Author: Валентин Устинов
“РОЖДЕННЫЙ В МИРЕ ВЕДАТЬ КРАСОТУ...”
11(224)
Date: 17-03-98
Нашему постоянному автору, прекрасному русскому
поэту Валентину Алексеевичу УСТИНОВУ — 60 лет.
С юбилеем тебя, дорогой друг и брат!
РЕДАКЦИЯ “ЗАВТРА”
РУССКАЯ БАЛЛАДА
Рожденный в мире ведать красоту
от пагод Бирмы
до колонн Эллады —
я ныне строю русский храм баллады,
чтобы изведать духом высоту.
Сошлась на подвиг славная артель:
азарт мечты, горячность упованья,
мужицкий страдный труд
повествованья
и певчей грусти нежная пастель.
Какое счастье:
предвкушать момент,
когда, скрипя
предутренним морозом,
пойдут рядком поэзия и проза —
и, словно плотник,
ладить инструмент.
Как водится, затеяв храм до звезд,
созвал гостей на праздник начинанья.
И люди разной думы, воли, знанья
пришли почтить собой
заздравный тост.
Какие лозы пели на столах!
Какие страны сочиняли блюда!
Как восседали купно: будто Будда,
Христос, Конфуций, Яхве и Аллах!
Но пир ждала всемирная судьба.
И мне подали стопку состраданья:
"Вам неподвластна
вечность созиданья,
ваш храм недолговечен, как изба".
Таила мысль старинной думы яд:
"Вы шли сквозь Трою
от земель дравидов,
но — молоды. А это всем обидно.
Вам оптимизм терпенья
не простят".
И — в импортных дубленках
по плечам
(поскольку русский
добрый полушубок
вдруг стал дубленкой) —
гости с гордым шумом
рассыпались в машинах по ночам.
Но беззаботна русская душа!
И утро рассиялось первопутком.
Нас — трое.
Мы спешим — каленой шуткой
и непокорной волею дыша.
А край лежит — в буранных языках.
А вдаль посмотришь —
нет у дали края.
И наша кровь смеется и играет —
настоянная крепко на веках.
Ведь глянешь вглубь —
война, война, война.
Вокруг пройдешь —
то ненависть, то зависть.
Но вопреки —
душа вздымает завязь.
И веришь: близко русская весна.
Питомцы всех племен, веков и рас!
Те, в ком горька случайная обида!
Пусть вы правы,
пусть мы иного вида —
но вам ли, вам ли ненавидеть нас!
Уж таково величие страны,
уж такова слепая щедрость сердца,
что всех
прибывших в службу иноверцев
щедрее привечаем, чем родных.
Мы ввозим их в столицу на коне.
И каемся в немыслимых обидах.
И плачемся: земля вельми обильна,
да вот беда — никак порядку нет.
Он слушает — и начинает жить:
то бишь корить то в пьянстве,
то в безделье;
то даже в том,
что можем жить без денег;
и просто — в бескультурии души.
Не слыша возражений, осмелев —
решается...
И вот над Русью горькой
свистит бунчук,
кричит орел заморский
и рыкает, подъявши лапу, лев.
А то и проще: царь всея Руси —
сосуд кровей
из всех немецких княжеств —
полку с парада
путь в Сибирь укажет.
Иди — и о пощаде не проси.
А то и проще: отложив дела,
француз летит
в дуэль на Черной речке.
И выстрелит.
И будет думать — в решку.
И не поверит,
что стрелял — в орла.
А новый царь издаст другой указ —
и русские пойдут
на штурм Кавказа.
И ненависть святая черноглазо
прицелится — но не в него, а в нас.
И через век в отместку нам родит
Кавказ владыку.
Тот, стальной владыка,
почтит нас тостом:
за народ великий! —
когда народ — умрет, но победит.
Он — словно щит —
поднимет нас до глаз,
но окружит себя безродным сбродом.
И уничтожит несколько народов.
Но трижды больше —
уничтожит нас.
Да, терпелива русская душа.
Земля обильна. А порядку мало.
Но слышите? — легко, а не устало
шаги народа нашего спешат.
Идите к нам. Живите рядом, вдоль.
Втекайте в нас —
как реки в вечность, в море.
Пусть наше горе — вам пока не горе,
но ваша боль —
поверьте, наша боль.
Мы вас поймем: всю вашу красоту
и все заботы непохожих буден.
Но русскую балладу —
строить будем.
Такой народ: не жить без высоты.
Такой уж край —
ни краюшка в конце!
Душа такая — жарко от мороза.
И спутники — поэзия и проза —
в нас обрели себя одном лице.
АЙ, ВОЖА!
Ай! как полетели по долине-долине
стаей ястребиной сизоворонки.
Вышла полонянка:
— Конный мой сыне,
поклонись родимой сторонке...
Ахнули речки. Родники зарыдали.
Засмеялись
закаты-раскаты навстречу.
Экие дали! Ас-салям, дали!
Я, ваш потомок, вам поперечу.
Я ли в мамке за стельной коровой
не плавал по росам этой долины?
Я ли в батьке степью ковровой
не гнал ее плетью в рай кобылиный?
Ай, кумыс!
Лисы зверуют в моем малахае.
И смеется в котле белозубо рис.
И грусть по ячневой каше сдыхает.
Ай, Рязань! Орде поклонись!
Темник Бегич! Ему негоже
Русь щадить от воплей да мук.
Речку Вожу вожжой стреножил.
Речку Вожу до синей дрожи
натянул тетивой на лук.
Ай, как топот долину сушит.
Солнце ржет жеребцом в пыли.
Сладко! Нынче десятник Юшин
мне поклонится до земли.
Я, Ашплат, трехбунчужный конник.
Но в Иншакове кончу гон.
Ты покойник, Юшин, покойник.
Раб! ты будешь на подоконник
ставить яблочный самогон.
Ай, орда! По арканному кругу
вьется конная бечева.
Голосите — Рязань, Калуга!
Трепещи и молись, Москва.
Мы плетьми вас, плетьми —
как жонок! —
будем гнать — заливать тоской.
Где ты, Дмитрий —
великий княжонок?
Ты пока еще — не Донской.
Но! С чего бы навстречу круча?
Глянул Бегич: то не леса,
то не веер лучей из-под тучи,
не пропащие голоса —
копья! копья! шеломы! кони!
Ты не сбрендила, часом, Русь?
Не рехнулась от волчьей погони?
Ну, держи подол — доберусь!
Но! Навстречу орлом двуглавым
рати грянули с двух сторон.
И в сиянье хоругвей, в славе
в лоб ударил Димитрий. Он!
Хохотали, рыдали кони.
Отрывалась степь от копыт.
Сеча! Мамка, пади в поклоне
пред иконой небесных битв.
Пропаду! Хаджи-бей убит.
Каверга... Карбулык... Бегичка...
Растерзала их Русь — как рысь.
Мамка русская! Мне бы птичкой,
мне б лисой от стрелы спастись.
Вскачь!
Полынным страхом стреножен —
аж погиб малахай в кустах, —
к броду вымахнул...
Только Вожа
не текла — от кровей густа.
Ай, долина закатом закружит!..
Конь упал — пропаду без коня!..
Но настырный десятник Юшин
пощадил — полонил меня.
Ай, слетайтесь сизоворонки
разогнать над ордой ворон...
...Шесть веков на родовой сторонке
сею хлеб и варю самогон.
И Евгений Юрьевич Юшин
каждым августом входит в дом:
— Помянем наши вечные души —
сходим к Воже, судьбу запьем.
Выйдем к речке:
— Смотри! Кольчуга...
Сердце вздыбится горячо.
Наклонюсь, чтоб поднять подругу.
А она мимо рук по лугу
словно ржавая кровь течет...
ЛЮБОЗОРЬЕ
Когда ворвался в полуночье
веселый красногривый день —
то на лице березы очи
зажглись зеленым узорочьем
и тень шагнула за плетень.
И разом розовые воды
соткали из росы венец.
И — ошалевший от свободы —
ударил в солнечные своды
земли медовый бубенец.
Проснись, Марина! За Окою
я кину луг под ноги дню.
Войду в твой дом, побеспокою —
сорву горящую рукою
рассветной неги простыню.
Какая воля — наклониться,
купаясь в солнечной пыли,
твоей улыбкою напиться
и бубенцом повеселиться
во всю вселенную земли!
Пусть смертен миг.
Пусть посох ночи
за плесом шевелит кугу.
Но — слышишь! — бубенец хохочет.
Но жизнь закончиться не хочет.
И день пасется на лугу.
И я с тобой на крутогорье,
где только синий купол — кров,
живу в зеленой звени, оре
как ветер: любо! Любо, зори,
что есть веселая любовь!
Недаром сплетница-столица
трезвонит, взгромоздясь на тын:
— То — не заря, то — не зарница.
То по вселенной — веселиться! —
к Марине скачет Валентин!
1.0x
