входит со сковородой. Она, мягко выражаясь, грубовата – что есть, то есть; но можно ли требовать какой-то особой чувствительности от простой, хотя и хитроватой женщины, добрую треть жизни подвизавшуюся на не требующих интеллектуальной подготовки занятиях где-нибудь в Португалии или Греции, а, может, и в Канаде , где, как мы узнаем немного позже, теперь находиться ее дочь.
Жена. Цур тебе, пек, что опять верещишь? Что случилось?
Муж. Как что? Дай выпить. (Шарит под диваном). Никак не могу понять, где сапоги и карпетки? Москали ведь не дремлют, надо и нам быть постоянно наготове. Ведь наступают уже совсем рядом, вот-вот и до нас дойдут.
Жена. То-то и есть, что близко. Того и гляди, дом подожгут.
Муж. Как же, держи губу шире. А я на что? Сколько я этих москалей перебил, перед тем, как демобилизоваться...
Жена. Как же, перебил. Мне-то хоть бы лапшу на уши не вешал. Знаю, как ты там воевал. Самогон дул да сало трескал. Да еще машины грабил. А чуть что – в кусты. Так что надежды на тебя мало. А вот попа надо бы позвать, дом на всякий случай освятить, а то ведь до сих пор не освящен. Да и дядька из Канады наконец-то в гости собрался, прислал телеграмму о приезде.
Муж (заметно ожил, брезгливое выражение сползло с физиономии). Да ну.
Жена. Вот тебе и ну. В аэропорту уже. Катит уже, небось, из города на такси.
Муж (ожил окончательно). Ну, так тем более нужно подготовиться, стол накрыть, пробу снять. Придут гости, но тебе, вижу, на это наплевать. Где водка, где пироги со сметаной, где ветчина и колбасы?
Жена (бросается к резному буфету, мигом выставляет батарею бутылок, одну из них тычет мужу в нос). А это, по-твоему, что?
Муж (вырывает бутылку из рук, отвинчивает пробку, нюхает). Может, по-твоему, это и водка, а по моему это дерьмо.
Одну бутылку прячет в карман, с другой отвинчивает пробку, наполняет стакан; смакуя, пьет.
Жена. Тьфу! Опять понеслось.
Собрав в охапку остальные бутылки, идет к двери.
Муж. Постой, постой.
Жена. Чего еще?
Муж. Чего, чего? Закуску. Круг колбасы, капусты и хороший кус сала. Так ты говоришь, едет дядька?
Жена. Было бы к кому ехать.
Муж. Не лучшее время для поездки выбрал, не лучшее. Какой, кстати, сегодня день?
Жена (не слушая). Дождись еще твоего дядюшку. Тем более – его денег. Он ведь настоящий хохол – совсем как ты. Не даст ни гроша – вот и думай, на что тогда ехать на ПМЖ к дочери.
Муж. У меня денег нет. А если бы и были – не дал бы.
Жена. И на мои не надейся. В крайнем случае – оставлю на тебя внуков, возьму один билет для себя – и поминай, как звали. Вот и думай.
Ловко ловит муху, растирает между пальцев. Идет к двери.
Муж. Я-то подумаю. А ты постой пока.
Жена. Чего еще?
Муж. Я же сказал: бутылку водки, кус сала, капусты побольше и круг колбасы.
Жена. Бутылка у тебя в руках; а насчет сала и колбасы – дулю.
Муж (дует водку из горла). И попу позвони насчет освещения. Заодно и дорогого гостя молебном встретим. Одним выстрелом, как говориться, двух зайцев убьем. Да и на угощение вдвое меньше потратимся.
Жена выходит, хлопнув дверью. Выходит во двор, обнесенный высоченным желто-голубым забором с недвижно сидящим на нем желто-голубым петухом. Внизу внук и внучка – обои лет по шестнадцать-семнадцать, красят в желто-голубые цвета все, что только можно.
Внучка. Красиво, правда, Тарасик?
Внук. Само собой. Но главное – найдено верное идеологическое выражение. Сразу видно – типичный украинский двор, и никакой другой. Но ты не отвлекайся. Видишь, сколько еще не докрашено.
Внучка. Да ведь мне некогда; мне ведь поручили сочинить стихи к завтрашнему вечеру в пользу воинов, отдающих свои жизни в подмосковных полях. Забыл?
Внук. Не забыл, однако кому нужны эти виршики по сравнению с таким масштабом. (Широко разводит руками). Как подумаешь, что весь мир со временем будем выкрашен в желтую блакить – дух захватывает.
Внучка. А разве есть еще какая-нибудь страна в мире, кроме нашей неньки-Украины?
Внук. Есть еще Америка, но она далеко. А вот Кацапщины, с которой мы теперь воюем, никогда не было. Поэтому мы вернем ее во всегда присущие ей границы Украины, которые некогда были нарушены и которые неизбежно должны быть восстановлены. И в самом центре Москвы, на верхушке ихнего мифического Кремля установим гордо развевающийся желто-блакитный стяг.
Внучка. Так об этом же у меня в виршах. Желто-блакитный вид нам сердце веселит. И украинский дух взмывает будто пух...
Внук. Оксан, блин, какие вирши, елы-палы. Всякие там завитушки нужно оставить на потом. А пока – неутомимо красить все, что ни есть в желто-блакитные цвета и срочно оборудовать камеры пыток для вот-вот должных массово сдаваться в плен москалей. Пока же для практики нужно пустить в ход соседских собак и котов. Можно было бы припрячь соседского Василя – он мне не раз пакостил в школе, - но тот больно здоров, бугаяка: как не вяжи, все веревки порвет. Да и цепи, пожалуй, не помогут. Газ я уже на нем опробовал. Запер его как-то в клуне, когда он спал, пустил через дверь мною же изобретенные химические вещества. Пришел через несколько часов – гляжу: выходит, протирая зенки. Как спалось, спрашиваю. Ничего, говорит, только голова немного болит. Так что на нем – нечего и пробовать. Поэтому вынуждено ограничимся кошками, в крайнем случае - Сирком.
Внучка. Только не кота Фокса, он и так уж без усов и хвоста.
Жена (проходя через двор). Что ж это вы делаете, варнаки! Уже в глазах от ваших красок рябит! Вы бы еще воробьев выкрасили. А ну, до хаты! Кому я сказала.
Муж (выходит с автоматом). До каких пор я буду слушать этот крик? Ни днем, ни ночью нет покоя.
Жена. Кто бы говорил. Тебе ведь – что день, что ночь – все едино, с постоянно залитыми-то зенками. Оставь в покое детей.
Муж. Да их, вместе с тобой, перебить мало. А ну, разойдись. (Щелкнул пальцем по дулу). Я кому сказал! Или здесь кто-то уже забыл, что я лишь вчера возобновил лицензию на сезонных отстрел на тыловых крыс, необоснованно числящих себя хохлами?
Жена. Совсем рехнулся. В родных внуков будешь стрелять?
Муж. И внуков, и родных детей, если надо будет, не пожалею. Кончай гвалт, расходись по добру- поздорову.
Дает очередь поверх голов. Жена падает на землю, Внук и Внучка уползают за сарай.
Муж. Вот то-то же оно. Так лучше.
Голос соседа из-за забора: «А у вас, кумовья, как всегда, мир да гладь, Божья благодать». И тут же, предварительно опасливо просунув голову в калитку, появляется он сам. Идет через двор, продолжая начатую за калиткой речь:
- Все воркуете, как кум с кумой с бессмертной гуморески Павла Глазового, с исполнением которой я не раз выступал на различных аматорских концертах и всякий раз срывал продолжительные аплодисменты. Весь зал, держась за живот, валился на пол с хохоту. Кроме женщин, у которых чувство юмора – с мизинец. Я ведь был не последним чтецом-декламатором. А теперь, когда закрыли наш дворец культуры - не то что хлопать, декламировать негде. Вместо декламации – грызня с жинкой. Лаемся днем и ночью как те две собаки. Да еще щенки-дети подтявкивают.
Жена. Да и не удивительно – у вас же дома целый детдом. Сколько их у вас там?
Сосед. А бес их знает. Да, может быть, еще и жена, но и то маловероятно. Сам-то я давно со счету сбился. А нет ли у вас, кум, этого вот, как его. (Щелкает пальцем по горлу). А то как-то все внутри пересохло.
Жена. Сказали бы, когда у вас не пересыхало. Лично я не помню ни одного такого случая.
Муж. Помолчи. Позвони лучше попу насчет молебна.
Жена. Да позвонила уже.
Муж. Еще раз позвони. (Соседу). Да накрой нам стол, вон там, под вишней.
Жена скрывается за дверью летней кухни. Муж и Сосед усаживаются за стол.
Сосед (недоуменно оглядывается). Что-то не узнаю я вашего двора.
Муж. Да все внуки. Красят, стервецы, все, что только можно. Я не обращаю внимания. Мне все равно. Садитесь, закуривайте. Вот, возьмите папиросу из портсигара.
Сосед. Не беспокойтесь, у меня люлька, только ее и курю. Помните, когда последний раз поджигали мы сельсовет вместе с заседающими...
Муж. Э, не возводите на меня напраслину. Никогда не жег я ни государственных учреждений, ни государственных служащих. Участвовал лишь в поджоге кацапской церкви – вправду, вместе со всеми этими москальскими еретиками.
Сосед. Да разве ж я настаиваю. Церковь так церковь. И это дело благое. Москальских приспешников нужно жечь огнем, как солому. Одно меня смущает – некоторое несоответствие наших действий с Библией. Правда, поп говорит – все это в порядке вещей.
Муж. Правильно говорит. Сначала – Украина, а уж затем – Библия. Там много чего написано, так что ж – все исполнять?
Сосед. Так-то оно так, но все равно все поджоги пошли коту под хвост. Гибнут не их – наши хлопцы. Вон, слышите – опять на горе трембиты отпевают очередного мертвеца. Когда это слышно было об этих трембитах в наших местах? Не знаете, что за инструмент?
Муж. Галицийский. Но дело не в этом. Дело в том, в честь чего, собственно, трубят?
Сосед. Они же трубят ежедневно, не переставая. Говорю вам – мертвецов одного за другим привозят, в печь не успевают запихивать. А впрочем - бес его знает. Может, на этот раз трубят по совершенно другому поводу. Я ведь сам только-только вышел из запоя. Не помню даже, какой сегодня день.
Муж. А я тем более. Пробовал у жены узнать, да разве у нее что узнаешь? Сам знаешь.
Сосед. Еще бы не знать такую видную кобылку, справную, гладкую. Ее же, кроме вас (коротко заржал) никто не запрягает, никто не погоняет, никто на ней не ездит.
Муж. Хороший же тон равнять языкастую бабу, гудящую как звон, да при том чужую, с безмозглой скотиной! Хотя, по существу, как раз она скотина и есть. А вот ты, кум, всегда был болваном – им и теперь остался. А еще интеллигентский жилет одел.
Сосед. Жилет – ерунда, а вот посмотрел бы ты на мой новый костюм, который достался мне при разграблении фирменного магазина, в котором я поучаствовал недавно в городе. Вот уж краса так краса.
Муж. И смотреть не стану. Забей себе этот костюм в глотку до самой задницы, если он тебе так мил, а мне дай выпить. Ну, что, по первой?
Сосед (вертит в руках пустую бутылку). Да я бы охотно, да ведь горелки-то нет.
Муж. Ну, это дело мы быстро поправим. Эй, жинка! Жинка, ты где?
Жена (выглянула из-за двери). Ну, чего там еще?
Сосед. Прошу, пани, у нас тут закончилась горелка. Вернее, даже еще не начиналась. Так, если ваша ласка, принесите нам пару бутыльков. А лучше – полдюжины.
Жена. И когда вы ее зальетесь, алкаши! Не дам.
Муж. Дашь. Иначе – вдоволь дам тебе попить красной юшки из твоего же собственного носа.
Жена. Гляди, как бы тебе самому ею не залиться.
Муж (струхнув). Ну, не злись, ясочка ты моя. Принеси бутылек-другой.
Жена (уходя). Погляди у себя в кармане, если памяти нет.
Муж (вытаскивает из кармана бутылку). А и вправду. Памяти совсем нет. Ну, иди себе по своим делам, любко, теперь мы и без тебя себе раду дадим.
Подмигнув соседу, откупоривает бутылку, разливает водку по стаканам.
Сосед. За что пьем?
Муж. Так ведь за скорый приезд дядюшки-миллионера из Америки.
Сосед. Ну, если так, то это повод. Это повод. А когда ж он должен приехать?
Муж. Да вот-вот, с минуту на минуту.
Стук в ворота.
Муж. О, видите: легок на помине.
Стук становиться более настойчивым.
Муж. Да входите же уже, что вы там барабаните.
Стук не смолкает.
Муж. Лях бы тебя взял, старый глухман. (Соседу). А ну, откинь там защелку с калитки.
Сосед открывает, в проеме показывается огромнейший ящик, украшенный многочисленными штемпелями; его кто-то долго и тщетно пытается пропихнуть во двор.
Муж. Это еще что за явление. А ну, осторожней, кто ты там. Так весь дом мне тут разнесешь.
Голос из-за ящика. Так пропихни обратно. Видишь – застрял.
Муж и Сосед с трудом выпихивают ящик наружу. За ящиком обнаруживают Почтальона.
Почтальон. Ху, совсем запарился. Я уж его и так и сяк... И кто вам только такие сундуки шлет? За всю мою почтальонскую деятельность – такой монстр впервые. Выйдите-ка, распишитесь за получении посылки из Канады. Или, лучше, откройте ворота. Да помогите, один я его не втащу.
Открывают ворота, втроем втаскивают ящик.
Видно, здорово угодили вы там, раз они вам такие контейнера шлют.
Муж. Так, тащим его вон туда, под яблоню. Там и вскроем.
Почтальон. То есть, как это – вскроем? Распишитесь сначала.
Да не там, а туточки. (Прячет бумажку, подписанную Мужем). Ну, бывайте здоровы. Не знаю, чем будете вскрывать этакую махину.
Сосед. Может, ломом?
Муж. Чем же еще.
Поддевает ломом, крышка с треском отлетает. Американский дядюшка вперед ногами вылезает из сундука.
Дядюшка. Мой самый большой хаудуюду из Соедененных Штатов шановной украинской громаде.
Муж. Как, вот так, прямо из сундука?
Дядюшка. В котором, чтобы сделать вам сюрприз совершил не столь уж короткое путешествие над океаном и частью суши. Одновременно прислан к вам соответствующими органами в качестве военного советника для обучения более эффективной борьбы с расплодившимися москалями. Отсюда и секретность. Но, главным образом, чтобы жениться на юной украинской девственнице или даже крепкой нестарой молодке по имени Мокрина или Горпина, или как их там, за старостью лет я уже плохо соображаю, но главное не это. Главное – крепкие стегна, ну, и еще толстые икры. Это единственное, что меня еще интересует.
Сосед. Кхм, кхм. И на какую б это пору. Вы же, как я вижу, уже изрядно подтоптаный старый кабан. А впрочем, почему бы и нет.
Дядюшка. А таки пора, пора. Эти толстые украинские икры не одну ночь снились мне там, за океаном.
Муж. За океаном – это я еще могу понять. Но вот – над океаном, в сундуке. Неужели правда?
Почтальон (идя к калитке). Все врет. Упаковывали его на нашей почте по его же просьбе. А что касается воздушного океана – так он вам много еще чего наплетет в том же роде. Еще нужно выяснить, из какой он там Америки.
Муж. Кхм, кхм. А я ему почему-то сразу поверил. Вы ведь мой американский дядюшка?
Дядюшка. Он самый. Зовут меня Сэм, фамилия Смалько, в далеком прошлом – Дурко-Бевдзь. А ты, наверное, Василь, мой племянник. А где же жена и дети?
Муж. Жена – не знаю, постоянно теряю ее из виду, а дети – те, небось, в сарае. Наверняка опробывают каждый день изобретаемые орудия пыток на соседских собаках и котах.
И, действительно, как по заказу, из сарая раздается пронзизительных кошачий визг.
Муж. Во, слышите. Пытают. Оба в меня. Оксана, Тарас!
После еще нескольких окликов внуки выскакивают из сарая.
Муж. Вот они. А это – ваш дедушка.
Дядюшка. Но что за крики были там, в сарае? Дед сказал, что вы практикуетесь там, как пытать москалей?
Внук. А то.
Дядюшка. Какой ладный парняга, сколько сметки во взгляде. Истинный украинец. И внучка ничего. Не щадите, милые дети, никого и ничего, что не было бы одето в вышиванку и шаровары, в особенности – воробья. Воробей – это то же самое, что жид среди людей. Это такой же факт, как и то, что козел, он же цап – это москаль. Кацап, другими словами. Поэтому не жалей его: где только не встретишь – кидайся на него, подпиливай рога, выщипывай бороду, пакости, как только можешь.
Внучка. Мы знаем. Это нам в еще школе для дефективных учеников объясняли.
Дядюшка. Вот и хорошо, что объясняли, умница. Ну, а чему еще учили, Оксанка?
Внучка (подпрыгивает, как резиновый мяч). Кто не скачет, той москаль.
Внук (прыгает с нею в такт). Москаляку на гиляку.
Внучка (прыгая, как заведенная). Сала Украине!
Внук (прыгая). Не сала, а слава. Постоянно путает. Сколько раз ей говорил – все попусту.
Дядюшка. А что она?
Мальчик. А кто это такой – Слава, спрашивает? Думает, что это соседский сын.
Муж. Не Г...вненки ли Пердунца?
Внук (прыгает, не в силах остановиться). Кого же еще.
Дядюшка. Г...вненко-Пердунец, вы говорите? Какая звучная, чисто украинская фамилия. И, что показательно, и в одном, и в другом своем составляющем очень верно определяющая характер щырого украинца. Я уж не говорю о частотности распространения среди нас. Звучит как залп по проклятому москалю. Даже как два.
Муж (положив руку на голову Внучки, прерывает ее прыжки. Затем, с гораздо большим трудом, проделывает ту же операцию с Внуком). Ну, не знаю, не знаю.
Дядюшка. Зато знаю я. Так вот , внученька. Слава– это когда в вашей родной Украине сала – от пуза, больше чем сможешь съесть, хотя настоящему украинцу это трудно и представить.
Внучка. Куда больше, чем у москалей?
Муж. У-у-у, неизмеримо больше.
Внучка. Столько же, сколько в Америке?
Дядюшка. Почти столько же.
Муж. Сала у нас всегда было больше, чем у них, только раньше они его у нас отбирали. А теперь – зась! Потому и слава героям, освободившимся от москальского гнета, гремит теперь по всей вселенной из края в край. Что, дочка, на это нужно отвечать?
Внучка. Героям сала.
Папаша. Да не сала, а слава.
Внук. Ну, вот видишь, что я говорил.
Дядюшка. Прекрасно воспитанные дети. Хотелось бы, однако, видеть и маму.
Муж. Так она на заработках, у вас, в Канаде.
Дядюшка. А где же бабушка?
Внучка. Она у соседки.
Дядюшка прищуривает лукавый хохлацкий глаз, другим - подмигивает мужу:
- Может, все-таки, у соседа?
Муж (невозмутимо). Все может быть.
Внучка (смутившись). Да нет, она в нужнике.
Муж. Ну, так скажи, чтобы поторопилась, дорогой гость ждет. А ты, Тарас, поищи там в шкафу американский флаг, который мы ежегодно вывешиваем над домом в день праздника украинской независимости. Надо будет и сегодня его вывесить в честь гостя.
Внук уходит в дом, внучка подходит к двери в глубине сцены, из-за которой вскоре слышится голос Жены:
- Вот уж радость так радость. Наконец-то разрешиться дело с нашим отъездом в Канаду, а то ведь все какая-то неопределенность. Вон, всю меблю продали, скот собираемся продавать, а вот уедем ли, не едем – непонятно. А теперь – слава Богу – не придется тратиться, дядюшка все возместит. Столько ждали, а теперь даже не вериться. Не заметил, бумажник у него толстый?
Внучка. Этого не приметила; а вот сундук, в котором он прибыл и из которого вылез – преогромнейший. Кажется мне – там много еще чего должно быть, кроме него.
Мать. Так прямо в сундуке и приехал? А какой же он из себя? Верно, ласковый, обходительный, представительный дедок?
Внук (проходя с американским флагом). Ну, да, представительный, как кол в заднице во время казацкой казни.
Жена (открывает дверь, выходит). Ты бы язык придержал, халамидник. Где ты только таким словам выучился.
Внук. И, между прочим, с постоянно расстегнутой, словно калитка, ширинкой.
Жена. Ну, сейчас посмотрим, что и как.
Моет руки под умывальником, подходит к столу.
Дядюшка. А вот и хозяюшка. Ну-ка, садитесь здесь вот, рядом со мной.
Жена (присаживается с краю). Что-то долго вы ехали к нам; мы вас прямо заждались.
Дядюшка. Верю. Ну, выпьем за встречу, которой я ждал куда больше вас, да и дольше. Не поверите: семьдесят с лишним лет ждал. Вы просто представить себе не можете, какое удовольствие получаю я от вашего общества, в особенности от нашей ридной мовы, от которой изрядно поотвык. Как приятно мне с вами разговаривать на ней. При ее звуках душа взлетает вверх, хочется поговорить не о грешном земном, но о духовном. Да вот попа-то нет. Куда он подевался, бездельник?
Жена. У него там требы какие-то еще, мы и не настаивали.
Дядюшка. И правильно сделали. Это, случайно, не москальский поп? Сколько живу на свете - никогда меня не покидали вполне определенные подозрения насчет украинства наших попов.
Муж. Вот и наш – не исключение. Бог его знает, какой он веры и кому он служит. Десять раз переходил из одной церкви в другую, так что все уже со счету сбились. Но что не москальский – это точно.
Жена.Москальского-то, который держался их веры и переходить к нам отказывался, мы прогнали. С большим трудом, однако. Церковь несколько раз брали штурмом, да и попу пришлось пригрозить. Пусть скажет спасибо, что не убили.
Дядюшка. И это было бы правильно. Все они теперь на один манер. Нет уже настоящих боевых попов, нет в службе прежней значимости и торжества. Даже у нас, в диаспоре, а ведь казалось бы. Одного мне пришлось даже охаживать зонтом по голове, когда возникли очередные недовольства, уж не помню, по какому там поводу.
Муж (в восторге). Вот это по нашему.
Дядюшка. Зачинщиком, по обыкновению, был я.
Муж. И охаживали зонтом, разумеется, вы?
Дядюшка. Естественно. Я же уже сказал об этом. И, уверяю вас, немного удовольствия он от этого получил, в отличие от меня. Знаете, какая у меня тяжелая рука? Дайте-ка, я кого нибудь для пробы стукну.
Муж. Это уж у нас в роду у всех такая боевитость.
Жена (то и дело встает, подносит новые закуски). Кушайте, дорогой гость, кушайте. Соскучились, небось, по нашим украинским стравам за долгие годы, проведенные в чужой земле.
Дядюшка. Еще бы не соскучиться, одна беда – пить-есть не могу, врачи прописали диету.
Муж. Да какая там диета. Ешьте, у нас ведь все свое, домашнее, натуральное, не то что ваши гамбургеры-шмамбургеры, или как их там.
Дядюшка. Все ж таки должен ее держать, проклятущую. Я ведь всю жизнь на вредной работе: больше тридцати лет отплавал боцманом на боевом корабле, тайно совершавшем регулярные рейсы между прериями Техаса и степями Украины. Мне и молоко за вредность давали. И то сказать: возил оружие украинским повстанцам, ведущим неравную борьбу с кацапским засильем и постоянно гибнущим смертью храбрых в неравной борьбе. В память их до сих пор ношу фуражку с крабами и якорями и золотые зубы, взамен выбитых натуральных.
Муж неоднократно пробует вклинится, желая вставить что-то свое, однако дядюшка, сделав нетерпеливый жест, и не думает прерываться. У него вообще несокрушимая уверенность в значимость того, что он говорит и она при любых обстоятельствах его не покидает. Трудно только определить: он ли несет непрерывный поток слов либо же они несут его самого.
Дядюшка. Зубы же, все до одного, вставил мне высоквалифицированный ветеринар-дантист из Чикаго. Во, поглядите. (Открыл рот, демонстрирует). Хороши?
Остальные (в один голос, причем сосед от усердия едва не залез головой в рот). Нет слов.
Дядюшка. Евреем оказался. Вставлял золотые зубы породистым псам по просьбе хозяев. Воспользовался я его услугами из экономии – думал, раз ветеринар - обойдется дешевле, однако куда там. Да и по нему совсем не было заметно, что жид. Я с ним познакомился в театре, в антракте между двумя актами, из которых я посмотрел лишь первый, а из второго сбежал. Об этом единственном виденном мною за всю жизнь спектакле я вам еще расскажу, а пока о жиде. Разрешил я тогда себе, помниться, в этом самом антракте, несколько рюмок портвейна. После изрядной порции виски, разумеется. Когда я допивал третью бутылку, покойная жена моя мне на него и указала. Какой интеллигентный человек, говорит. Наверное, дантист. Ну, я и подошел, познакомился. Оказалось – ветеринар, но, тем не менее, за зубы заломил втрое больше, чем взял бы обычный дантист, не собачий. Тут-то я и понял, что он жид, хотя подозрение меня и раньше брало на этот счет. Даже не подозрение – уверенность. Что-то он больно, говорю жене, он на еврея смахивает. Оказалось – все так, как в воду глядел. Да и он сам никогда этого не скрывал.
Муж в очередной раз делает попытку перевести разговор на себя. Дядюшка, отстранив его рукой, заканчивает:
- А вот что касается первой порции зубов, то если думаете, что выбили их кацапы – так нет: свои же, американцы, за то, что попутно приторговывал и неграми-рабами.
Муж (вклинивается, все-таки). Вот и я пошел на войну, соблазнившись посулами правительства, обещавшего по окончании ее наградить меня трехстами десятинами пахотного чернозема и двумя десятками рабов-колорадов для пахоты, сева и сбора урожая. Я, дурак, поверил, а они мне...
Дядюшка (перебивает). Послушайте лучше меня, как более опытного человека. Хочу вам рассказать в связи с этими неграми одну любопытную историю. Каждый раз, проходя Суэцким каналом, с гордостью любовался я видом величественных пирамид, созданные гением древних укров. Всему миру ведь известно, что основателями наиболее прославленных фаранских династий были именно наши земляки. И, надо же такому случиться, что в числе рабов был у меня однажды славный парень, уроженец как раз тех самых мест, негр, чернее ночи, миляга, который благодаря мне выучился говорить на чистом полтавском диалекте. Немало времени за задушевными беседами на нашем певучем языке провели мы в кают-компании. Язык наш приводил его в восторг. Мова наша, говоривал, влучна и соковита, и в садах соловьи. Верите ли, до слез меня прошибал своими речами. Фамилия у него, помниться, была Попенджопер.
Муж. Ну, это уж слишком. Таких фамилий не бывает.
Дядюшка. Еще как бывают. Вот я вам еще скажу...
Жена. Да замолчите же, заради Бога, и так меня в краску вогнали.
Дядюшка. Да вы не стыдитесь, в Америке все фамилии на такой манер. У меня у самого похожая фамилия. Да вы ее и сами помните.
Жена. Как же не помнить, если у самой в девичестве была такая. На улицу стыдилась выйти.
Дядюшка. Ну, если помните, так я помолчу. Мне не трудно. А негра мне пришлось, все-таки, продать. Хотя, продавая, обливался горькими слезами. Купил его у меня один украинский фабрикант из Львова. Там с этим Попенджопером ... ох, сорри: с этим негром в трамвае забавная история вышла. Едет себе, сидит в вышиванке, читает газету Жовто-блакитный стяг. Подходит к нему какой-то там профессор, запамятовал каких наук. Вы, спрашивает, что ж, знаете нашу мову? А як же, говорит негр. Отошел от него профессор, покрутился на задней площадке, подходит опять. Откашлялся, спрашивает: Извиняюсь еще раз, так вы может,украинец? А як же, отвечает негр. Задумался профессор, долго думал. А кто же тогда я, говорит. Говорят, так замертво и упал. А Попендж...извиняюсь, извиняюсь... негр этот сделал потом хороший бизнес. Ушел от хозяина, открыл завод по изготовлению затычек из пробкового дерева, пользующихся, как известно, большой популярностью среди коренного украиского населения. Тем не менее, вина перед ним не перестает меня мучить. Надеюсь хотя бы теперь исправить эту оплошность.
Сосед. Очень любопытствую, а какие же, все-таки, еще бывают фамилии? Шепните мне на ухо, я страшно любопытен.
Дядюшка шепчет.
Сосед. Неужто правда?!
Дядюшка. Правда истинная. Я вам называю еще наиболее пристойные.
Для примера можно было бы взять практически любую фамилию любого из членов экипажа... Ну, не буду, не буду. А приятно было бы вспомнить славных американских парней,от души братавшихся с бравыми украинскими казаками и взад и вперед бороздивших просторы различных океанов, названий которых теперь и не вспомнить. Да и незачем вспоминать: все, отплавался.
Жена. И очень хорошо, что отплавались. Поживете теперь в кругу заботливых родных, возле, так сказать, теплого семейного очага. Вот познакомитесь поближе с моим мужем, увидите, каких редких качеств человек.
Муж. А еще лучше как можно ближе познакомиться с моей женой, собственно, с вашей племянницей, ради которой вы и решили навестить давно забытые родные места. Посмотрите, какая пава. А какая экономная.
Жена. Экономная-то экономная, но вот на днях приобрела сотню-другую тысяч долларов со значительной переплатой, желая перебраться к вам, дорогой дядюшка, в Бостон, да буквально же следующей ночью все до чиста унес какой-то ворюга. Всю печь разрушил, сволочь. И откуда только узнал, что они там. Попутно украл наполненный до краев разными там драгоценными камнями, в видах которых я нисколько не разбираюсь, старый потрепанный ридикюль, принадлежащей покойной тете, вашей жене, Царствие ей Небесное, хотя, как я помню, после нее вы еще четырежды были женаты.
Дядюшка. Ровно восемь раз, причем на разных национальностях наших безграничных в этом смысле для выбора штатов. Но первую жену любил больше всего. И нетрудно догадаться – почему.
Жена. Потому что украинка?
Дядюшка. Именно. Умерла в нищете, еще до того, как заработал я первый из этих триклятых миллиардов, которые, как оказалось, на хрен мне не нужны.
Жена. Вот и я говорю. Украли у нас реликвию, оставленную любимой бабушкой. Теперь, говорю, не то, что съездить на ее могилку в далекой стороне – жить буквально не на что.
Дядюшка (увидев, в какую нежелательную сторону поворачивает разговор, вынимает из уха слуховой аппарат, поднимает наполненный стакан, предлагает тост). За такое душевное богатство, как в вашей дружной семье, не грех и выпить. В особенности – за хозяйку. Дюже, дюже ладная и приятная молодка, но слишком уж объемиста. Куда ей до тех прыгуний на батуте, которых наблюдал я во время Сан-Франциской олимпиады в, если я не ошибаюсь, 1898 г. Хотя лично я отдаю предпочтенье крепким парням. Как не крути, а они во многих случаях лучше и как регбисты, и как велофигуристы, а уж тем более – как прыгуны. Но вы, несмотря на отмеченный недостаток – лучше всех.
Жена (сквозь зубы). Благодарю. Закусывайте поплотней.
Дядюшка. И вам того же. Хотя, вообще-то, вижу, не только стол – я уж не говорю - люди – батькивщина уже далеко не та, что была раньше. Вот, к примеру, позвали вы меня за стол, а где старая добрая мамалыга с кислым сыром, где пироги с мясом дикого вепря?
Жена. С каким, вы говорите, мясом?
Дядюшка (бьет кулаком по столу). Пироги с мясом дикого вепря должны быть срочно реабилитированы. А не то – ноги моей здесь больше не не будет. А за стол – тем более не сяду.
Муж. Да не горячитесь вы, а то вспотеете. Переохладитесь, чего доброго, загнетесь, отправляй потом гроб за свой счет в вашу Америку. Возьмите лучше рулет из телячьей печени, да запейте добрым глечиком пива.
Внук. До которого дедушка вельми охоч. Непосредственно перед вашим приходом расставил на столе полдюжины трехлитровых банок, дул их со страшной силой, да еще усугубил выпитое шестнадцатью килограммами копченных домашних колбас и десятилитровым чугунком тушенной щековины из свиной головы, на который тоже налегал с нешуточным энтузиазмом и без всякой мысли о возможности физиологических последствий.
Жена. Так это он сожрал, клятый кабан. А я вчера обыскалась их, готовила ведь для продажи.
Муж. Да врет он все. (Внуку). Утри нос, болван. Не десяти, говорю вам, а пятилитровый чугунок. И колбас было всего штук десять, килограмм этак на семь.
Жена (дядюшке). Для, чтобы успокоиться, не пройтись ли нам вместе по подзабытым родным, дорогим вашему сердцу местам.
Муж. И то.
Дядюшка. А зачем же я, по-вашему, сюда приехал, как не затем, чтобы насладиться родными местами, которых я ни разу не видел, но о которых мне много чего хорошего рассказывали в заокеанской стране? Кстати же, заодно можно было бы поохотиться на вепрей, которых, как я слышал, здесь тьма-тьмущая. Или же на диких уток, до которых я еще больший охотник.
Муж. Сходим и на охоту.
Дядюшка. Только надо не забыть взять с собой хозяйку. Она же наверняка мастерски готовит уток.
Муж. Ну, так и возьмем.
Дядюшка. А заодно – наловим карасей в близлежащем пруду. Мой принцип: лучше, как говориться, один раз увидеть, чем сто раз услышать, пускай даже от заслуживающих всяческого доверия североамериканских украинцев, открывших этот новый тогда еще материк в результате долгого плаванья через два или три океана в подводных лодках из острова Хортица, откуда их оттеснили вездесущие москали. Но хотелось бы кое-что услышать и от местных аборигенов. Кстати же, о слухе. Когда будете рассказывать, кричите что есть силы, так как я время от времени глохну, а слуховой аппарат потерялся во время путешествия в распроклятом ящике, куда засунула меня нелегкая.
Жена. Так за чем же вас туда занесло?
Дядюшка. Да из опасения же перед москалями. Ведь испокон веку массово рыщут тут у вас в округе банды гопников и колорадов, хотя последнее наименование, как на мой взгляд, совсем неуместно. В отношении, имею ввиду, великой американской нации, породившей этих интернациональных вредителей. Я ведь большую часть своей жизни провел в Колорадо, где и обучал этих полосатых джентльменов объедать русский картофель во время цветения. От объедения же картофеля на родным нам украинских полях упреждал их настрого, да разве они послушают. Скот он и есть скот. Насекомые, то есть. Об наличии же гопников в украинских садах и огородах меня в Америке предупреждали люди из прессы, а также разнообразных научных и политических кругов . Скажу больше – отговаривали от поездки. Да я, по правде сказать, и сам сомневался: ехать или не ехать. Ведь и ящик для кацапов не помеха – могли бы реквизировать и вскрыть. Честно признаюсь – сам я именно так бы и сделал. Но и выбора у меня особого не было – имею ввиду поездку. Если бы не подступающая и без москалей смерть – не поехал бы ни за что. У вас, кстати, большой сад. Они там не замечались, случайно?
Внук (выскакивает из-под стола, бросается к старику). Кишмя кишат: под каждым деревом по три штуки. Но вы не опасайтесь, дедушка. Украду у папы автомат, да пулемет, да десяток гранат – никакой москаль нам не страшен. Пойдем вместе боевым отрядом.
Внучка (из-под стола). А я медсестрой.
Дядюшка. Ох вы ж, мои хорошие. (Супругам). Молодцы, замечательных внуков воспитали, вполне в стародавнем бандеровском духе. Еще раз выражаю благодарность.
Муж. Ну, что есть, то есть. Однако же честно вам признаюсь: как кормил их, как воспитывал, даже когда дочь родила – не помню. Не уверен даже, именно моя дочь родила. Вот жена – та точно моя; впрочем, если бы кто поинтересовался, как и когда я на ней женился – тоже не вспомню. А уж про дочь – мать этих сорвиголов – тем более. После этого треклятого АТО не стало памяти вообще.
Дядюшка. Это и не удивительно после того, сколько было у нас героических баталий с москалем. Много было, все даже трудно и припомнить. Вы, уже, наверное, забыли сражение с москалями под Полтавой? Задали мы им тогда перцу под хвост! Сам Тарас Шевченко, бессмертный украинский наш пророк и гений, намотавши на копье шаровары – одна штанина – голубая, другая - желтая, смело вел нас на сепаратиста-москаля.
Внук. Небось, прямо в лоб ему ударили?
Дядюшка. Руководствуясь стратегическими целями, повернулись к нему тылом.
Внук. Наступая, конечно же?
Дядюшка. А, конечно же, не отступая. Когда это и перед кем, хотел бы я знать, отступали доблестные наши рыцари- казаки?
Внук. Такие же, как я.
Дядюшка. Конечно.
Сосед. Вы, кажется, упомянули нашего бессмертного кобзаря Тараса Григорьевича Шевченко. Не знал я, что он участвовал в каком бы то ни было сражении. Для меня это просто откровение.
Дядюшка. Еще как участвовал. Да вот незадача – пал смертью храбрых. Помню как сейчас: лежит на земле, ноги дрыгаются в предсмертной агонии, в одной руке держит дубовое копье с нанизанными на него окровавленными шароварами...
Сосед. Одна штанина – голубая, другая – желтая?
Дядюшка. Именно. В другой – бандуру с лопнувшими струнами. И, несмотря на близкую смерть, поет себе во весь голос старинные казацкие песни. Копье потом сдали в краеведческий музей, а вот с бандурой целая история вышла. Напомните мне о ней как-нибудь, я вам расскажу.
Жена. Вот и Оксанка у нас играет в ансамбле юных бандуристок. Сказать вам не могу, до чего талантливое дитя. Просто на удивление. Играет, поет, танцует, в придачу сочиняет патриотические стихи, да какие! Ну-ка, Оксанка, выйди, продекламируй то, что ты сочинила к завтрашнему вечеру.
Внучка (взбирается на стул, набирает побольше дыхания, что есть мочи кричит пронзительным дискантом):
Желто-блакитный вид
Нам сердце веселит.
И гордый украинский дух
Парит как пух,
Взмывая в поднебесье.
Как не воспеть его украинке Олесе?
Я и пою, играя на бандуре
Назло москальской дуре
И мерзкой ее фигуре,
Выглядывающей из-за Днепра,
Где сырость и холодная тьма.
А на распрекрасной Украйне у нас
По трубам проходит бесплатный газ,
И потому нам светло и тепло...
Дядюшка. Хорошо. Очень хорошо, очень. Главное – патриотично. Хотя про бесплатный газ лучше бы помолчать, хотя бы из конспирации.
Жена. Это почему ж – помолчать? Ладно бы, если бы они нам давали этот газ, а то ведь мы им. Должны нам до земли кланяться. А они там с нашим собственным газом как-то еще и мухлюют. Не пойму, почему бы не перекрыть им трубу, пускай там мерзнут.
Дядюшка. Ну, да, ну да, разве я спорю. Насчет этого всем все ясно. Мне другое непонятно: почему Олеся, если ты Оксана? Это разве псевдоним?
Внучка. Не псевдоним, но к Оксане нет другой рифма, кроме как сметана. А ведь это непоэтично, да и снижает тему.
Жена (с жаром расцеловывает Внучку). Внученька моя милая, да до чего ж ты умная. Умница моя, разумница. В кого бы ты такая.
Сосед (в сторону). Уж точно не в тебя. Да, редкие способности, редкие. (Вслух). Стоило бы положить эти стихи на ноты и петь хором, лежа в тенистом вишневом садку и в перерывах между пением выпивая чарочку и макая пухлые вареники с сыром в миску со сметаной. В свое время я слыл изрядным певцом. Выступал на полупрофессиональной сцене, однако пел так жалобно, что куда там профессиональному оперному певцу. Разве что нищему, да и то не всякому. Все до одного слушатели, включая мужчин и подростков, буквально обливалась слезами. До сих пор помню эти песни, хотя давно не пою.
Дядюшка. В таком случае прошу вас переписать мне слова и напеть мелодии, я ведь изрядный любитель народных песен. В свое время и сам слыл я изрядным сочинителем различных вокальных куплетов и инструментальных дуплетов. Сам Тарас Григорьевич Шевченко отзывался о них с изрядным одобрением. Перед гибелью от рук, как вы сами понимаете, извечных наших врагов-москалей хотел даже передать мне свою лиру.
Сосед. То есть – кобзу, хотели вы сказать?
Дядюшка. Ну да, ее самую. Бандуру. Сам я не раз просил: батьку, отдай, отдай, пока не поздно, мне инструмент, а то ведь пропадет. Или, что не лучше – попадет в какие-нибудь нехорошие руки. Достанется, к примеру, прости Господи, Лесе Украинке с московским калачом на голове. Пока не время, отвечает, а потом как-то: ну, на, говорит, пользуйся. Уже и протянул, а потом и передумал. Нет, говорит, не передам. у тебя, говорит, ее жиды отберут.
Муж. В самую точку попали. Всем ведь известно, сколько мамонтов на территории древней Украины уничтожили жиды, чтобы нанести финансовый убыток тогдашней древней Украине, да заодно и понаделать побольше костяных клавиш к своим сионистским роялям. Оденут лапсердак, приклеят на затылок ярмулку, а на виски пейсики, сядут, ударят по клавишам свои семь сорок... Вы сами-то - не жид ли?
Дядюшка. Частично, как любой из американцев. Поэтому со всей уверенностью заявляю вам, что лапсердак отнюдь не идентичен фартуку жидомасона. Насмотрелся я на эти фартуки, пребывая комиссионером в штате Юта. Вместе с тем нельзя отрицать, что Тарас Григорьевич Шевченко, частенько деря жидовские пейсики, был совершенно прав. А вот насчет бандуры – нет. Он мне ведь ее так и не отдал. Еще, говорит, гриф оцарапаешь. Или струны порвешь. Это я-то! (Пускает слезу). Не дам, говорит. Так и унес на тот свет. А то бы я сейчас...
Сосед (сочувствующе). Ай-ай-ай. Такой убыток, такой убыток...
Дядюшка. В особенности для украинского народа. Боевой дух ведь падает, а все почему? На бандурах играть разучились. А без бандуры – куды украинскому козаку. Поэтому раз за разом и проигрываем москалю нынешние баталии.
Муж. Ну, не совсем еще умер дух. Вот глядите! (Рвет на груди рубаху). Видите вышиванку на груди? Сам вышивал по голой коже в перерывах между боями.
Дядюшка. А ну, дай рассмотреть. Да, это заслуживает уважения, ничего не скажу. Нужно будет загодя отписать эту шкуру в музей боевой славы. И много вас там было таких?
Муж. Да через одного.
Дядюшка. Вот теперь вижу, что и вправду ще не вмерла наша ненька. Этот факт нужно отметить песней. Споем, что ли?
Поют Щэ нэ вмэрла Украина: дядюшка – с воодушевлением, остальные – с ленцой и – кто в лес, кто по дрова.
Дядюшка (прерывается). Нет, так не годиться. Надо бы под бандуру или, на худой случай - под кобзу. Но кобзы, если я правильно понял, нет.
Жена. Может быть, бандуру?
Дядюшка. Ну, что ж, за неимением кобзы - можно и бандуру.
Жена. Сейчас будет. Оксанко, а ну-ка, принеси сюда свою бандуру.
Дядюшка. Ввиду неимеющейся кобзы.
Внучка уходит в дом.
Жена. Сейчас принесет. Оксанко, долго ты там еще?
Внучка (кричит из глубины дома). Нет бандуры. Не знаю, куда и подевалась.
Жена. Да ты поищи хорошенько. Тарас, иди, помоги ей.
Внук уходит. Голоса из дома:
Внучка. Ну, куда она могла деться. Тарас, ты не брал?
Внук. Да нужна она мне. Сама, небось, засунула куда-то после репетиции, чтобы не таскаться с ней домой и обратно.
Внучка. Нет бандуры, а ведь они хотели кобзу. А кобзы нет тем более.
Внук (после довольно длительной паузы). Бандуры нет, а вот Кобзарь - есть. Может он их заменит?
Внучка. Размер – тот же, что у бандуры. Вполне может заменить.
Жена. Оксана, Тарас, что ты там копаетесь?
Голос Внучки из дома: «Сейчас».Появляется на крыльце вместе с братом и огромным фолиантом на рушнике. Вдвоем тащат его к столу.
Внучка (пыхтя). Нет бандуры. Кобзы – тем более.
Внук. А Кобзарь – вот он. Дарим, вам, дедушка, в честь вашего приезда к нам.
Дядюшка (вертит книгу в руках). Охотно прочел бы, да вот беда – за долгие годы эмиграции отучился читать по-украински. Да и то сказать – перед тем, как эмигрировать, осилил всего пол-класса австро-венгерской школы. Читать, конечно, почти не выучился, а вот счет усвоил хорошо. поэтому и стал бизнесменом. А так, признаться, дурак дураком. (Помолчав). Правда, не настолько, чтобы не заметить, что книга-то издана на Московщине, в Санкт-Петербурге. Да еще и при жизни автора. И шрифт москальский, не наш.
Мальчик. Да он все свои книги, предатель, издавал в Санкт-Петербурге. Нам учительница в школе говорила.
Дядюшка. Разве? Не ожидал я такого от нашего великого Кобзаря, право же, не ожидал. Грея сердце чувствительнейшими его стихами в далеком краю за океаном, разве мог я предположить что-нибудь подобное?
Муж. Шкура он, ваш Тарас, вот что я вам скажу. Я давно это подозревал.
Дядюшка. Кто шкура? Тарас шкура? Наш великий Тарас – шкура? И это ты мне? Я и без того расстроен тем, что увидел после длительного отсутствия в родной стране, а ты мне еще вот что? Ах ты ж поганец!
Муж. Не нервируй, сволочь, ветерана гражданской войны, ни слова больше, а то вместо меня заговорит пулемет. Всех разнесу на части.
Сосед. Молчите, а то и вправду рванет гранату. С него станется.
Муж. Разбегайтесь, стервы, кто куда!
Вырывает чеку, бросает. Оглушительный взрыв.
