Смерть — это тогда только страшно, когда не с тобой, а с кем-то близким. Никогда не умел писать некрологи, ни разу не возникало желания (что, впрочем, естественно) заниматься подобным словотворчеством. Почему-то поэт, стоит ему погибнуть в России, сразу же обретает какие-то новые, неведомые ему самому контуры. Яна Дягилева или Веня Дркин (о Башлачёве в данном контексте не хочется и упоминать), существующие в нынешнем восприятии их поклонников, не имеют НИКАКОГО отношения к реальным людям, которые жили, любили, переживали, вели непрерывный бой и писали об этом песни. Боюсь, что в скором времени то же самое произойдет и с Непомнящим. Наклеенный на него ярлык "православного поэта" (что, безусловно, так, но не объясняет и половины того, кем он был — однако надо же все разложить по полочкам…) уже сейчас позволяет некоторым говорить о нем чуть ли не как о "певце всепрощения". Александра можно назвать кем угодно, но только не певцом всепрощения.
"Если кто-то из-за моих песен возьмет автомат ради хорошего дела, значит — не зря я их писал", фраза, произнесенная Непомнящим в интервью журналу "Одинокое солнце", достаточно точно отражает установку его жизни. В начале нового века регулярные концерты Александра в музее Маяковского вдруг стали одной-единственной светлой нишей, новой защитой от народившейся гидры "клубной" инфраструктуры. Порой эти выступления (а собирали они до трехсот человек, наизусть знающих старые песни Саши, способных воспринять новые и, уж во всяком случае, понимающих, о чем в них поется) превращались в настоящие боевые манифестации. И если бы власть имущие каким-то вторым зрением вдруг увидели коллектив ("толпа" — скверное слово, здесь оно не у места) людей, с азартом подпевающий автору: "И будет Нюрнберг обязательно над всеми победителями и над каждым, кто сдал свой Брест на милость последним земным хозяевам", а также многие другие подобные строчки, эти правительственные бандиты — как минимум! — призадумались бы. Мне кажется, есть какая-то невероятно жестокая справедливость в том, что Александр не застанет наступившие времена, где вместо пафоса и страсти — тупой танцпол под взглядами безмозглых ментов-секьюрити (таких же, как те, которых так привык за бабло осуждать со сцены один казахский акын), кабаки, икра (кабачковая?), ненароком дурно понятая обратная перспектива. "И губы Снежной Королевы волшебны и почти теплы".
Если бы годы творчества Непомнящего совпали с яростным переломом времен, эти песни могли бы собирать стадионы и обернуться социальной революцией. Но Непомнящий жил и пел в эпоху очередной стагнации, где давно уже "ледяное стало теплым, а горячее остыло". В этом варианте удел несогласных с устройством земного мира однозначен — подполье, укрытое логово, катакомбы. То, что Александра слушали десятки тысяч разумных ребят и девчат со всей страны, — случай редкий, он лучше всех громких слов свидетельствует о качестве его поэзии и о том, что говорится в ней о вещах, важных для многих. Прочим нашим поющим поэтам, даже самым одаренным, "поднять" аудиторию такого масштаба оказалось не по зубам. Они слишком занимались собой.
Понятие "интеллигенция" почти всегда оставалось для Александра бранным словом. Себя он считал простым солдатом, рядовым некоего православного рок-н-ролльного фронта, об этом — едва ли не в каждой песне. "Тонкий стиль Набокова не понять в окопе", "Симулякры не спасут, Пригову не молятся", цитат здесь хватит, чтобы цитировать до утра. Прослойку "культурных" людей, "сдавших свой Брест", предавших страну, Александр именовал "грязноватым водоемом". Естественно, все это, в сочетании с "солнце над головой, автомат под боком", вызывало бешеную ненависть либеральных газетных баранов —"антифа". (Прости меня, Саша, за то, что я поганю статью о тебе упоминанием наших общих врагов, но рано или поздно, как пел Галич, "мы поименно вспомним всех, кто поднял руку".) Сознание одного из них, в частности, было особенно взбудоражено строчкой "крест под гимнастеркой". Саша в ответ на репортёрский бред заметил, что, конечно, борзописцу было бы удобнее, если бы под гимнастеркой находился глупейший левацкий фэнзин "Утопия". Разумеется, парню, мыслящему категориями "на оплавленном граните тени шахматных коней", "ромашковое поле к бою скрещенных мечей" и "сквозь щелочки между секунд", скучно было бы расстраиваться из-за тявканья бездарей. Александр и без того знал, на что идёт. Однако в песнях "Антифа" от нефа" и "В защиту свободы слова" он сказал все, что думает о них: "Спокоен Хам, раз и на солнце пятна есть, найдет он что поосвящать, кому стучать, на что поесть..."
С Александром мы общались от случая к случаю, в каком-то синкопированном ритме, пунктирно. По сути, те же гребенщиковские "пилоты в соседних истребителях"; есть люди, которые знали Сашу гораздо лучше меня и могут рассказать о нем объективнее — нашлись бы издатели для книги воспоминаний. В течение долгого времени мы могли не видеться вообще. Но были, конечно, и традиционные "русские" ночные разговоры, и океаны совместно выпитого алкоголя, и — я подчеркиваю — радость от каждой минуты встречи. О чем мы говорили? Мы были здорово подсажены на мифологию друг друга. Общая тема была — отчаянный поиск Любви в мире, её лишившемся, опаленном "холодным пламенем инферно", затенившим любую искренность "стеклом отчуждения". И надежда на преодоление всех расстояний: "Так как решке страшно всё, так орлу все — пешки". Здесь была важная точка соприкосновения. Именно поэтому мы так внимательно слушали и оценивали каждую из новых песен, появлявшихся у нас и у наших друзей или оппонентов. Важно то, что моментов недопонимания не было. И я, тип достаточно тяжелый и непростой в контакте, могу сказать: не было случая, когда слова или поведение Саши чем-либо задевали или расстраивали меня. Александр был веселым человеком, знал цену и доброй шутке, и резкой — на уровне взведенного затвора — иронии (достаточно вспомнить песни "Тусовка" и "Ренессанс"). При случае мог и одернуть: "Ты тут, пожалуйста, Мика Джаггера из себя не строй!" "Звездная болезнь", чума, поразившая среду самопальных героев от андеграунда, ему, рок-звезде по определению, свойственна не была; любое проявление подобной гордыни Александр всегда зло и остроумно высмеивал.
Были у нас и совместные музыкальные акции, в том же музее Маяковского. Их могло получиться и больше, но я полагал, что не мне отбирать хлеб у Саши, для которого концерты являлись единственным источником существования (случай для артиста подобного калибра в нашей стране — уникальный!) Скромными же деньгами с подобных "сейшенов" Непомнящий всегда предпочитал делиться, даже настаивал на этом, что, кстати, тоже характеризует его как человека. Помню, какой поднялся вой в интернете, когда Александр, договариваясь о какой-то дальней поездке, заикнулся об оплате дороги. Как же, типа "продался", "мы играем бесплатно" и все такое... В ответ на вопли уродов Саша лишь пожимал плечами: "Я имею право пить свой чай и есть свои макароны".
Характерный случай (отнюдь не единичный, их было много, просто об этом, как мне кажется, легче всего рассказать). 2002 год. Уставшие и невыспавшиеся "Соломенные еноты" приезжают на свои первые гастроли в Иваново. Организация концерта, мягко говоря, оставляет желать лучшего, вдобавок глупый менеджер до одури накачивает бэнд скверным местным пивом. Результат — к полудню "еноты" не способны воспроизвести ни одну из своих "гениальных" песен. Назревает внутренняя склока, напряг, одним словом. И в этот момент на пороге появляется Александр Непомнящий. И как будто свежий ветер, в какой-то немыслимой рубахе ярко-огненной, добрый голос, вкрадчиво-прищуренный взгляд: что, мол, еще не до конца здесь спились? И весь диссонанс тут же словно рукой сняло, как не было! Таким он и останется в моей памяти — смеющимся, оторванным (от реальности) и одновременно дисциплинированным, радующимся возможности помочь-подыграть. Бывали случаи и похлеще: однажды Александр молитвой и дружеским участием вытащил меня из такого состояния, в котором я не пожелал бы оказаться никому. Поражает даже не сам факт, а то, с какой легкостью он это сделал: прямо на лестничной клетке, среди сонмища тусовки с неизменным пивом и ни к чему не обязывающими разговорчиками. На поминках в Коврове были сказаны правильные слова: благодаря Непомнящему очень многие пришли к Православию, по крайней мере обратили внимание на то, что это такое. Сам свидетель тому — действительно так. А вот теперь Александра с нами нет. Ледяное стало теплым...
P.S. Комья земли, стучащие по крышке гроба, снег посреди апреля, около сотни человек, собравшиеся в Коврове на отпевание и похороны, растерянные, не знающие толком, что им делать, водка — и снова водка, чтобы только притупить чувства — анестезия для обнаженного нерва. В нашей газете не хватит места, чтобы перечислить всех, кто поддерживал Сашу и помогал ему в его последние дни. Но невозможно не упомянуть Мишу и Наташу Хабаровых, Володю Аникина, Сашу Терехова, Максима Крижевского, Юру Гордона... Друзей по "ромашковому полю", всех тех, кто как и он, балансировал на лезвии "огненного отряда посреди неверия"... Без их поддержки Александр прожил бы значительно меньше. И, конечно, жена Саши — Ольга, сама чуткость, терпение, доброта — только Бог знает, что пришлось ей пережить за годы болезни нашего товарища. Живите, милые, Александр хотел бы, чтобы вы жили! Мы помним о вас, и мы всегда будем помнить о Саше. И да не уничтожит озверевшее время страницы этой общей тетради:
"С точки зренья облаков лишь тот прямой
Путь, где каждый день по-новой слова костру.
Победить — значит прийти в пустыню домой.
Знают, как и умирают, по одному."
От имени группы "Соломенные еноты" Борис Усов
