Многие добавили бы — "диссидента". Однако из всех борцов с советской системой Галич был, пожалуй, самым беззаботным и обаятельным, "мечом Божиим" и большим политиком себя ни разу не мыслил — и, на сегодняшнее историческое послевкусие, вины его в крушении строя немного, а в разрушении державы — и того меньше.
Диссидентство состояло в том, что он любил Россию и не любил начальства, был задирист и высокомерен, бил горшки и гулял по буфетам, дружбу ценил выше службы и всю творческую жизнь то в фельетонном, то в мучительно-гамлетовском духе размышлял о феномене Иосифа Сталина. Букет вполне современный.
Галич куда больше, чем авторитетные коллеги по борьбе, прописан в сегодняшней повестке огромной страны. Водородная бомба и проспект А.Д. Сахарова — явления довольно абстрактные; масштабные идеи, архипелаги и колеса А.И. Солженицына, Галичева сверстника, тоже с трудом приложимы к нашей реальности. А вот мемы "Оказался наш отец не отцом, а сукою", "Как мать, говорю, и как женщина, требую их к ответу", "А из зала мне кричат: давай подробности", как и стая других, прочно поселились в языке и в повседневной речи не требуют атрибутирования, что есть лучшее качество жизни поэта после смерти.
Вообще, с Александром Аркадьевичем всё интересно — и через сто лет после рождения и через сорок с хвостиком — после гибели.
В последние годы регулярно приходится слышать, что Галич вновь становится актуален. Предполагается, видимо, его созвучие возродившейся романтике кухонного сопротивления. Но вот ведь в чем дело: набор его героических баллад ("Летят утки", "Старательский вальсок", "Кадеш. Поэма о Януше Корчаке" и пр.) при жизни автора звучал круто диссидентски только с учётом контекста. Когда слился контекст, остались отличные гимны, скорее экзистенциальные, чем социальные:
И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, — потом!
И что душа? — Прошлогодний снег!
А глядишь — пронесет и так!
В наш атомный век, в наш каменный век,
На совесть цена пятак!
— которые обязательно уйдут в подростковый и юношеский оборот. Как это часто бывает с поэтической героикой, пережившей породившие ее исторические обстоятельства и пожелавшей остаться в вечности. Так стало с книжками Р.Л. Стивенсона, Аркадия Гайдара, да и "Мастером и Маргаритой" Булгакова. Ряд длинный и почтенный. Чем меньше объяснять нашим детям о шотландских мятежниках, шпиономании 1930-х, рапповской критике и лагерных вертухаях — тем оно романтичнее и педагогичнее. Младший современник и коллега Галича, Владимир Высоцкий, пел в "Балладе о борьбе" (с "подлецом, палачом" в первую очередь): "Значит, нужные книги ты в детстве читал". И песенный корпус Галича без особых оговорок попадает в вечную категорию "нужных книг".
Спрашивайте, мальчики, отцов!
Сколько бы ни резать ветчину,
Сколько бы ни резать ветчину —
Надо ж отвечать в конце концов!
Здесь любопытно, через годы, именно нивелирование идеологического знака. Вот сюжет "Галич и русские рэперы": Ноггано, почти официальный, перепевает "Облака плывут в Абакан", а весь из себя протестный Face едва ли когда слышал об Александре Аркадьевиче…
Есть, впрочем, куда более прагматический запрос — очередная попытка отечественной интеллигенции не пропасть поодиночке, сплотившись вокруг либеральных идей (а по сути, неолиберальных социально-экономических практик) и проклятий очередному режиму. На сегодняшние деньги тут есть и некоторый налет мессианства; группа (она же секта по многим видовым признакам) взыскует не только вождей, но и пророков из недавнего прошлого. С давними сплошь и рядом возникают вопросы, с недавними, пожалуй, тоже: казавшиеся бесспорными Бродский и Высоцкий не сдали партминимума на предмет отрицания имперского и советского.
Галич, безусловно, искренне позиционировал себя певцом интеллигенции, страстно желал в подобном качестве утвердиться… Но как раз это, воля ваша, — самое слабое в его творчестве. Все эти "Литераторские мостки", эпитафии мёртвым писателям ("как гордимся мы, современники, что он умер в своей постели"), собранным в аглицкий клуб "затравленных и замученных". Перемежаемые байками из жизни великих в непроизвольном духе хармсовских анекдотов (абсурдист Хармс тоже угодил в ведомость оплакиваемых классиков). Взрослый грузный дядя на цыпочках перед школьными портретами, весь в слезах и аккордах... Пафос, переходящий в пошлость, алхимическая реакция, сопровождающая любую кумирню в рукотворном подполье.
Дмитрий Львович Быков о "случае Галича" говорит как о победе искусства и таланта над биологическим и сословным носителем — когда барин и пижон, преуспевающий сценарист, соавтор сталиниста-соцреалиста Петра Павленко, награждённый Почётной грамотой КГБ СССР, становится поэтом сопротивления, "выпевается в мировые менестрели" (впрочем, это уже Юрий Нагибин). Призвание оказывается сильнее тяги к признанию — официальному — и комфорту, а снобизм — активный катализатор этих процессов.
Но мысль эта работает не то чтобы в противоположном, а просто в другом направлении, заземляется: тот же микс из дарования и осознания собственной миссии (может, и снобизм, чего там, полезное иногда свойство) выносит художника из группы-кухни-тусовки-секты и прибивает к стихии более существенной и вообще вневременной. Собственно, к народу.
На слуху сегодня (и, повторяю, за счет ушедших в бытовой язык десятков цитат) вещи Галича, в которых преобладает эдакое некрасовское звучание, когда сюжет, пафос и "направление" растворяются солью в похлебке главной жизни. "Больничная цыганочка", "Песня-баллада про генеральскую дочь". "Вальс его величества" ("Не квасом земля полита"), "Красный треугольник", "Тонечка", "Вечер, поезд, огоньки, дальняя дорога" и даже такие редкости и красоты, как "Песня шофера, бывшего семинариста". Истории про передовика производства Клима Петровича Коломийцева и майора Егора Мальцева — чего уж более советского/антисоветского, какая разница, как говорил Сергей Довлатов. Ан нет — реалии выпарились, словесный спирт остался... Здесь, конечно, не "народность" как таковая, но социальный театрик: барин приходит к народу и снисходительно что-то про него бацает, имея свою идею и выгоду, но народ-то как раз больше всего такую антрепризу уважает — поскольку со стороны он, народ, выглядит понятнее, значительней и историчнее.
Да, конечно, гражданка гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два,
И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути...
Нет, ребята, такого начальника
Мне, наверно, уже не найти!
И актуален Галич (навсегда уже, наверное) именно на этом рельефном фоне. Еще лыко в строку: было дело, Александр Аркадьевич переживал, будто строчка "Пол-литра всегда пол-литра, и стоит везде трояк" устарела, дескать, "из-за изменения политики цен". С тех пор не только политика цен, сам главный герой, "его величество", русский пролетариат, пропал как явление, а песня — живее многих живых.
P.S. Из афоризмов преферансиста Галича, не попавших в стихи и песни: "При коммунизме будут играть с открытым прикупом". Народу еще предстоит это проверить, и кто-нибудь обязательно доложит Александру Аркадьевичу о точности его пророчества.
