РАСПРОДАЖА

Author: Владислав Артемьев
РАСПРОДАЖА (фрагмент романа “Обнаженная натура”)
2(215)
Date: 13-01-98
ПАШКА подробно принялся описывать свои злоключения. Когда он дошел до предательства Макса Ундера, рука полковника машинально дернулась к правому бедру, слепо стала нашаривать кобуру. По-видимому, тело помнило и чувствовало ее, как чувствует инвалид боль в ампутированной несуществующей ноге. Ничего не обнаружив на бедре, рука полковника судорожно сжалась в кулак.
Высоко подпрыгнул кот Лис и кинулся вон из комнаты.
И заголосила, завскрикивала, запричитала квартира, как восточная барахолка:
— Торшер! Торшер! Бронзовый, старинный!..
— Ковер! Персидский!
— Шуба! Лисья! Новая, ненадеванная!..
— Ун-ты! Ун-ты!..
И слышались еще крики жены скорняковой: “А чтоб вас Перуном побило! А чтоб вам кишки по столбам намотало! Чтоб вас разорвало на четыре части! Чтоб вам руки скрутило!”
И особенно горестное, заунывное из комнаты Касыма и Айши:
— Ай-и-и-вай-и-иджяляб-ай-и-и!..
Разграблено было почти все, из ценных вещей остался только старенький черно-белый телевизор “Рекорд”, аквариум с лягушкой, гири Кузьмы Захарьевича, да еще несокрушимо высился в углу коридора знаменитый старинный буфет — видно, не было силы, способной его утащить за пределы дома. Оторвали только бронзовые ручки, выбили стекла, но сдвинуть с места не сумели.
Жизнь в доме потекла своим чередом. Дома не в гостях, посидев — не уйдешь. Первые несколько дней жильцы еще пытались добиться правды и расследования, а потом, находившись по учреждениям, постепенно растеряли первоначальную решимость. Теперь, когда у них ничего уже не оставалось, кроме этого подгоревшего дома и дырявой крыши над головой, когда все так называемое “добро” их было растащено лихими людьми, они вдруг не то, чтобы переменились, нет, просто как-то успокоились, умиротворились. Долгие вечера просиживали они на кухне вокруг единственного старого чайника, уцелевшего благодаря своей ветхости и закопченности, вели тихие мирные разговоры, не торопясь, как прежде, разбежаться по своим углам. В паузах разговора прислушивались к шуму дождя за стеной, вздыхали каждый о своем. Тусклая голая лампочка мигала над головой, журчала струйка воды в раковине.
А там, за темными окнами, непонятной и тревожной жизнью жил дичающий и вырождающийся мир, клацал железными зубами, выхватывая и глотая куски собственной плоти, рычал от боли и голода, не догадываясь, что эту боль, эти рваные раны наносит он сам себе.
Была, была надежда у жильцов на лучшую жизнь, поскольку обещаны им были все-таки отдельные квартиры в новом доме-красавце на окраине Москвы. И все их долгие вечерние чаепития походили на вокзальное ожидание, каждый ждал своего поезда, и чувство скорого расставания поневоле делало их благожелательными друг к другу. Все же успели съездить и полюбоваться на последние отделочные работы в новом их доме, были уже и ордера выписаны на каждого... Но вдруг страшная и нелепая новость обрушилась на жильцов — их новый дом, почти полностью уже готовый, захватили Акуны.
— Какие такие Акуны?! — ревел на кухне полковник, наступая на бабу Веру, которая вернулась из жэка. — Ты толком говори, что тебе там сказали...
— Что еще за Акуны на нашу голову? — причитала Стрепетова.
Татарин Касым побледнел, обхватил голову руками и пошел из кухни. В дверях он обернулся и сказал:
— Теперь все.
И ушел. Минуту стояла мертвая тишина, потом загалдели, замахали руками.
— Сказали и сказали, — объясняла баба Вера. — Сами толком не знают. Вы, говорит, квартир уже не получите... теперь, дескать, кругом рынок, большие деньги у людей. Живите, говорит, пока, где находитесь, но скоро вас шурнут.
— Как так шурнут? — не поверил полковник. — Не имеют права.
— А нам, говорят, никакого права и не надо. Я тоже им говорила, что права не имеют, а они говорят закон такой уже есть, за все деньги платить.
Тихо вернулся на кухню татарин с плотницким топориком в руках, подошел к занавеске, выглянул на улицу и плотно задернул окно.
— Объясни, Касымка, ради Бога, не мучь! — взмолилась Стрепетова.
— Э-э, — скривился татарин, — Акун пришел, уходить надо.
— Ну нет! — полковник ударил кулаком о кулак. — Сам лично пойду. Разберусь на месте событий... Принеси-ка мне, баба Вера, мундир с орденами, он под матрасом у меня, в головах...
Полковник вернулся поздно вечером в растерзанном мундире и без орденов. Долго замывал раны в ванной, наконец вышел к жильцам и коротко сказал:
— Касым прав.
Расходились по комнатам притихшие и встревоженные. На город опускалась сырая осенняя ночь. Часов в одиннадцать откуда-то с севера послышался далекий рокот барабанов, все снова собрались в кучу, судили и рядили о том, что бы это все могло значить. Решили в эту ночь быть начеку, жгли костры вокруг дома. На кухне, склонившись над старым планшетом, мозговал полковник. Он сосредоточенно вычерчивал на бумаге какие-то загадочные круги и линии, сухо и бледно штриховал синие стрелки и, послюнявив карандаш, жирно и сочно выводил красные. Время от времени он, надев очки, внимательно вчитывался в потрепанную военную брошюру со звездой на обложке под названием “Массирование сил и средств в направлении главного удара”. За его спиной стояла Стрепетова и заглядывала через плечо.
— Че-орный во-рон, что-о ж ты вье-шься, — тихо пел полковник и перебивал сам себя раздумчиво. — Тэ-эк, здесь устроим засеку... Здесь у нас по плану забор... Над мо-е-ю го-ло-вой... Добро!
Рядом с Кузьмой Захарьевичем, примостившись на ящике, скорняк сшивал шкуры суровой иглой. Прикладывал к груди, к плечам, распарывал и начинал сшивать снова.
— Получается, Кузьма Захарьевич? — с надеждой робко спрашивала Стрепетова, вглядываясь в план.
— Добро, Любушка, добро!.. Вот тут слабина только, — указывал карандашом куда-то в угол листа. — Здесь у нас прогалина... Эх ты, сволочь людская! — ругнул он Макса Ундера. — Ну ничего, побьемся еще...
Утром следующего дня Кузьма Захарьевич вывел обитателей дома на улицу и приказал им оглянуться на дом. Над крышей в легком утреннем сквознячке трепетал привязанный к антенне красный флаг.
— Порядок! — торжественно произнес полковник.
— Я бы, Кузьма Захарьевич, водрузил и монархический стяг, согласно убеждениям, — попросил Юра. — Белый, золотой, черный.
— Водружай, — согласился полковник. — Стяг не запятнан.
— Кузьма Захарьевич! — обратился Родионов, — разрешите в редакцию отлучиться. Может быть, удастся шумнуть в прессе.
— Добро, — разрешил полковник. — Бей в колокола.
Против ожидания, Родионову пришлось задержаться на службе до самого вечера. Дело получалось слишком серьезное и запутанное. Сперва главный, выслушав о захвате квартир и нападении на дом, обнадежил:
— Это, Паша, абсурд! Быть такого не может! Зови Кумбаровича, разберемся.
Кумбарович, однако, оптимизма главного не разделил. Выслушал обстоятельства дела, подумал и сказал:
— Не знаю, не знаю... Надо съездить к своим, посовещаться.
И уехал на казенной машине. Вернулся он часа через три, вместе с ним в редакцию проникли два бодрых, уверенных юриста с черными кейсами в руках. Заперлись в кабинете у главного, деловито разложили на широком столе извлеченные из кейсов бумаги. Тяжко легла посередине коричневая плита с надписью “Свод законов”. Столбиком выстроились друг на друге книжки потоньше, справочники и учебники. Ворохом высыпались тонкие, несерьезные брошюрки, слепые бледные ксерокопии, газетные вырезки.
И закипела работа. Юристы, как два цирковых фокусника, перебрасывались бумажками, жонглировали книгами, шелестели легкими брошюрами. Едва один из них заканчивал фразу, другой подхватывал ее на лету, ловко управлялся с деепричастиями и соподчинениями и, не давая фразе остыть, швырял ее товарищу. Тот подхватывал ее и, словно борец на тренировке, расправлялся, как с тряпичным чучелом, проводил подсечки и захваты, перекидывал через бедро, брал на болевой прием. Да, это, безусловно, были профессионалы, даже Кумбарович и тот восхищенно крякал. Постепенно до Родионова доходило, что дело их проиграно изначально, что есть две-три зацепки, но связаны они с неимоверными финансовыми затратами и долгой юридической позиционной войной. Что жильцам обреченного дома еще очень повезло, ибо за территорию под домом уже полгода бьются два концерна. Какой-то ловкий чиновник из префектуры сумел продать им одни и те же недра под домом, взяв за это две взятки. Чиновник этот, впрочем, был недавно найден без головы, в подмосковных болотах. Есть, есть одна зацепочка, есть одна корпорация под названием “Бабилон”, которая могла бы побороться с этими гигантами, но опять же, причем здесь жильцы?..
— Но вот же “Свод законов”! — наивно указал пальцем Пашка на несокрушимую плиту.
Вдоволь насмеявшись, юристы сунули под нос Родионову какую-то мятую бумажку.
— Вот! Вот реальность!
Бумажонка потрепетала и растворилась в ловких в руках.
— Но ведь это захват, оккупация! — возмутился Пашка.
— Если бы... — покачали головами юристы. — Если бы обычная оккупация... Но это не обычная оккупация: просто земля продана.
— Земля продана, — пояснил Кумбарович. — А что продано, то не завоевано.
— Что продано, то продано! — заключили и юристы.
— Но так всю Россию можно продать! — возопил Родионов.
— А и продана, — восторженно подтвердили юристы. — Да так продана, что и дважды, и трижды... И все законно, без нарушений. Приватизация. Костромскую область, к примеру, четыре раза продали, там большая драчка назревает, надо бы успеть...
— Успеем, — спокойно сказал его товарищ, убирая документы в кейс. — А нет, так в Клину поработаем. Или в Смоленске, там тоже дел хватит.
Юристы исчезли стремительно, как и появились, ухитрившись каким-то образом одновременно проскользнуть в узкую створку двери.
— Вот так, Паша, ничего не попишешь, — грустно сказал главный. — Пиши не пиши, а все равно ничего теперь не попишешь...
Пашка поднялся и молча вышел из кабинета.