Константин Белов "Уроки". Роман. — М.: "Живое слово", 2014.
Проза Константина Белова альтернативна всему: и литературному мейнстриму, и привычным делениям на левых и правых, на беллетристов и интеллектуалов. Альтернативна она и в привычном подходе к отечественной истории. Если исторический прозаик описывает конкретные исторические события, может ли он фантазировать? Конечно, нет. И в этом смысле Александр Дюма совсем не исторический писатель. Вот и Константин Белов в своей прозе предпочитает оживлять историю своими дополнениями, не нарушая главного её хода.
Константин Белов в своем последнем романе "Уроки", продолжающем его же предыдущие романы "Палач" и "Ученики", исследует судьбу двух известнейших русских семей: императора Всея Руси Николая Второго и дворянина из Поволжья Владимира Ульянова, более известного как Ленин. Судя по всему, если хватит сил у автора, должно последовать и завершение их судеб, известное нам всем. Будем ждать.
Ни апологетам Николая Второго или Владимира Ульянова, ни их лютым обличителям лучше этот роман не читать. Нет в нём ни обличения, ни восхваления. К тому же автор даёт достаточно вольную альтернативную трактовку их биографиям, при всем уважении к личности и одного, и второго. В чистом виде — альтернативная проза. Что было бы, если бы…
Любопытен мне и сам автор романа. Родился на Волге, в городе Горьком, в далёком ныне 1932 году. Стало быть, ныне уже и отпраздновавший своё восьмидесятилетие, одного года со Станиславом Куняевым, в журнале которого вполне мог бы появиться и этот роман.
Почему же мы о нём ничего не знаем? Юный вундеркинд, и школу закончил с золотой медалью, и мехмат МГУ, и сразу же аспирантура Математического института Академии Наук. Так до начала восьмидесятых годов и работал математиком, писал учёные труды и учебники. Хотя уже в семидесятые годы, подобно Александру Зиновьеву, параллельно начал пробовать себя в литературе, даже успел выпустить две книги в самых известных советских издательствах: повесть "Квадратный корень" в "Советском писателе" в 1988 году, и сборник рассказов "На Волге" в "Художественной литературе" в 1989 году. Вообще-то, в таких издательствах, куда и именитым писателям не так легко было в те времена пробиться.
Но началась крутая перестройка, всем стало не до литературы. Уверен, выйди его нынешние романы, пусть и в урезанном цензурой виде, ещё до перестройки, писатель был бы также популярен, как Валентин Пикуль. Как говорят, не легла карта.
Помешала математика, и все свои альтернативные исторические сказания Константин Белов сумел издать лишь в нынешнее нечитабельное время. Впрочем, первая часть его альтернативного замысла, роман "Палач", вышла ещё в 1992 году стотысячным тиражом, когда народ увлекался чтением, успешно была распродана, и переиздана в 1993 году вновь стотысячным тиражом. Но автор не стал, подобно Эдварду Радзинскому и другим историческим беллетристам, стремительно гнаться наперегонки со временем, он неспешно продолжал своё расследование. Копался в архивах с математической дотошностью. Как итог, его роман "Уроки", вчерне написанный ещё в 1998 году, вышел лишь в 2014 году в издательстве "Живое слово" совсем небольшим тиражом.
Думаю, любителям исторической прозы, да и вообще истории ХХ века, специалистам по царствованию Николая Второго и жизнедеятельности Владимира Ульянова-Ленина придётся разыскивать этот роман в букинистических лавках. Или же переиздавать его.
А роман того стоит. В девяностые годы, когда обществу навязывались проплаченным пиаром лишь коммерческие имена скучной Татьяны Толстой, манерных постмодернистов, от Михаила Шишкина до Илличевского, сколоченных по американскому образцу беллетризированных творений Б.Акунина и Т.Успенской, без хорошего пиара в литературу прорваться было почти невозможно. Как справедливо писал мой коллега Владимир Новиков, царило "победоносное торжество скуки и мертвечины". Незлобное, неспешное исследование русской истории представлялось никому не нужным.
Хотя, казалось бы, семейная сага на исторической основе, читатели должны были схватиться, поразиться неожиданным "открытиям" автора. К примеру, по мнению автора, у Николая Второго не было никакого родного сына, наследник Алексей был ему чужой, и, наоборот, у Владимира Ильича родной сын имелся. Эти альтернативные исторические детали лишь оживляли и скрепляли сюжет.
Ко всему прочему в романе имелась и чётко-осознанная и фантазийно-придуманная идеологическая концепция — идеология Лаптизма, в случае с Николаем Вторым — Лаптизма имперского, в случае с Владимиром Лениным — Лаптизма Революционного. Поначалу мне казалось, что автор с некоей издёвкой демонстрирует лапотное мышление своих русских героев. Вчитавшись, понял, что ничего обидного и оскорбительного в лаптях Константин Белов не видит, скорее, демонстрирует удобство этой дешёвой крестьянской обувки. И жалеет о её нынешнем исчезновении. Выводит Лаптизм как символ русскости. Впрочем, простые сандалии — это всего лишь вариант кожаных лаптей, не более. Думаю, автор мог бы символом русскости взять и Валенкизм, или ещё что-нибудь, типично русское, отделяющее нас от прочей Европы. Для него Лаптизм в самом разном обличии — это признак русскости, самобытности, без всякого отрицательного смысла.
Я даже не понимаю, почему автор столь необычной альтернативно-исторической прозы был практически не замечен критикой? Не похвалили бы, так разругали бы, или в "Советской России", за недопустимое вольничание с образом вождя революции, или в "Новой газете", за воспевание русского лаптизма как образа жизни. Есть с чем и поспорить в романе, есть с чем и не согласиться. Но совсем не заметить никак нельзя было. Вот оно — наше коммерческое время. Даже разгром требуется организовывать и проплачивать. Удивляет полное замалчивание в печати этой трилогии.
Пожалуй, назову только интересную статью Олега Дарка "Принесённые в жертву", опубликованную в "Знамени" и посвящённую первой части романа.
Все три книги романа сконцентрированы на семейной хронике двух, всем известных, семей: венценосных Романовых и революционных Ульяновых.
В первом романе "Палач" в центре событий яркая и трагическая судьба старшего брата Владимира Ленина — народовольца Александра Ульянова, соединённая с судьбой спасителя его в раннем детстве, а впоследствии — известного царского палача Ивана Фролова, казнившего Александра Ульянова и других участников покушения на царя и, в результате, покончившего жизнь самоубийством. Этот палач когда-то вытащил маленького Сашу Ульянова прямо из-под колеса кареты цесаревича Александра. Позже он стал царским палачом и совершил казнь всех участников неудавшегося покушения на царя.
Затем идёт повествование о детстве наших героев — "Ученики", а в третьей части этой, пока ещё, трилогии мы встречаем уже незримое противодействие, противостояние двух заметных исторических героев — Николая и Владимира. К тому же писатель не держит в голове какую-то идеологическую схему, ни просоветскую, ни антисоветскую, он идёт от развития живых характеров героев и развития самого общества. Кто из героев, Николай или Владимир, был более недоволен укладом жизни, сразу и не скажешь. Даже отношение к старшему брату у Владимира Ульянова индивидуализировано, лишено прямой идеологизированной подоплёки. Да и вообще, отношения, сложившиеся и в семье Ульяновых, и в семье Романовых, не самые идеальные.
Автор не хочет предугадывать историю, он следует за ней. Олег Дарк, в принципе, верно сказал об осознанном "незнании" писателем Константином Беловым будущей истории. Если провидеть в героях, будь то Николай Второй, или Владимир Ленин — всю их дальнейшую судьбу, тогда и читать роман необязательно.
А здесь же мы в ожидании, вдруг все пойдёт не так, вдруг по-иному? В этом смысле альтернативность прозы даёт читателям надежду на неожиданное развитие событий.
Сын палача становится умелым промышленником, главным производителем лаптей в России, расширяя свою сеть торговых агентов, Тимофей Фролов выходит и на Владимира Ульянова, передаёт ему солидную сумму денег на развитие лапотного производства, на эти-то деньги Ульянов основывает свои первые революционные газеты. Все реальные герои завязаны через героев вымышленных.
С другой стороны, на лапотника Тимофея Фролова выходит и сам император Николай Второй, желающий переобуть в русские лапти и германскую армию, и всю далёкую Азию, вплоть до Кореи. Идеи эти не воплощаются в жизнь, этакий имперский Лаптизм замер то ли перед прыжком, то ли перед отступлением. В романе есть некий ритм ожидания чего-то иного. Это и зайцы, убежавшие от ружья Ульянова, и наследник, которого никак не могут дождаться царь и царица, туманно надеясь на некоего пришельца. Это и появление нежданного ребёнка от романтической связи Ульянова с приглянувшейся ему женщиной. Причём это иное наступает не стремительно, читателя не давят надвигающиеся события, он успевает их осмыслить, прочувствовать, соприкоснуться с ними.
Сам Константин Михайлович Белов не выступает в роли мистификатора, любые альтернативные события он оснащает психологической достоверностью. К примеру, я впервые читаю о сложных отношениях в семье Ульяновых, автор выстраивает их не ради сенсации, а исходя из строго документальной истории семейства. В интервью журналу "Огонёк" автор говорит: "Вот вам два факта. В кабинете на диване в одиночестве умирает отец, Илья Николаевич, пока остальные оживлённо трапезничают. Любимого сына Сашу на похороны не приглашают. А вот и простая житейская психология: Мария Александровна просто решила не отрывать старшего сына, надежду семьи, от занятий, к тому же и ехать дорого. В этом вся она: никакие чувства не должны мешать осуществлению её планов. Но я более милостив, чем мой герой Саша Ульянов, как взрослый человек, я понимаю: её сделала такой жизнь. Для Марии Александровны главная цель — материальное положение стремительно беднеющей семьи, а ведь надо же ещё и младших поднять на ноги! Она ничего уже не видела больше вокруг. Поэтому революционная деятельность Саши, а потом и Володи — была и для неё своего рода отступничеством. Она-то думала, старшие дети выучатся, станут опорой семьи, источником доходов…".
Так что на любую альтернативность в романе автора подталкивает не неуёмная фантазия, а логика фактов, опора на документы. Разве не интересно такое объяснение и ленинского псевдонима, и его донжуанского списка: "Я давно думал, что должна быть какая-то глубокая любовь в жизни моего Владимира. И всё не мог найти.
Как вдруг в современной питерской газетке "Совесть" попалось интервью с журналистом Яковом Сухотиным. Будто бы ему рассказывал Михаил Сильвин, как познакомил Ульянова с хористкой Мариинского театра Еленой Зарицкой. Она потом родила ребёнка, а когда узнала, что Ульянов женится, пыталась покончить с собой. Если бы этой истории не было, её следовало придумать! Но придумывать не пришлось… "Ленин" — действительно самый знаменитый и единственный необъяснённый из его псевдонимов!
Он был во всем мономан, склонен к крайностям, в том числе в привязанностях. В романе Ленин страдает, ждёт и жадно читает её письма; он то собирается бежать к ней из Сибири, то зовёт к себе; она на роль декабристки, конечно, не согласна… Что здесь правда? Казалось бы, ничего… Но я не сомневаюсь: такая любовь, которую Ульянов пронёс через всю жизнь, у него действительно была, а вот звали ли её Леной?..".
По крайней мере, в этой версии нет ничего провокационного или сенсационного.
Лена не пожелала поехать за ним в Шушенское, а вот Надежда Крупская поехала, и победила. Так в жизни и бывает. Имеет ли право писатель на неожиданное, пусть и вполне оправданное, развитие сюжета? А почему и нет? Если это не противоречит ни логике образа вождя, ни ходу истории. Вот и пишет ему в Сибирь его Елена: "… ты опять за своё, а я опять за своё. Волконская и Трубецкая были жёнами, а у нас с тобой дело другое. Конечно, у нас с тобой сын, но именно поэтому ты не должен звать нас к себе в свою Тмутаракань, во глубину сибирских руд и так далее. Отбывай свою ссылку и приезжай, мы тебя ждём. Я по-прежнему в Мариинском, а осенью мы были в Курске, и письма твои, наверное, все потерялись. Целую тебя, твоя Е.З.".
Ниже была нарисована маленькая ручонка и добавлено пояснение: "Это рука Саши".
Письмо ошеломило его, повергло в растерянность. В нём впервые признавалось его отцовство, и делалось это вполне недвусмысленно. В глубине души он в этом не сомневался, но кто ж не знает, как важно тут свидетельство матери?.. А маленькая ручонка привела в такое исступление, что успокоиться смог только на следующий день — после того как сходил на Енисей охладить степными ветрами свою буйную душу".
Думаю, после этой цитаты читатели уже ринулись в поисках книги Белова. А если ещё добавить цитату о связи царицы с неким заезжим молодцом, связи почти вынужденной, ибо у царя Николая, кроме дочерей, ничего не получалось, а страна ждала наследника трона, то интерес к роману ещё более усилится. Хотя и здесь мы не увидим никаких пошлых сенсационностей, скандальности, лишь прочувствуем напряжённое желание и одновременно нежелание самого Николая Второго решить вопрос с продолжением династии. А может, это был и не Чародей, а религиозный Лаптизм, который и оказал плодотворное влияние на царя и царицу? Всё может быть. И потом, что значит какая-то мелкая мужская обида, если на кону интересы Державы и династии? Не был ли это долг государыни?
Константин Белов не возвеличивает, но и не развенчивает своих героев, он их как бы "обживает", сам живёт внутри них, не побоюсь этих сравнений, и в Ленине, и в Николае Втором. Он и семейную жизнь героев проживает в себе. Можно рассматривать и своеобразную параллель отношений между Николаем Вторым и Александрой, Владимиром Ульяновым и Надеждой Крупской. А где-то вдали у одного виднеется балерина Кшесинская, у другого — Лена Зарицкая.
Пересечение этих двух семей, двух семейных саг и является, по сути, главной пружиной всего романа. Герои — монарх и бунтарь, революционеры и великие князья, но роман и не революционный, и не имперский. Скорее, взгляд на революционеров и аристократов с точки зрения простого горожанина, мещанина, обывателя, жителя Нижнего Новгорода или Симбирска, Гатчины или Причерноморья. По сути, это и есть проповедуемый автором Лаптизм. Как он сам объясняет: "Здесь живёт тот народ, с которым мы, мещане, любим заигрывать… Основу такого заигрывания я и назвал лаптизмом: это уверенность в том, что ты выражаешь волю народа и тем самым делаешь историю".
Народ определяет в чём-то и волю монарха, и волю революционера. Вот в этом ряду героев, от Николая Второго до Владимира Ленина, проявляется и совсем уж вымышленный герой: сначала палач и одновременно мастер по лаптям Иван Фролов, а позже, в третьей части романа, его сын Тимофей Фролов, уже главный производитель лаптей в России. Конечно, своим лаптизмом автор слегка изумляет читателей. Но замените это слово — народничеством или социализацией, и всё встаёт на место.
На мой взгляд, вся трилогия Константина Белова и является ещё одним художественным воплощением давнего русского проекта Народной Монархии.
Автор никогда не идёт против истины, против реальной истории, лишь добавляет те элементы в сюжет, которых не хватает для придания то поэтичности, то ироничности его героям. По-своему он любит и защищает своих героев, не впадая ни в монархизм, ни в коммунизм. Альтернативные детали лишь оживляют действие, заставляют всех читателей следить за интригой сюжета, вдруг становящегося неожиданным при таких, казалось бы, известных до последних мелочей персонажах. Они оба — страдающие герои, вызывающие сочувствие и жалость. Они оба — неотъемлемая часть России.
Илл. Император Николай II и создатель СССР Владимир Ильич Ульянов-Ленин: навсегда рядом в отечественной истории. Керенским места не нашлось...
