ЧЕТВЕРТЫЙ РАЙ

Author: Владимир Бондаренко
ЧЕТВЕРТЫЙ РАЙ
1(214)
Date: 7-1-98
РУССКИЙ НАРОД всегда живет мечтой о Рае. Ему мало было в древние времена Киевской Руси иметь коня, крепкий дом и красавицу жену.
Он обращался к своим языческим богам, прося удачи не только в ратном деле, не только в обильном урожае, но и в построении славянского братства, в воплощении счастья человеческого... Он мечтал о своем языческом Рае... Почитайте внимательно “Слово о полку Игореве”, вслушайтесь в древнерусские былины... Весь языческий мир — это мечта о взлете, о победе Добра... С тех времен живет в русских людях легенда о Беловодье, о сказочной земле, где царят справедливость и совесть...
С Крещения русских более тысячи лет назад вместе с языческими богами не исчезла мечта о человеческом братстве. Православие, может быть, потому так надежно осело на Руси, что его Заветы, его Проповеди были созвучны русской душе. Европейский рациональный, удобный для земной жизни протестантизм, давший основу для развития капиталистической экономике, был тесен для русского человека.
С мечтой о Рае жила и вся русская литература... Даже в своей обличительности, в критическом реализме, в беспощадном показе людских пороков, литература отталкивалась от мечты о Рае. Именно из высших христианских критериев исходя, Николай Гоголь писал свои “Мертвые души”, Федор Достоевский писал “Преступление и наказание” и “Бесы”, Николай Лесков писал “Некуда” и “Очарованный странник”...
Даже в заблуждениях своих русские писатели никогда не впадали в прагматизм, не переходили на подножный корм земных условий быта...
Даже злодействовали — отталкиваясь от небесного Рая, бросая вызов Богу, как случалось и с Львом Толстым, и с Михаилом Булгаковым...
Бунт привел в конце концов к мечте о Третьем Рае — Рае социалистическом. По сути, русская литература никогда не была сугубо атеистической. Сжигая одних богов, одновременно искала других...
Что может быть религиознее прямого богоискательства Владимира Маяковского или Андрея Платонова?
Или сравните западных авангардистов, прагматически изобретающих те или иные экспериментальные способы передачи слов, звука или цвета, и наших великих авангардистов начала ХХ века... Василию Кандинскому мало создать абстрактную живопись, он в приложении к холстам пишет свою книгу “О духовном в искусстве”, он обосновывает свой авангардистский Рай. То же самое делает супрематист Казимир Малевич. За его квадратами таится высшая идеологема. Его архитектоны живут мечтой о Рае... Павел Филонов обосновывает свою школу аналитического искусства, пишет свои духовные трактаты.
Так происходит с каждым великим русским изобретателем — Татлиным, Мельниковым, Хлебниковым, Эйзенштейном, Мейерхольдом, Вахтанговым, Таировым... В споре с христианскими идеалами, даже в богохульстве, художники разворачивали свои еретические проекты Рая.
Реалистическому пониманию русской мечты они противопоставляли технотронную, ноосферную, супрематическую, футуристическую — но мечту о Рае... История русского авангарда — это прежде всего, десятки дерзновенных манифестов человеческого духа.
Пришедшая на смену нашим мечтателям с воспаленными глазами и с картонно-фанерными Башнями Третьему Интернационалу, Летатлинами и нереализованными проектами горизонтальных небоскребов эпоха Днепрогэсов и Магниток создала свою мечту о Рае... Увы, реальные проекты осуществлялись часто на человеческой крови, но никаких ГУЛАГов не хватило бы для осуществления этого грандиозного советского замысла о новой цивилизации... Великая вера двигала миллионами людей. Мечта о советском Рае развивала русскую цивилизацию в течение трех поколений.
Бывшие комсомолки, распевавшие “Гренаду” и “Взвейтесь кострами...”, становились бабушками, а их внуки еще жили мечтой о русском Космосе, о грандиозных стройках, осваивали Целину...
И литература под стать им самим была заряжена мечтой о советском Рае... Что бы сейчас ни говорили, и как бы сейчас ни оправдывались, но и лучшие стихи Евтушенко и Вознесенского, Окуджавы и Ахмадуллиной были продиктованы их советской мечтой о Рае...
Ярослав Смеляков и Александр Твардовский, Михаил Шолохов и Леонид Леонов, Константин Симонов и Алексей Арбузов — навсегда останутся в русской литературе советскими авторами, несмотря на их лагеря, войны, бараки и коммуналки... Никто не осмелится сказать, что они писали из чувства страха или ради денег и карьеры...
Но и русские писатели, оказавшиеся в эмиграции, воевавшие в белой армии и проклинавшие советскую власть, тоже никогда не смогли отказаться от чисто русской мечты о Рае... За каждой из армий — за белой и за красной — стояли свои гениальные мечтатели, скрестились две мечты о русском Рае... Не свои брошенные имения вспоминали Иван Бунин и Дмитрий Мережковский, Владимир Набоков и Гайто Газданов, Алексей Ремизов и Иван Шмелев... Не об исчезнувших бриллиантах и денежных состояниях плакались белые мечтатели, а о погубленной русской мечте, о монархическом варианте русского Рая... Первая эмиграция так и прожила на чемоданах, готовясь мгновенно вернуться в Россию, спасать Россию.
Вторая эмиграция готовила свой вариант русского Рая, но и они не могли жить без своей великой мечты. Перечитайте книги Сергея Максимова, Ивана Елагина, Бориса Ширяева, Бориса Филиппова, Леонида Ржевского, Николая Нарокова, Дмитрия Кленовского, Григория Климова — даже в самом яростном противостоянии они не могли замкнуться на сытую буржуазную жизнь...
А разве не на своем варианте русского Рая держится проза Александра Солженицына и Владимира Максимова, Георгия Владимова и Андрея Синявского? Как бы они ни старались, полный повтор прошлого Рая в России невозможен. Можно воспеть песнь о “России, которую мы потеряли”, подобно Станиславу Говорухину, можно прочитать поминальную молитву, но уже во имя будущей России и будущего русского Рая.
СЕЙЧАС ПЕРИОД РАСТЕРЯННОСТИ, период новых поминальных обрядов. Нет никаких глобальных кризисов самой литературы, есть период созревания мечты о новом русском Рае. Когда у русских писателей при всех эстетических и политических пристрастиях теряется представление о Рае, литература начинает пробуксовывать. Одни писатели обращаются к истории, черпая в сложнейших исторических периодах, в смуте ли, в расколе, в революции свои представления о будущем, свои варианты выхода из кризиса, другие писатели поют песнь о великом прошлом, создавая уже ностальгические памятники советской цивилизации. Как пишет в одном из своих последних стихотворений, опубликованных в шестом номере “Дня литературы”, Николай Тряпкин:
Пусть иных зовут другие страны,
Пригревают даже навсегда.
А мои стихи, грехи и раны
Исцеляет Красная звезда....
И скажу вот так по этой части,
Отчий край воистину любя:
Я родился при советской власти —
И другой не мыслю для себя.
Вроде бы никогда замечательнейший русский поэт Николай Тряпкин не был обласкан и прикормлен этой советской властью, скорее, испытывал всяческие неудобства от нее. Но он не может, как и всякий русский настоящий поэт, писать вне мечты о Рае, а другого варианта Рая ему уже не дано... И он будет до конца стоять на своем, как стоял на своем и трагически погибший поэт Борис Примеров, автор уже знаменитой предсмертной “Молитвы”:
Боже, который Советской державе
Дал процвести в дивной силе и славе,
Боже, спасавший Советы от бед,
Боже, венчавший их громом побед,
Боже, помилуй нас в смутные дни,
Боже, Советскую власть нам верни!
Поразительно, что в трагические дни крушения третьего Рая легенды о нем слагают не деятели прикормленной и циничной советской элиты, не авторы “Лонжюмо” и “Братской ГЭС”, не лауреаты сталинско-ленинских премий от Олега Ефремова до Дмитрия Лихачева, а изгои системы, верные хранители русской державности, извечные консерваторы с крестьянскими почвенными корнями, певцы крестьянского народного Рая... Поразительно и то, как глухо ухо наших либералов, не чувствующее трагическую красоту этих последних солдат советской империи...
Меня удивляет неплохой поэт и публицист Юрий Кублановский, который за последние годы отказал в таланте, грубо высмеял поэзию и Бориса Примерова, и Юрия Кузнецова... Можно было объявить о своем политическом несогласии с ними, но не увидеть значимость их поэтического дара, не прочувствовать высокую трагедию их мечты о Рае — значит, признать прежде всего свою эстетическую ущербность. Это все равно, что отказывать в таком же высоком даре Николаю Гумилеву и Ивану Бунину из-за их антиреволюционности, Владимиру Маяковскому и Андрею Платонову — из-за их богоборчества...
Как в подобном случае метко выразился Александр Солженицын в адрес Андрея Вознесенского: ”Деревянное сердце, деревянное ухо”.
Умирает ли Россия? Умирает ли русская культура? Нет. Умирает былая мечта о Рае. Когда-то схоласты на все века обозначили категорически: “Москва — Третий Рим, а четвертому не бывать!” Будто можно кому-то предугадать Божий промысел... Будет в России и четвертый Рим, и пятый... А если не четвертый Рим, то четвертый Рай...
Никогда нам не вернуться в былую языческую Русь, Русь первого Рая, о которой сегодня страстно мечтают сторонники славянского языческого братства... Никогда нам не вернуться и в былую православную монархию, как бы хороша они ни была в определенные исторические эпохи, как бы ни манила к себе сторонников второго православно-монархического Рая.
Даже вернувшись в Православие, обратившись к вере отцов и дедов, мы уже пойдем дальше в будущее, а не в сказочное прошлое Святой Руси, которое и тогда-то, в прошлые века, было более сказочным, чем реальным. Более — в мечте о Святой Руси, чем в своей достаточно жесткой реальности, когда и царей наших убивали князья и графья из лучших родов только так — табакерками, когда и народишко православный продавали пачками, как негров в США, продавали свои же русские аристократы, не чуждые ни веры православной, ни доблести воинской... Не случайно так разом рухнула тысячелетняя православная держава, и никто не поднялся всерьез на ее защиту... Не случайны слова последнего царя: “Измена, кругом измена...” Не случайно и его отречение — это и был конец второго Рая... А большевики пришли уже потом, подобрали остатки рухнувшей державы...
Не случайна и оппозиционность почти всей нашей русской литературы Х1Х столетия, оппозиционность к их реальности, исходя из представлений о русском Рае...
Но и третий Рай, несмотря на трагические песни о нем, уже не вернуть... И о третьем Рае писали, исходя из мечты о нем, противопоставляя часто кровавую реальность. Мечтали все — от Николая Островского с его ошеломительным Павкой Корчагиным, который еще вернется к своим читателям, до Николая Клюева с его керженским вариантом советского Рая...
Не отбрасывать надо, подобно нынешнему “Новому миру”, возглавляемому бывшим советским писателем Сергеем Залыгиным, а бережно сохранять последние страницы художественной летописи третьего Рая. Если память о втором Рае унесли в свою эмиграцию и воплощали еще в течение полувека наши серебряные классики от Бунина до Бориса Поплавского, то нашим последним советским летописцам уезжать некуда. И место им — самое почетное — в нашей современной литературе. Думаю, еще лет тридцать-сорок мотивы третьего Рая будут если не главенствовать в русской литературе, то занимать достаточно серьезное место. Именно на культурном и идеологическом пространстве этого Рая с неизбежностью будут существовать и его антагонисты, такие, как Александр Солженицын и Виктор Астафьев, Фазиль Искандер и Георгий Владимов. Другого пространства им не отведено самой историей...
Но уже последнее крупное явление советской литературы — проза сорокалетних — Владимир Маканин и Владимир Крупин, Владимир Личутин и Руслан Киреев — может стать и первым свидетелем четвертого Рая... А если не они, то последующие поколения, те, кому сегодня под тридцать-сорок лет, и совсем молодые — в хаотичном, в суматошном, в драматическом поиске своей сверхзадачи... Ну не дано русской литературе жить без мечты о Рае... Не дано быть просто профессиональной литературой, высококлассным чтивом, остроумным зрелищем, изобретательным кроссвордом.
Может быть, потому мы часто и не дотягиваем в чистом профессионализме, что нас затягивает мечта о Рае?! Может быть, это наш великий исторический минус, мешающий вести благоразумную благополучную бытовую жизнь? Но это так.
И каждый раз кто-то доводит за нас до совершенства наши великие идеи и замыслы, получает за нас весьма бытовые Нобелевские премии...
Не будем завидовать. Нам другого не дано.
Не завершил великий Станиславский свою систему, но все театры мира учатся у него, совершенствуя гениальный замысел. Не завершил Маяковский, не завершил Достоевский, не завершил кинорежиссер Эйзенштейн... Даже Кандинский с Филоновым, Татлин с Малевичем лишь показали замысел великого эксперимента, а затем до нынешней поры на этом пространстве совершенствуются все художники мира.
Пусть циники и любители подножного корма издеваются, но Россия на самом деле — родина слонов. И мамонты до сих пор находятся в просторах Сибири. Россия рожает мамонтов, а уже практичный Запад получает из мамонтов вполне цивилизованных слонов и слоников.
Вот почему не жалеют денег ни Соросы, ни Букеры, отучая нашу литературу от поисков любого Рая. Вот почему, не жалея денег, уничтожаются следы литературоцентричности в России... Россия — страна слова. Первичного слова. И самое первичное христианство — православное — не случайно у нас обрело свою дальнейшую жизнь. Не случайно на Западе нашу Православную Церковь так и называют — ортодоксальной церковью. Это тот мамонт, из которого практичный запад умудрился выстрогать вполне им приемлемое, не мешающее бизнесу и профессионализму протестанство... Протестантский слоник очень удобен в жизни. Сочетание красоты и пользы... Не будем им мешать. Даже будем пользоваться их уроками, их технологиями, их изобретениями. Но нам не уйти от нашей мечты о Рае.
КАК ПРОТИВОЯДИЕ от четвертого Рая нашей литературе привит постмодернизм. Смешение всех вариантов Рая, смешение эпох и стилей, смешение всех правил игры. Конец истории...
Что-то в наших поисках Рая: имперского, советского, монархического, православного, авангардистского, технотронного — постоянно пугает западный мир. Пугает еще со времен первых крестовых походов.
Вот потому и объявляют пышно о смерти русской литературы то Виктор Ерофеев, то Борис Парамонов, то Александр Гольдштейн. Не случайно книга последнего “Расставание с Нарциссом” завоевала сразу две главные демократические премии 1997 года: и Букера, и Антибукера...
В этих опытах поминальной риторики, написанных умным пером в Тель-Авиве, утверждается, что никогда еще” с такой силой не ощущалась ее (литературы. — В. Б.) израсходованность”. Александр Гольдштейн признает, что “эта книга написана под знаком утраты: обширный цикл... русской литературы... от авангарда и социалистического реализма до соц-арта и концептуализма, завершился, не оставив взамен ничего, кроме растерянности”... Автор радуется своему некрофильству. В жанре риторики некрологических церемоний он сообщает читателям о благополучной смерти русской литературы. ”Это была нарциссически собой упоенная, абсолютно самодостаточная литературная цивилизация, духовно исключительно интенсивная, которая в какой-то момент не смогла выдержать собственной красоты”... Отсюда и поминальное название книги — “Расставание с Нарциссом”, под которым и подразумевается эта самая “самодостаточная литературная цивилизация” России.
Автор предельно откровенен в радостном упоении от смерти русской литературы. ”Памяти империи и литературы, нераздельных, как Нарцисс и его отражение, и умерших от непереносимой взаимной любви, посвящены эти очерки”, — восклицает наш дальний исследователь из Тель-Авива, и ему радостно подпевают, также радостно радуясь смерти и империи и литературы, главный редактор “Независимой газеты” Виталий Третьяков, координатор малого Букера и одновременно член жюри Антибукера Александр Михайлов, Лев Аннинский и другие... Чему радуетесь?..
Пусть Александр Гольдштейн на берегу Средиземного моря приходит в восхищение от “...погибшего Нарцисса”. Как истинный некрофил он вожделеет по погибшему, утверждая даже его нетленную красоту...
Мы неизменно будем стремиться к живой плоти и искать в литературе сегодняшнего дня устремление к новому Раю.
Сколько раз уже хоронили русскую литературу, еще со времен легендарного Бояна, но политая мертвой водой никуда не исчезающей державности, а затем восприняв струю живой воды новой мечты о Рае, русская литература ждет нас накануне третьего тысячелетия...
Даже постмодернизм в русском варианте устремлен к этому новому Раю. Возьмите “Борис и Глеб” Юрия Буйды, возьмите “Бесконечный тупик” Дмитрия Галковского, возьмите даже нашумевший роман Виктора Пелевина “Чапаев и Пустота”. Не знаю, что задумывал Пелевин, но он придал новую жизнь русскому народному герою Василию Чапаеву. Нынешние подростки узнают о Чапаеве по интернетовскому варианту Пелевина, но он все такой же героический персонаж. Он становится непобедимым былинным богатырем и отнюдь не похож на застывшего в гробу Нарцисса...
Может быть, нет былой слитности, нет привычного ядра новой литературной галактики, но именно новая реальность России вызвала к жизни романы Юрия Козлова и Анатолия Афанасьева, Сергея Сибирцева и Алексея Варламова... Как ледокол среди застывших ледовых торосов уходящего века, прорывается, подминая под себя все былые войны и катастрофы, Александр Проханов. Его и видеть не хотят ни поминальщики по былому, ни борцы с литературоцентризмом, ни коммунистические ортодоксы, потому что феномен Проханова вписывается уже в цивилизацию третьего тысячелетия, а его мифы о прошлом наслаиваются на футурологические воспоминания о будущем.
Главное в том, что он не боится нового Рая, каким бы он для России ни был. Вместо уничтоженного крестьянского Рая он готов ставить и на бомжеский Рай, на Рай русских “дворовых команд”...
А разве не к Раю устремлен герой нашумевшего фильма “Брат” Данила Багров? Да, он самый что ни на есть грешник, обученный нашим веком убивать... Но он и ищет выход из своей эсхатологии. Он не хочет ни конца истории, ни конца света, ни безысходности своей жизни. Он активно сопротивляется своему же жизненному предназначению. Это не его Рай — кровавая мочиловка. Его обязали, его обучили и его же оболгали. Может быть, для утверждения нового Рая и потребуются его умение и профессионализм? Христианство тоже строилось на крови. И новая столица России Петербург омывалась народной кровушкой. И третий советский Рай не обошелся без потоков русской крови... Увы... но возможен ли вообще Рай без крови? Назовите цивилизацию, которая обошлась без кровопролития?! Но не будем смешивать даже смертоубийство с апокалиптическим прогнозом... На гонца Апокалипсиса Данила Багров никак не похож. Скорее на солдата будущей Державы... На человека, жаждущего нового русского братства. новой национальной мечты. Это, к счастью, не опустошенный убийца из “Криминального чтива” или из “Прирожденных убийц”. Не серийный маньяк и не мафиозный исполнитель акций. Значит, на него можно надеяться... Это тот Савл, который готов обратиться в Павла, и лишь ждет своего Христа...
Четвертый русский Рай еще не обозначен четко, еще разрознены его гонцы и вестники, еще не обозначены те литературные явления, которые определят направленность новой литературы. Но уже понятно направление главного удара, понятны пути отхода от старых мифов.
В своей острой концептуальной статье “Сумерки литературы” ее автор, молодой прозаик Алексей Варламов, подводя итоги апокалиптическому сумеречному периоду, сам считает, что “нам остается надеяться на то, что переходные эпохи рано или поздно заканчиваются”. Алексей Варламов без всякого снисхождения считает, что большинство постсоветских художников любого направления уже неисправимо апокалиптичны и не видят выхода в будущем. “Вся существующая ныне литература — и правая, и левая, и реалистическая и постмодернистская — плоть от плоти уходящего времени... ”Постсоветская”, хочет она того или нет, долго будет хранить родимые пятна “Великого Октября” и социалистического реализма, сближаясь и отталкиваясь от него (творчество Владимира Сорокина, Виктора Ерофеева и им подобных...)” Она вся, по утверждению Варламова, пронизана Апокалипсисом, но как ни странно, сегодня это ее и объединяет... В чем-то Алексей Варламов прав. На самом деле почти всю нынешнюю словесность можно объединить под названием “апокалиптическая проза”... Конец Матеры, конец Матренина двора, конец царской империи и как символ — вся мистическая история с перезахоронением останков царской семьи, попытки перезахоронения творца новой советской империи — Владимира Ленина... Все в одни и те же дни, все — в одном кругу лиц, какое-то единое завершение и второго и третьего Рая, конец советской власти, конец традиционных границ России, конец прямых наследников рода Романовых, конец русского крестьянства, конец фольклора, конец могучей армии... Не много ли концов? Все эти плачи перепутаны, и не знаешь, где заканчивается плач по Советскому Союзу и начинается плач по традиционным ценностям...
Нет, все же веселее звучит высказывание бывшего диссидента Леонида Бородина: ”Нет, не верю в конечность наших времен. К апокалиптическим настроением знакомых моих отношусь с подозрением
У одних в глазах перст наказующий: ”Скоро ужо вам всем будет по грехам вашим!” У других лень жить и думать, и делать. У третьих гордыня.
Убеждены они в том, что являются именно теми блаженными, которые посещают сей мир в его минуты роковые. Простой политический кризис их не устроит. Им подавай Второе Пришествие!”...
Не случайно Алексей Варламов назвал эти слова Бородина самыми характерными для мироощущения нынешней интеллигенции. Но и сам Варламов не избежал налета все той же апокалиптичности, скорее, как модного поветрия...
И верно, названием “апокалиптическая литература” можно сегодня объединить и последнюю прозу прекрасных наших деревенщиков, и начинающуюся прозу новых реалистов Олега Павлова и Олега Ермакова, тупиковые находки наших постмодернистов и антиутопии популярных беллетристов. Поэзию Татьяны Глушковой и поэзию Юрия Кузнецова, плач последних советских поэтов и угасающие надежды сторонников монархии...
Но даже приняв термин “апокалиптическая литература” как дежурный, как регистрирующий особенность сегодняшнего литературного процесса, я упорно не хочу за него цепляться и с радостью отдаю его в любые чужие руки...
Нам нужна не реставрация времени, это невозможно, а обновление национального мифа... Пусть в общей апокалиптической пляске пляшут призеры Букера и ностальгические поклонники иных времен...
Во-первых, самые талантливые и выносливые из этого апокалиптического круга соскочат, как только завиднеется утренний луч нового Рая.
Во-вторых, это апокалиптическое единство по-своему сплачивает вместе всех постсоветских художников и послужит надежным мостом для нового национального мифа. Также и советская культура росла на общих стонах о погибели земли русской писателей дореволюционного периода и периода первой эмиграции, впитывала общие традиции и общий национальный менталитет, но уже устремлялась вверх, в будущее.
Лучше единство даже апокалиптическое, чем полный хаос и племенная вражда. Если на русско-советском плаче по прошлому держится Союз писателей, то за общим призывом ”Все кончено”, с неизбежностью из его же рядов последует новый радостный крик младенца: ”Здравствуй новый день!”...
В-третьих, о чем я уже не раз писал, не надо смешивать традиционно катастрофический конец столетия, а тем более — тысячелетия с эсхатологическим предчувствием конца света...
Эпохи в своих родах похожи отнюдь не на людей, а на большую рыбу, идущую на нерест, отнерестилась... и умерла... Смерть даже крупнейшей исторической эпохи, мистически связанная и с смертью столетия, и со смертью целого тысячелетия, одновременно должна радовать нас рождением нового третьего тысячелетия и новой исторической России...
Может быть, именно нам, по велению Свыше единственным и избранным так определено : с наступлением нового тысячелетия наступает время новой России... А все остальные едва-едва перетягивают с борта одного столетия на борт другого привычную отяжелевшую ношу дряхлеющих организмов.
Да, мы нищи и голы рядом с могущественной Америкой... Так же, как нищи и голы были славянские и германские варвары рядом с могущественной Византией. Где та Византия? Как говорит Данила в фильме “Брат”: ”Кердык вашей Америке”... Мы успели снять, сбросить с себя шкуры прошлых столетий и опять неприлично варварски выглядим.
Остается всего лишь пустяк, но часто неподъемный: дать новым варварам мечту о новом Рае.
О четвертом Рае, который и соберет воедино варваров третьего тысячелетия...
Вот чего боятся наши умные оппоненты из разных концов мира, и вот почему они всматриваются и вслушиваются в музыку новой реальности.
Они настраивают нас на поминальную риторику, но даже такой твердый национальный русский традиционалист, как Борис Екимов, смеется над ожидаемым Апокалипсисом... “Жить надо, ребята!” — сказал он своим слушателям в зале при присуждении ему премии Москва-Пенне...
Есть земля, есть богатые недра, есть талантливейший народ на этой земле, есть история народа, есть его великая культура, есть опыт и прошлый и настоящий, и есть невиданная новизна происходящего, когда еще никто не знает, какими мы станем завтра...
Новое поколение мне интересно не только тем, что оно “пепси” пьет, но и тем, что водку меньше пьет, и работать учится по-другому. И прощать не собирается обид никому. ”Кто с мечом придет, тот от меча и погибнет”.
Это тоже сказано молодыми лидерами тысячу лет назад... Если нация сумела переродиться накануне нового тысячелетия — значит накануне новый пассионарный взлет... Братья и сестры, вперед, навстречу новому русскому Раю!!!