ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
8.КРАСНЫЕ КОНИ РЕВОЛЮЦИИ И БЕЛЫЕ ПЕГАСЫ
Русь под гнетом, Русь болеет;
Гражданин в тоске немой;
Явно плакать он не смеет,
Сын об матери больной!
ИВАН Н И К И Т И Н.
О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встаёт иная степь.
По голубой долине,
Меж тёлок и коров,
Идёт в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов…
СЕРГЕЙ Е С Е Н И Н.
Писатель, — если только он
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущён,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражён,
Когда поражена свобода.
Яков П О Л О Н С К И Й.
……………………………………………………………………………………..
«МЕЖ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ НИТЬ Я ТКУ
НЕУСТАННОЙ, ПРОВОРНОЙ РУКОЮ…»
«Меж прошлым и будущим нить» прослеживает-воссоздаёт К.Д. Бальмонт (1867-1942) в своей «НИТИ АРИАДНЫ» («Меж прошлым и будущим рить я тку неустанной, проворной рукою: хочу для грядущих столетий покорно и честно служить борьбой, и трудом, и тоскою, - тоскою о том, чего нет, что дремлет пока, как цветок под водою, о том, что когда-то проснется чрез многие тысячи лет, чтоб вспыхнуть падучей звездою. Есть много не сказанных слов и много созданий, не созданных ныне, - ихъ столько же, сколько песчинок среди бесконечных песков в немой аравийской пустыне» (1894).
Характерный для «сгиба эпох», и вместе с тем самобытный бальмонтовский «ГИМН СОЛНЦУ» («Жизни податель, светлый создатель, Солнце, тебя я пою! Пусть хоть несчастной сделай, но страстной, жаркой и властной душу мою! Жизни податель, бог и создатель, страшный сжигающий свет! Дай мне – на пире звуком быть лире, - лучшего в мире счастия нет!» (1903).
Андрей Белый (1880-1934) с его «ИГРАМИ КЕНТАВРОВ»:
Кентавр бородатый,
мохнатый
и голый
на страже
у леса стоит.
С дубиной тяжелой
от зависти вражьей
жену и детей сторожит.
В пещере кентавриха кормит ребенка
пьянящем
своим молоком.
Шутливо трубят молодые кентавры над звонко
шумящим
ручьем.
Вскочивши один на другого,
копытами стиснувши спину,
кусают друг друга, заржав.
Согретые жаром тепла золотого,
другие глядят на картину,
а третьи валяются, ноги задрав.
Тревожно зафыркал старик, дубиной корнистой
взмахнув.
В лес пасмурно-мглистый
умчался, хвостом поседевшим вильнув.
И вмиг присмирели кентавры, оставив затеи,
и скопом,
испуганно вытянув шеи,
к пещере помчались галопом. 1903.
Ф.К. Сологуб (1863-1927) в своих «Восьмидесятниках» прослеживает приключения и злоключения «героев времени» («Среди шатания в умах и общей смуты, чтобы внимание подростков поотвлечь и наложить на пагубные мысли путы, понадобилась нам классическая речь»). Движение времени… Формирование личности, гражданственной индивидуальности («Грамматики народов мертвых изучая, недаром тратили вечерние часы и детство резвое, и юность удалая в прилежном изученьи стройной их красы»). Грезились отрокам и отроковицам неведомое, непознанное, непрочувствованное, но несказанно притягательное («Звезда Маир сияет надо мною, звезда Маи, и озарен прекрасною звездою далёкий мир»).
И.Ф. Анненский (1856-1909) передаёт «ТОСКУ ОТШУМЕВШЕЙ ГРОЗЫ» («Сердце ль не томилося желанием грозы, сквозь вспышки бело-алые?..»).
2..
«Истина — это перевернутая пирамида»
«…Ибо должна отстояться жизнь, чтобы можно было петь о ней. Ибо - это, кажется, Толстой говорил, - нельзя пирамиду разглядывать с расстояния двух-трёх шагов: ничего не увидишь вблизи, кроме грубоотёсанного камня…»
«…нельзя пирамиду разглядывать с расстояния двух-трёх шагов: ничего не увидишь вблизи, кроме грубоотёсанного камня…»
Более полувека работал Леонид Максимович Леонов над романом-эпопеей, который назвал «П И Р А М И Д А»… Афористично-философское постижение цивилизационного феномена пирамид («Если бы не строители пирамид, кто бы знал имена фараонов»; «Чтобы строить себе пирамиду, надо иметь основание!»; « Каким бы грандиозным ни было сооружение, оно всё равно не переживёт пирамиду Хеопса»; «Фараоны рекламировали себя при помощи пирамид»; . «Истина — это перевернутая пирамида»; «Все на свете боится времени, но время боится египетских пирамид»)… Грандиозное можно увидеть-постичь только на расстоянии…
«…нельзя пирамиду разглядывать с расстояния двух-трёх шагов: ничего не увидишь вблизи, кроме грубоотёсанного камня…»
…В контексте тысячелетий… В контексте веков… Движение времени… Движение культуры… Идеи времени… Формы времени…
С вершин Истории смотрят на нас пращуры, дедичи, отчичи… «Земли родной минувшая судьба»…
…События 1812 года… «Ребята, не Москва ль за нами?!»… События 1940-х годов… «Пусть ярость благородная Вскипает как волна, Идёт война народная, Священная война…»
В 1943 году выдающийся мастер русской прозы Всеволод Иванов написал повесть «На Бородинском поле», где своеобразно раскрыл «лермонтовско-толстовскую тему», тему Б о р о д и н а. Герой повести Марк Карьин рос в обстановке уважительного отношения к прошлому, наследию веков: «Красота – древние слова, розовые птицы, печально-радостный узор, пение, золотое, гладкое, лёгкое. На всю жизнь запомнился звучный колокольный голос отца, читающего древние сказания». На Бородинском поле особенно остро и осязаемо чувствуется перекличка времён. Некогда было оно бранным славным полем, а сейчас это поле с только что сжатой нивой: видимо, недавно поработал здесь комбайн. И вот на священное поле вновь пришла битва. Как в былые героические дни, встали сыны России на защиту заветных рубежей. Бородинское поле вновь принимает на себя удар вражеского нашествия: «И опять безмолвие, пристальное безмолвие, наблюдающее за силой и движением врагов, необозримые ряды которых теснятся на древнем русском поле». «Страшна ты, история русская…» - говорит один из героев повести, имея в виду кровавые сражения минувших столетий. Русский народ гордо и мужественно встречал врага, и теперь недругу уготован достойный отпор: «Деды стояли день. Мы стоим четвёртый и ещё четыре простоим, не заметив, не дрогнув, не возроптав».
Развернувшаяся окрест битва обусловила переосмысление Марком Карьиным многого из прожитого. «Ему стало ясно, почему он опомнился сразу же, едва подполковник назвал ему Бородино, священное место, где сражались и сражаются русские. Искренне он сознавался самому себе, что желает наилучше биться за родину и наилучше понять себя». – «Не отдали Москвы! Не отдали», - повторял Марк, и ему особенно приятно, что есть какая-то маленькая буква, принадлежащая ему в длинной поэме о том, как не отдали Москву». Автор повести «На Бородинском поле» образно и метко говорит о преемственности народно-патриотической исторической традиции и традиции нравственно-художественной: « длинная поэма о том, как не отдали Москвы», начатая в лермонтовские времена, дописывалась уже в сороковые годы двадцатого столетия. Символична эта кровная свяь времён: «…Ведь нынче тысяча девятьсот сорок второй год, а не тысяча восемьсот двенадцатый»,- думает герой военной повести Вс. Иванова.
Краеведы зафиксировали примечательный факт: на Бородинском поле в 1941 году
сражался Пётр Николаевич Лермонтов, внучатый племянник великого поэта. Начальник штаба авиационного полка подполковник П.Н. Лермонтов (участник Первой мировой и Великой Отечественной войн) – в числе защитников столицы. Летом 1941 года фронтовая тропа привела его на Бородинское поле, где шли тогда тяжёлые кровопролитные бои. Пётр Николаевич вспоминал, как в минуты затишья читал он красноармейцам пронзительно духовозвышающие строки: «Забил снаряд я в пушку туго И думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью! Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдём ломить стеною, Уж постоим мы головою За родину свою!.. Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!»...
3.
«…ДРЕВНИЙ МЁД СТАРИННОЙ РУССКОЙ ПЕСНИ…»
…В эти святые дни пусть отдохнут ваши души от ослиных воплей шоу -бизнеса. В Букете Поэзии - один из самых дивных Цветков - Песня!.. Убиение народа начинается с опошления песни... Жаль, что между нами лежат границы, народы, одежды, религии, языки, дувалы и заборы... Но Поэзия выше всех преград... Она даже выше Жизни и Смерти, ибо Сам Творец нашёптывает Её... Поэзия - это Вечная Чаша, из которой пили Гомер, Данте, Гёте, Омар Хайям, Пушкин , Есенин, Блок , Ахматова... А нынче пьём мы и становимся вечными... Не зря китайский император Ши Хуанди три тысячи лет назад сказал : " Чем громче в стране звучит чужая музыка - тем ближе эта страна к гибели..." Я вспоминаю своё четверостишие: На древний мёд старинной русской песни Налипло много шоу - бизнес - мух... Но песня русская восстанет и воскреснет В устах монахов, агнцев и заливистых старух!..
Тимур Зульфикаров. О русской песне. 2016.
…………………………………………………………………………………………………………………………….
«Выдь на Волгу… Чей стон раздаётся над великою
русской рекой?
Этот стон у нас п е с н е й зовётся…»
Н. А. Н Е К Р А С О В.
«…А в это время китаец Син-Бин-У лежал на траве в тени пробкового дерева и, закрыв раскосые глаза, пел о том, как Красный Дракон напал на девушку Чен-Хуа. Лицо у девушки было цвета корня жень-шеня и пища ее была у-вэй цзы; петушьи гребешки; ма жу; грибы величиною со зрачок; чжен-цзай-цай. Весьма было много всего этого и весьма все это было вкусно. Но Красный Дракон взял у девушки Чен-Хуа ворота жизни и тогда родился бунтующий русский. Партизаны сидели поодаль и Пентефлий Знобов, радостно прорывая чрез подпрыгивающие зубы налитые незыблемою верою слова, кричал: -- Бегут, братцы мои, бегут. В недуг души ударило, о-земь бьются, трепыхают. А наше дело не уснуть, а город то-он, у-ух... силен. Все возьмет! Пахло камнем, морем. О пески шебуршали сухие травы…»
Всеволод ИВАНОВ. Бронепоезд 14 – 69.
Русская песня… Нежные слова её вобрали в себя хрустальную чистоту родников и аромат расцветающей черёмухи, прохладу майских зорь и росную свежесть просыпающихся рек. Безбрежные разливы колосящихся нив и тревожный шум векового бора, ледяное молчание заснеженных равнин и озорной гомон первых ручейков.
Жизнь природы и жизнь людей во всех её проявлениях одухотворили русскую песню, дали ей орлиные крылья…
…………………………………………………………………….
Ох, пора тебе на волю, песня русская,
Благовестная, победная, раздольная,
Погородная, посельная, попольная,
Непогодою-невзгодою повитая,
Во крови, в слезах крещеная-омытая!
Ох, пора тебе на волю, песня русская!
Не сама собой ты спелася-сложилася:
С пустырей тебя намыло снегом-дождиком,
Нанесло тебя с пожарищ дымом-копотью,
Намело тебя с сырых могил метелицей...
Л. А. Мей. «З а п е в к а».
………………………………………………………………………………..
И если застонет, закручинится песня, то есть отчего кручинится ей. Тяжела жизнь простого человека. Жаворонок звенит над полем, которое на жалкой клячонке пашет, поливая «кровавым потом», мужик.
Весеннее солнце скользнуло в мастерскую, где изможденные мастеровые в смертельной усталости проклинают «горечь жизни». Правдивы и доверительны эти «былевые песни». Горька жизнь человека труда. Стон звучит и в его песне, стон «погибающей души».
Укрывает тайга глухая бродягу, поросшие травою-муравою холмики хранят тайны мятежных устремлений и роковых бед; но в стенаниях гроз, во всполохах зарниц, в зовущем мерцании ночных огней, в неугомонности и «голодном юморе» странников, путников, устремляющихся к новым горизонтам, крепнет настроение порыва, свободолюбивого дерзания.
****************************************************************************
Вас. Фёдоров:
«Русь. Россия.
Русины. Россы. Россияне. Русские.
В этих звуках есть что-то от рассвета, от вольного степного ветра, от шума тайги с посвистом птиц,
от весёлого всплеска волны на реках и озёрах, от рокота синих морей и океанов.
В этих сладостных звуках есть что-то от истока — истока жизни, нарастающего и бегущего то в солнечных просветах, то в туманных дебрях истории. И в тумане том на грани времён скорее угадываются, чем видятся, островерхие шеломы первых богатырей. Глянут из тумана васильковые очи северянки, блеснёт тёмный лукавый зрачок южной красавицы.
В этом далеке ещё всё изначально и молодо. Юный народ ещё благодарно поклоняется солнцу, высокому дереву, глубокой реке. Но уже в парное лоно земли брошено ячменное зерно, уже сорван белый хмель и найден душистый мёд, уже в дымном котле варится свадебная брага, уже складывается русская песня...
Песня — душа народа.
Сколько их было спето с тех незапамятных времён — спето в радости, в печали, спето в ожидании урожая и после уборки, спето перед охотой и после охоты, спето перед походом и после похода, спето ватагой и в одиночестве.
Много было спето песен, пока народ не запел “Интернационал” и “Варшавянку”.
Русь... Россия...
Каким измерением измерять её? Мерить ли великими людьми — мудрецами, героями, бунтарями, поэтами и художниками? На это не хватит одной жизни. Мерить ли по векам, по нашествиям ли врагов её, по датам ли её побед?
На это мало и ста жизней. Мерить ли её великими реками, реками-работягами с городами и сёлами, что лепятся к ним, как гроздья к виноградной лозе?
Песня — душа народа…».
4.
И с т о к и: «память сердца и разума»
Мне доставались нелегко
Моей души больные звуки.
Страдал я сердцем глубоко,
Когда слагалась песня муки.
Иван С у р и к о в.
Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
Сергей Е с е н и н.
Максим Горький писал о том, как в его «памяти сердца и разума» есть «потрясающее исключительное впечатление», которое можно, пожалуй, сравнить с тем, что в своё время испытал Глеб Успенский в Лувре перед Венерой Милосской. На нижегородской выставке 1896 года молодой Пешков слушал олонецкую сказительницу Орину Федосову. «Федосова – это олицетворение старой народной песни, она и сама, по внешности своей – старая, спетая песня… Она вошла, в пояс поклонилась публике, села в кресло и – на её коричневом, морщинистом лице вдруг вспыхнули два огонька – её живые вдохновенные глаза, и вслед за её взглядом на зал – в зале раздался задушевный голос, говоривший старинную народную былину о Добрыне… повеяло седой стариной, поэзией русского народа, простой, но могучей, такой тоскливой и удалой… Она живая легенда, и, полуумирающая, - она всеми остатками своей жизненной энергии воскрешает перед публикой умирающую эпическую поэзию…».
Много волнующих минут было и у Сергея Есенина, воспитанного на устном поэтическом творчестве родного народа. Песенность – в основе многих есенинских произведений. «Родился я с песнями в травном одеяле…» - так начинает свою «песенную» автобиографию лирический герой стихотворения «Матушка в Купальницу по лесу ходила…». «Поёт зима – аукает, мохнатый лес баюкает стозвоном сосняка». «Выходи, моё сердечко, слушать песню гусляра», - приглашает герой свою любимую («Темна ноченька, не спится…»). «Песни весны» полни «тоской журавлиною» («За горами, за жёлтыми долами…»). «Васильками сердце светится», когда слышишь «прибаски жениха» («Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…»). «Пойте в чаще птахи, я вам подпою…» - такое пожелание характерно для есенинского героя.
Поют калики, поют косари, поёт ямщик; «пастух играет песню на рожке», и, «уставясь лбами, слушает табун, что им поёт вихрастый гамаюн»; «разухабистой гурьбой» ходят с ливенкой и поют рекруты; «звонки ветры панихидную поют…»; «дремотную песню поют рыбаки».
Есенинские герои знают и любят народную песню. Вот ямщик сопереживает трагической судьбе песенного страдальца: «Я умру на тюремной постели, похоронят меня кое-как…». «Запевай, как Стенька Разин утопил свою княжну», - звучит предложение другого персонажа другого произведения.
«Грустная песня, ты – русская боль», - скажет в одном из своих стихотворений Сергей Есенин. Это была сыновняя любовь к отчизне:
Любя твой день и ночи темноту,
Тебе, о родина, сложил я песню ту.
*********************************************************************
Песенные гении земледельческого народа
…В сад зари лишь одна стезя,
Сгложет роща октябрьский ветр.
Все познать, ничего не взять
Пришел в этот мир поэт.
Он пришел целовать коров,
Слушать сердцем овсяный хруст.
Глубже, глубже, серпы стихов!
Сыпь черемухой, солнце-куст!
Сергей Е с е н и н.
«Буду петь, буду петь, буду петь!..»
Одним из чародеев слова, в котором воплотился песенный гений «земледельческого народа», был Алексей Васильевич К о л ь ц о в (1809 -1842). Полюбились народу кольцовские «Песни» («Очи, очи голубые», «Увижу ль я девушку», «Хуторок», «Ты не пой, соловей», «Ах, зачем меня…», «В непогоду вечер»). Страстной исповедальностью, красотой нравственного прозрения преисполнены кольцовские «Русские песни»: «Говорил мне друг, прощаючись», «Греет солнышко», «Так и рвётся душа», «Ты прости-прощай», «Дуют ветры», «Где вы, дни мои», «Не весна тогда», «Расступитесь, леса тёмные», «Из лесов дремучих, северных». Органично влились в поэтическую стихию народного эпоса кольцовские «Первая песня Лихача Кудрявича», «Вторая песня Лихача Кудрявича», «Песня пахаря». «Сельская песня», «Песня старика», «Песня русалки». Лирический герой «Ночлега чумаков» (1828) внимает песням «сынов Украины привольной»:
«вмонтировать» И как те песни сердцу милы,
портрет Кольцова Как выразительны, унылы,
Протяжны, звучны и полны
Преданьями родной страны!..
От Кольцова идёт одна из заметных линий
русской лирики Х1Х-ХХ веков. Свою
родословную поэтов-соратников Есенин
ведёт и от Кольцова:
О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встаёт иная степь.
По голубой долине,
Меж тёлок и коров,
Идёт в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов…
В этих строках – глубинная пластика многомерного подтекста. Обращением к «поэту-прасолу», использованием кольцовского опыта объясняются тематика, пафос и тональность ряда есенинских произведений. Кольцов и Есенин смело вводили в русскую поэзию типы и темы, запретные для «чистого», «искусства для искусства».
«Труженик-поэт» Кольцов как человек рано ушёл из жизни, но, по словам И.З. Сурикова, «песня, созданная им, жива и носится в народе».
Песни Кольцова, Сурикова, как и других талантливых самородков, пробудили, растревожили, окрылили песенную есенинскую музу.
В «думе», носившей название «Человек» (1836), Кольцов провозгласил:
Но прекрасней человека
Ничего нет на земле!
В поэме «Анна Снегина» лирический герой Есенина скажет:
Как прекрасна
Земля
И на ней человек.
Расширяя сферу поэтического, кольцовская и есенинская музы соединили, сроднили гуманистическую мысль двух столетий.
У Н.В. Гоголя в статье «В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность» есть интересные размышления о послепушкинской эпохе, когда «образовались стихии новой жизни», когда раздались вопросы, которые дотоле не раздавались, когда новым авторам уже нельзя повторять своего величайшего предшественника: «Самая речь их будет другая; она будет ближе и родственней нашей русской душе. Ещё в ней слышней выступят наши народные начала. Ещё не бьёт всей силой кверху тот самородный ключ нашей поэзии, который уже кипел и бил в груди нашей природы тогда, как спмое слово поэзия не было ни на чьих устах… Ещё доселе загадка – этот необъяснимый разгул, который слышится в наших песнях, несётся куда-то мимо жизни и самой песни, как бы сгораемой желанием лучшей отчизны, по которой тоскует со дня созданья своего человек. Ещё ни в ком не отразилась вполне та многосторонняя поэтическая полнота ума нашего, которая заключена в наших пословицах, умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени… Ещё тайна для многих этот необыкновенный лиризм».
Н.В. Гоголь раскрывает здесь своеобразие новой поэзии, он как бы предсказывает то, что проявится в лирике и эпосе Некрасова, Кольцова, Михайлова, Трефолева, Курочкина, Никитина, а впоследствии – Есенина, Бунина, Блока.
В письме Г.А. Панфилову (Москва, сентябрь
Вырыта заступом яма глубокая.
Жизнь невесёлая, жизнь одинокая.
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, -
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонёк, замерла.
Что же? Усни, моя доля суровая!
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землёю придавится,
Только одним человеком убавится…
Убыль его никому не больна,
Память о нём никому не нужна!..
Вот она – слышится песнь беззаботная,
Гостья погоста, певунья залётная.
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается…
Тише!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен ни слёз!
Юные разночинцы ХХ века Сергей Есенин и Григорий Панфилов, предчувствуя драматические изломы своих судеб, сопереживают горю и невзгодам предшественников.
Художественные миры Никитина и Есенина соотносимы по силе и глубине эстетического отражения жизни родины, Руси, России, исторических судеб русского народа, по совершенству и безыскусственности поэтической пластики в создании картин природы, в исследовании тайн человеческой личности и мироздания.
Как Никитин, так и Кольцов предчувствуют поэта, который скажет своё слово в литературе, поэта как великое национальное художественное явление. Таким поэтом и стал Сергей Есенин.
Как подлинные шедевры, запечатлевшие прекрасные мгновения реальности, Никитинские произведения хранят в себе «живую жизнь» полнокровных образов: «Грезит колос над узкой межою…»; «Тихо ночь ложится на вершины гор, и луна глядится в зеркала озёр…»; «Дремлет чуткий камыш…»: «Песне отвечает коростель в лугах, песня замирает далеко в полях…»; «Зорька тучек рукавами закрывается стыдливо…». Изумительная цветомузыка, светотень, одухотвррённость Никитинских метафор, его «напевы печали», «тайны жизни горькой и людских тревог».
Никитинский лирический герой любит Отчизну искренне, самозабвенно («Под большим шатром Голубых небес – Вижу – даль степей Зеленеется. И на гранях их, Выше темных туч, Цепи гор стоят Великанами. По степям в моря Реки катятся, И лежат пути Во все стороны»).
Когда вскипают споры о национальной идее, когда идут нередко декларативно-коньюнктурные «поиски» и «происки» вокруг этой самой национальной идеи, нелишне обратиться к тому же Кольцову, к той же Никитинской «Руси» («Посмотрю на юг – Нивы зрелые, Что камыш густой , Тихо движутся; Мурава лугов Ковром стелется, Виноград в садах Наливается. Гляну к северу – Там, в глуши пустынь, Снег, что белый пух, Быстро кружится; Подымает грудь Море синее, И горами лёд Ходит по морю; И пожар небес Ярким заревом Освещает мглу Непроглядную…»).
К Есенину-читателю и «есенинцам»-читателям со школьных лет придёт это вдохновенное никитинское видение «малой» и «большой» Родины:
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!..
…Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью.
Но чувство поэта и его лирического (автобиографического, публицистического) героя-повествователя не однозначно, он встревожен, его заботит судьба родины:
Русь под гнетом, Русь болеет;
Гражданин в тоске немой;
Явно плакать он не смеет,
Сын об матери больной!
Эти мотивы звучат во многих стихотворениях Никитина («Весна в степи», «Поле», «Степная дорога», «Бурлак», «Соха», «Деревенский бедняк», «Исповедь», «Порывы»).
Никитин учит наблюдать жизнь человека и природы, видеть прекрасное в реальной действительности:
Пойми живой язык природы –
И скажешь ты: прекрасен мир!
Не от Никитинского ли завета блоковское: «Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен»?
Юный Иван Бунин посвятил И.С. Никитину эссе-размышление «Памяти сильного человека», где метко подчеркивает те черты творческой индивидуальности поэта, которые, в сущности, типологически родственны целому ряду писателей «из народа», таких, как Левитов, Помяловский, Гл. и Н. Успенские, Воронов, Суриков, Дрожжин и другие разночинцы. Обнаруживая глубинную, органическую связь Никитина с народной традицией, Бунин рассматривает его творчество в русле разночинно-демократических жанрово-стилевых течений Х1Х столетия. О Никитине, Решетникове, Помяловском, Успенских, Левитове Бунин «вспомянет» в «Деревне», мемуарных эссе.
У Никитина есть стихотворение с выразительным, «нацеленным» названием
«М у з ы к а л е с а». Подспудная, всепроникающая музыкальность пронизывает произведения Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Никитина, Плещеева, Тютчева, Фета, Полонского; в их произведениях – музыкальность каждого образа, музыка степи, музыка неба и земли, музыка дня, вечера, ночи, утра, музыка природы и мироздания. Эта музыкальность оказала могучее воздействие на творчество Горького и Бунина, Блока и Брюсова, особенно – Есенина.
*********************************************************************
