1. ЧТО ПЕРВИЧНЕЕ: КОНСТИТУЦИЯ ИЛИ ПРЕЗИДЕНТ
Ex oriente lux
"С Востока свет, с Востока силы!" И, к вседержительству готов, Ирана царь под Фермопилы Нагнал стада своих рабов. Но не напрасно Прометея Небесный дар Элладе дан. Толпы рабов бегут, бледнея, Пред горстью доблестных граждан. И кто ж до Инда и до Ганга Стезею славною прошел? То македонская фаланга, То Рима царственный орел. И силой разума и права - Всечеловеческих начал - Воздвиглась Запада держава, И миру Рим единство дал. Чего ж еще недоставало? Зачем весь мир опять в крови? - Душа вселенной тосковала О духе веры и любви! И слово вещее не ложно, И свет с Востока засиял, И то, что было невозможно, Он возвестил и обещал. И, разливаяся широко, Исполнен знамений и сил, Тот свет, исшедший из Востока, С Востоком Запад примирил. О, Русь! в предвиденье высоком Ты мыслью гордой занята; Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа? * Свет с Востока (лат.). 1890. ВЛАДИМИР СОЛОВЬЁВ.
……………………………………………………………………………..
«Н е т а к с е л и», - царственно вознегодовало однажды Первое Лицо в Государстве. А вот один из авторов «Завтра» видит «загогулину» в другом…
Владимир Семенко углядел непозволительный непорядок в том, что КРАСНЫЙ ЦВЕТ явно слабовато представлен в РФ. На этот раз он назидательно беседует с читателями-электоратцами в своей сердитой проповеди «Пасхальная толерантность. Профанация христианских символов на московских улицах в контексте глобалистики».
Как известно (напоминает публицист), традиция дарить друг другу яйца, выкрашенные в красный пасхальный цвет, восходит к эпизоду свидетельства святой Марии Магдалины о Воскресении Господа Иисуса Христа перед римским императором Тиберием, то есть именно перед тем, к чьему имени апеллировали члены иудейского Синедриона, убеждая прокуратора Понтия Пилата отдать им Христа на распятие. Император, который поначалу благосклонно слушал рассказ Марии о новой вере, когда дело дошло до Воскресения, с иронической улыбкой заметил, указывая на преподнесенное ею яйцо: «Скорее это яйцо покраснеет, чем мертвые оживут!» Ответ святой и содержал столь знакомый нам пасхальный возглас: «Христос Воскресе!», после чего до того белое яйцо покраснело. Изумленный император ответил другим с детства знакомым нам возгласом: «Воистину он воскрес!» Это и стало началом приобщения к новой вере сначала области Италии, а затем, в течение двух с половиной столетий, и всей империи. Таким образом (заключает Вл. Семенко), если рассуждать строго, то символом Пасхи является только и исключительно красное яйцо (для окраски яиц благочестивые православные люди на Руси издавна используют луковичную шелуху)
…ТОЛЬКО И ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО К Р А С Н О Е…
* * *
Красная Площадь…Красная Пахра…
Красный Китай…
«К р а с н о е солнышко на белом свете землю греет»;
«Не к р а с н а изба углами, к р а с н а пирогами»;
«На миру и смерть к р а с н а»
Н а р о д н а я м у д р о с т ь.
Красный. Красная. Красное. Красные… Омонимы, топонимы, гидронимы - на волшебных крыльях устного образного слова, пернатым эхом страниц летописных, мудростью неспешных речений древних фолиантов - сохранили-сберегли несказанную благодать древнейшего имени. Былинный Владимир Красно Солнышко… Красная Горка – Фомина неделя, Фомин понедельник, поминки родителей… Красная строка…Красный поезд – весёлый, княжий, свадебный…Красные поляны в хвойных и лиственных лесах… В садах – красный налив, тот, который с малиновой мякотью… Красный же анис – лучший сорт для хранения…
Быт и бытие русичей, наших отчичей и дедичей… Гарантии качества, добротности, изящества, лепоты…Красно глядеть - красиво, пригоже… Красно говорить – увлекательно, умно…Красную речь красно и слушать… Первому гостю первое место и красная ложка…Красное словцо не ложь… Красная строка…Красный товар… Красный лес…Красный мёд.. Красная рыба…
Нравоучительно-психологический контекст пословиц, поговорок вбирал в себя состояния, коллизии сложные, противоречивые, нередко парадоксальные… Красному утру не верь… Сказал красно, послушать нечего… Серенькое утро – красный денек… Велик звон, да не красен…
Мастера устно-поэтического и литературного слова использовали целое созвездие синонимов: рудой, алый, чермный, червленый, кирпичный, малиновый, огневой, багряный, рдяный, рубиновый. Цвет любви и гармонии, жизни и романтического порыва, великолепия, богатства и даже власти. Цвет этот - в «нацеленных» названиях произведений («Калина красная», «Сон в красном тереме», «Красное и черное», «Мороз, Красный Нос», «Красная
Капелла», «Красные дьяволята»).
Есенинский «костёр рябины красной» песенным теплом врачует души человеческие. Велимир Хлебников расширяет причудливые границы прекрасного
(«Настала красная пора в низовьях мчащегося Ра»; «…хранили будетляне за пазухой, в глазах и взорах в Красной уединяясь Поляне…». Владимир Маяковский претендовал на эстетический шок («…закат, красный, как Марсельеза»).
В коллективной памяти человечества, в пристрастиях и предпочтениях людей «дремлют» новые старые и старые новые омонимы, топонимы, гидронимы, астронимы… Красносельск.. Красногорск. Красный Крест. Красноводск. Красная Пресня. Красное Сормово. Красный Маяк. Красный Восток. Красный Север.
Красноармейск. Краснодар. Краснознаменск. Красный Плуг. Красный Ткач…
* * *
Энтропия, эволюция и революционный взрыв
«…Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем всё, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»
Николай Г о г о л ь. «Мёртвые души».
« - Назовите мне последнее число верхнее, самое большое.
- Но это же нелепо! Раз число чисел бесконечно, какое же
последнее?
- А какую же ты хочешь последнюю революцию! Последней
нет, революции - бесконечны. Последняя - это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо, чтобы дети спали спокойно…»
Евгений З а м я т и н. «Мы».
Замятин размышляет в статье «О литературе, революции, энтропии и прочем»:
«Спросить вплотную: что такое революция?.. Ответят луи-каторзно: революция - это мы, ответят календарно: месяц и число; ответят по азбуке. Если же от азбуки перейти к складам, то вот: Две мертвых, темных звезды сталкиваются с неслышным, оглушительным грохотом и зажигают новую звезду: это революция. Молекула срывается со своей орбиты и, вторгшись в соседнюю атомическую вселенную, рождает новый химический элемент: это революция. Лобачевский одной книгой раскалывает стены тысячелетнего эвклидова мира, чтобы открыть путь в бесчисленные неэвклидовы пространства: это революция. Революция - всюду, во всем; она бесконечна, последней революции нет, нет последнего числа. Революция социальная - только одно из бесчисленных чисел: закон революции не социальный, а неизмеримо больше - космический, универсальный закон… такой же, как закон сохранения энергии, вырождения энергии (энтропии). Когда-нибудь установлена будет точная формула закона революции. И в этой форме - числовые величины: нации, классы, молекулы, звезды - и книги». В самом деле, любопытно наблюдение инженера-философа: «Всякое сегодня - одновременно и колыбель, и саван: саван - для вчера, колыбель для завтра. Сегодня, вчера и завтра - равно близки друг другу и равно далеки одно от другого: это - поколение, это деды, отцы и внуки. И внуки - неизменно ненавидят и любят дедов, - констатирует Замятин. - Сегодня обречено умереть: потому что умерло вчера и потому что родится завтра. Такой жестокий и мудрый закон. Жестокий - потому что он обрекает на вечную неудовлетворенность тех, кто сегодня уже видит далекие вершины завтра; мудрый - потому что только в вечной неудовлетворенности - залог вечного движения вперед, вечного торжества. Тот, кто нашел свой идеал сегодня, - как жена Лота, уже обращен в соляной столп, уже врос в землю и не двигается дальше. Мир живет только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры - ересь: завтра - непременно ересь для сегодня, обращенного в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль. Сегодня отрицает вчера, но является отрицанием отрицания - завтра: все тот же диалектический путь, грандиозной параболой уносящий в бесконечность, Тезис - вчера, антитезис - сегодня, и синтез - завтра…» Замятин здесь своеобразно «переплавляет» Гегеля, Маркса, Плеханова, Ленина; он «спрессовывает» тысячелетия, столетия, размышляет о современном в контексте мировой истории: «Вчера был царь и были рабы, сегодня - нет царя, но остались рабы, завтра будут только цари. Мы идём во имя завтрашнего свободного человека-царя. Мы пережили эпоху подавления масс; мы пережили эпоху подавления личности во имя масс; завтра - принесёт освобождение личности во имя человека. Война империалистическая и война гражданская - обратили человека в материал для войны, в нумер, цифру. Человек забыт - ради субботы: мы хотим напомнить другое - суббота для человека». Что делать? На этот вопрос пытались ответить Чернышевский и Ленин. Искал на него ответ Плеханов из тамбовской Гудаловки ( кстати, земляк Нобелевского лауреата Николая Геннадиевича Басова). Это вечный «проклятый вопрос» встал и перед уроженцем черноземно-степной Лебедяни. Как отвечает на него, этот мучительно-тревожный вопрос, Евгений Замятин? - «Единственное оружие, достойное человека - завтрашнего человека, - это слово. Словом русская интеллигенция, русская литература десятилетия подряд боролась за великое человеческое завтра. И теперь время вновь поднять это оружие. Умирает человек. Гордый хомо еректус становится на четвереньки, обрастает клыками и шерстью, в человеке - побеждает зверь. Возвращается дикое средневековье, стремительно падает ценность человеческой жизни, катится новая волна еврейских погромов. Нельзя больше молчать. Время крикнуть: человек человеку - брат! - восклицает Замятин и продолжает: - На защиту человека и человечности зовём мы русскую интеллигенцию. Наше обращение не к тем, кто не приемлет сегодня во имя возврата к вчерашнему; наше обращение к тем, кто видит далёкое завтра, - и во имя завтра, во имя человека - судит сегодня».
К нашей дискуссии мы подготовили сообщение ещё об одной любопытной точке зрения на данную проблему – о философско-публицистической позиции Михаила Михайловича Пришвина. Недавно впервые опубликованы полностью дневники классика ( кстати, его биография тесно связана с Подмосковьем; бывал Пришвин и в Подолье, Поочье, на Москве-реке, Десне, Пахре)…
Земляк Евгения Замятина, Георгия Плеханова и Николая Басова по тамбовско-воронежскому, тамбовско-орловскому Подстепью Михаил Пришвин также пытался ответить на эти «вечные» вопросы о социально-психологической «категории состояния» энтропии, эволюции и революции.
Из пришвинских дневников 1917 года:
«Время такое головокружительно быстрое, кажется, всё куда-то летит, но вот попадается на глаза телёнок, жуёт он по-прежнему медленно, ровно, попади он как-нибудь в связь со временем, зацепись как-нибудь хвостиком за человеческое быстрое время - и в какой-нибудь час стал бы огромным быком.
Но это чудо не совершается, и природа творит своё дело, не подчиняясь желанию человека. Так что с природой считаться нужно».
Июльская запись:
«Неведомо от чего - от блеснувшего на солнце накатанного кусочка тележной колеи, или от писка птички, пролетевшей над полями, или от облака, закрывшего солнце, вдруг повеяло осенью, не той, которая придет к нам с новой нуждой и заботами, а всей осенью моей родины, с родными, и Пушкиным, и Некрасовым, с тетками, с бабами, с мужиками нашими, с дегтем, телегами, зайцами, и ярмаркой, и яблонями в саду нашем, и потом и с весной, и зимой , и летом, и со всеми надеждами и мечтами нераскрытого, полного любовью сердца. А потом вдруг: что это всё погибнет. Новое страдание, новый крест для народа русского я смутно чувствовал ещё раньше, неминуемо должен прийти, чтобы искупить - что искупить?.. - это мучительный вопрос для Пришвина
(как, впрочем, и для Плеханова, и для Замятина). - Так развязываются все узлы жизни. Вот развязалось в хозяйстве: сено сопрело, вышло из круга и теперь стало понятно, как мы уберемся. Так же и в этом узле всей России и всей мировой войны: Россия выходит из круга… На мой вопрос одному крестьянину, кому теперь на Руси жить хорошо, он ответил: «У кого нет никакого дела с
землей». Солдат ответит, у кого нет дела с войной, купец - с торговлей. И вообще - с настоящим. Кто будущим живёт - тому хорошо. Но будущее теперь никому не известно. Значит, тому хорошо, кто верит или даже просто стремится, движется».
Михаил Пришвин в дневниковой записи 1918 года фиксирует: «Многие в провинции спрашивали меня, видел ли я когда-нибудь Ленина и потом - какой из себя и что за человек. Пусть Ленин все равно какой, мне нужен в Ленине человек убежденный, честный, сильный. Узнав мое мнение о Ленине, мне говорят: а не могу ли я о всем потом Ленину рассказать, не вникнет ли он в положение по человечеству. Я еду, и мне кажется, я что-то везу в себе Ленину, я начал думать о том, что Ленин перестрадал, о будущем и что я могу сказать Ленину».
Из записной книжки того же периода: «Пламя пожара России так велико, что свет его, как солнца свет утреннюю луну закрывает, так невидим становится свет всякого нашего личного творчества, и напиши теперь автор подлинно гениальную картину, она будет как бледная утренняя луна, бессильная, лишняя».
Примечательны беседы Пришвина с Николаем Александровичем Семашко (1874-1949), «деловым человеком революции» (напомним, что Семашко - родной племянник Плеханова);споры о решении Ленина взять власть; мысли о вечном и сиюминутном («…одно и то же солнце светит нам при Рамзесе и Ленине»).
«…Одно и то же солнце светит нам при Рамзесе и Ленине…»
Удивительно переплетаются судьбы… Мы уже говорили о «малой родине» академика Николая Геннадиевича Басова, о его земляках Пришвине, Писареве, Данилевском, Плеханове, Замятине ( уроженце города Лебедяни).
… Уездная Лебедянь. Георгий Плеханов знал этот придонской городок
не только по одноименному очерку из «Записок охотника» Ивана Сергеевича Тургенева. Лебедянь была знаменита на Тамбовщине
«По самой середине карты - кружочек: Лебедянь - та самая, о какой писали Толстой и Тургенев. В Лебедяни - родился…» - это строки из автобиографических заметок Евгения Ивановича Замятина (1884-1937), одного из поклонников Г.В. Плеханова. Заметим, что плехановская Гудаловка соседствовала с селениями Лебедянского уезда, в которых многократно бывали (по разным житейским надобностям) дедичи и отчичи Георгия Валентиновича.
Евгений Замятин расскажет потом, как проходила его романтически-мятежная юность, одухотворенная утопическими писаниями «буревестников»,
«среди тамбовских полей, в славной шулерами, цыганами, конскими ярмарками и крепчайшим русским языком Лебедяни». Красный флаг тогда в
Лебедяни вывешивался, правда, не по случаю революционных манифестаций; на лебедянской пожарной каланче алое полотнище символизировало не социальную революцию, а мороз в двадцать градусов.
В чём-то Замятин как бы повторяет «путь» Плеханова: из тамбовского
захолустья в растревоженные грозовыми циклонами столицы. Загрезили переменами «все черноземные Ельцы, Лебедяни - с конскими ярмарками, цыганами, лошадьми, маклерами, номерами для приезжающих, странниками, прозорливцами». Из Липецка, «из кожинских знаменитых питомников» привозили в Лебедянь яблоньки для посадок: погрустит месяц липецкий саженец, а потом, в ответ на заботу, приживётся, станет гибким, готовым к
цветению.
Лебедянь - Петербург… Ритмы северной столицы, Комиссаржевская, Леонид Андреев, сочинения Плеханова, Струве, народников и демократов.
«Студенты мундирно-шпажные и студенты в синих косоворотках». «Студент-политехник косовороточной категории» Евгений Замятин окунулся в предреволюционное кипение страстей и надежд. В каком сражаться стане?
Михайловский или Плеханов? Данилевский или Валентинов? «В те годы быть
большевиком - значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком…» - вспоминал Замятин. Побывал в одиночной камере, изучал стенографию, штудировал Плеханова, Ленина, осваивал английский,
писал стихи, подражая Гейне и Радину, Шиллеру и Некрасову. Весною девятьсот шестого освободили и выслали на родину: «Лебедянскую тишину;
колокола, палисадники - выдержал недолго: уже летом - без прописки в Петербурге, потом - в Гельсингфорсе…»
В письме своей будущей жене Евгений Замятин утверждал, что он «искал всегда нового, разнообразия, опасностей - иначе было бы слишком холодно, слишком пусто… И вдруг - революция так хорошо встряхнула меня. Чувствовалось, что есть что-то сильное, огромное, гордое, как смерч, поднимающий голову к небу - ради чего стоит жить. Да ведь это почти счастье! Цель жизни, хоть бы на время, полная жизнь, хотя бы на время - ради этого стоит жить. А потом - тюрьма и сколько хорошего в ней, сколько хорошего пережито! Когда что-то подхватывает, как волна, мчит куда-то и нет уже своей воли - как хорошо! Вы не знаете этого чувства? Вы никогда не купались в прибое?».
