Техника и власть: перекрёстки взаимодействий

Категорию власти считают центральной категорией философии права, и, как любая спе­циальная философская дисциплина, философия права связана с метафизикой и онтологией. В метафизическом понимании/власть проявляет себя в качестве функционального аспекта воли. B зависимости от того, как трактовать волю, - либо как проявление человеческой свобо­ды в сугубо политическом (либералистском) понимании этого слова, либо обращаясь к ее метафизическим основаниям, - власть получает различные истолкования В первом приближении воля есть выражение свободного человеческого целеполагания, целеустремленность человека. Тогда власть выступает в качестве способности или потенциальной возможности личности, социальной группы навязывать свою волю другим участникам социального взаи­модействия и управлять их действиями посредством насильственных и (или) ненасильствен­ных средств. В качестве средств осуществления власти могут выступать экономические, идеологические, политические, организационно-правовые механизмы, а также авторитет, традиции, насилие. К этому следует добавить и информационно-символическую составляю­щую проведения власти, доминирование которой в современных условиях отмечает Э. Тоффлер. При этом не следует забывать, что совокупность средств для достижения цели фиксируется категорией «техника», и если признается, что власть не может проводить себя без соответствующих и весьма разнообразных средств, то следует признать, что власть и техника_связываются при помощи общих для них категорий «цель» и «средства».

Онтологическая перспектива

Утверждение, что техническая направленность деятельности человека коррелирует, а порой и просто совпадает, со стремлением к власти - можно считать весьма банальным: оно закреплено в самих структурах языка. Так, этимологическая связь техники и власти уже про­слушивается в значении древнегреческого слова «демиург», переводимого как «мастер»: де­миург - это повелевающее божество и творец мира, а мастер - это и господин, и ремеслен­ник. И там, и тут, если язык, согласно М. Хайдеггеру, говорит о бытии, проявляет себя онто­логическая связь технической деятельности с властвованием, направлено ли последнее на подчинение и преобразование природы, или на подчинение других людей. Тем более, если расширительно трактовать технику как совокупность средств для достижения целей, незави­симо от «природы» этих средств и целей, то тогда сущностная грань между действием мас­тера-инженера и мастера-политика вообще стирается. Одной из главных особенностей технического действия человека является его способ­ность постановки и достижения цели на пути выбора и привлечения соответствующих средств. При этом достигнутые цели становятся промежуточными средствами для достиже­ния других целей. Так, согласно Ф Ницше, любая целенаправленная деятельность в пределе может быть сведена к цели умножения власти. Стало быть, общая конечная цель техники как целенаправленной деятельности - умножение власти, и, наоборот, умножение власти достигается через технику. Воля к власти сама по себе, в силу своей метафизичности, дает деятельности направление, смысл, способ достижения цели, и тем самым превращает ее в техническую деятельность Воля к власти выражается в направлении, в смысле, в способе затраты сил: с этой точки зрения превращение энергии в жизнь и «жизнь в высшей потенции» является целью. Таким образом, воля к власти способствует возникновению и разви­тию техники, есть ее метафизический и биологический источник, а целью развития ее тогда будет являться «жизнь в высшей потенции». Техника есть проявление особой жизненной ак­тивности, а сама активность, согласно Ницше, есть тяготение к власти Одной из специа­лизаций воли к власти является воля к техническому творчеству, как она проявляет себя в жизни человека. Именно в человеческой технике, в силу ее прогрессивистского характера, воля к власти находит свое наиболее полное удовлетворение.

Связь технической активности человека со стремлением к власти многим кажется оче­видной Например, Н А Бердяев пишет о парадоксе господства техники, когда техника, при­званная обеспечить господство человека, сама господствует над человеком: «техника дает человеку чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и экс­пансии», но «творение восстает против творца, более не повинуется ему». Связь техники и власти уже «с порога» звучит в многочисленных определениях техники К. Ясперса: «техника - это совокупность действий знающего человека, направленных на господство над приро­дой...», техника - это умение, «способность делать и обладать», «техника господствует над природой посредством самой природы». Немецкие философы техники также выделяют «во­лю к власти и подчинение природы» в качестве одного из «существенных элементов техни­ки». Следует отметить, что здесь речь идет о технике в «узком» смысле, об артефактно- объективированной в вещах технике, технике как совокупности искусственно созданных вещей, внедренных в природу, и в совокупности составляющих искусственную среду обитания человека. Но среду обитания человека составляют не только веши, но и другие люди. Также большой проблемой для человека оказывается он сам, его внутренняя психическая энергия. Если техника выявляет себя в жизнедеятельности человека перед лицом угрозы жизни, то источники угрозы усматриваются не только в объективном мире природы, где, по словам Э. Блоха, каждый след таит в себе неожиданное и каждая сломанная ветка заставляет заду­маться, но и в другом человеке и других людях, и кроме того, - в самом человеке. Техника не существует без объекта, на который она направлена. Общая направленность техники устанавливает отношения власти между человеком и природой, между людьми, культурами, обществами, государствами, а также между человеком и им самим. Направлен­ность техники - это направленность к власти. Техника является реальным «представителем» власти в этом мире, средством подчинения природы и управления людьми. С другой стороны, власть - это то, что использует средства для достижения господства, а значит, не может обходиться без техники как в «узком» (совокупность артефактов, имеющих утилитар­ное применение), так и в «широком» (инструментальном) смысле. Власть не может реализо­вываться иначе, как с применением технических приемов. Техника делает власть эффектив­ной. Неэффективная власть теряет свои способности властвовать, и поглощается другой, бо­лее эффективной властью. Таким образом, власть оказывается почти тождественной технике. Связь власти и техники очевидна. Но эта очевидность сама становится проблемой, заставляет задуматься над тем, как выйти из тотальности отношений власти и техники, в которой стираются всякие различия между ними и внутри них.

Стремление к власти неоднородно. Оно направлено как на покорение природы, так и других людей, а также на утилизацию психической энергии отдельного человека. Отсюда возникают и технические средства, которые призваны для реализации человеческого целеполагания в отмеченных сферах. Они распадаются, соответственно, на три группы: машинная, производственная техника, феноменальным выражением которой становится та, или иная вещь, техника реализации политических стратегий, управления людьми; психотехника, ка­сающаяся задач по выработке средств для достижения внутренней гармонии человека с са­мим собой, работы над своим внутренним. Стремление к власти проявляет себя во всех от­меченных сферах человеческой жизни, хотя в более узком смысле о связи техники и власти, как категории политической философии и философии права можно говорить только во вто­ром случае, когда ставится задача - навязать волю одного человека (или группы) другому человеку (или группе), управлять действиями других людей. Таким образом, решение вопроса и связи техники и власти зависит от широты толкования понятий «техника» и «власть». Вариантов здесь множество. Если технику трактовать уз­ко, только как «машинную» технику, как совокупность вещественных артефактов, функцио­нирование которых реализует те, или иные цели, а власть - только как политическую власть, то связь между техникой и властью окажется опосредованной. Однако данная трактовка ока­зывается теоретически и концептуально не плодотворной. Часто оказывается, что техниче­ские устройства, их наличие, детерминируют соответствующие политические стратегии На­пример, политика государства, обладающего ядерным оружием, отличается от политики го­сударства, имеющего в своем распоряжении копья, луки и стрелы. Так, производство ком­пьютеров и программного обеспечения изменяют сам характер власти, отодвигая на задний план истории насилие как одно из архаичных способов проведения власти (О. Тоффлер). Если расширить понимание техники и определить ее как совокупность средств для достижения любых целей, при замыкании власти только на сферу политики, то техника и власть будут соприкасаться в сферах отношений между людьми. При таком подходе окажется пра­вомерной выработка таких понятий, как «социальная техника», «социальная инженерия», «социальное проектирование», концепций управления людьми посредством целенаправлен­ной и операциональной стратегии действий. Все это само по себе уже оказывается техникой, не говоря о привлечении «вещественных» средств для достижения политических целей. Примерами здесь могут служить методы и средства ведения войны, использование средств массовой информации, политические технологии проведения выборов и т.д. Здесь важны не только возможности, предоставляемые техническими устройствами, но и разработки кон­кретных программ целенаправленных действий, которые, по своей сути, являются техниче­скими. Если не ограничиваться пониманием власти только сферой политического, а, онтологизировав это понятие, включить в него и природу, то тогда техника даже в «узком» смысле предстает в качестве средства овладения природой, господства над ней. Представ в качестве средства покорения природы, техника овладевает человеком, ставит его в зависимость от са­мой себя. Для нас отмеченный парадокс не будет поводом для критики самой техники, кото­рая, якобы, вместо того, чтобы освобождать человека, его же и подчиняет. Этот парадокс от­сылает к метафизическим корням проблемы, где властвует само природно-сущее. Онтологизируя «волю к власти» Ницше указывал на ее укоренённость в основаниях бы­тия природы и человека: «глубочайшая сущность бытия есть воля к власти». Так, физиче­ское понятие «силы» не способно что-либо объяснить, а может только обозначить, описать явления посредством формул. Понимание явления требует дополнения силы «некоторой внутренней волей», которую Ницше называет «волей к власти». Мы способны «понимать» движение, притяжение и отталкивание, только если за ними стоит «намерение». Без «наме­ренности» притяжение и отталкивание останутся «совершеннейшими фикциями» «Воля к власти», согласно Ницше, и является такой «намеренностью». В самом деле, если бы Вла­ствующее не скрывалось в Сущем, то человеческие усилия изначально не были бы прежде всего направлены на так называемое «покорение природы».

Какими путями происходит выделение Власти из Властвующего? Сущее, согласно М. Хайдеггеру, властвует в сфере потаенного. Властвование сущего открывается в «логосе» и реализуется в «технэ», «во включенности человеческого действия в судьбу мира и во "вла­дычестве сущего"», - пишет И. А. Исаев с ссылками на М. Хайдеггера. Путь знания - выход из «фюсиса» в «логос» - есть реализация человеческого присутствия. «Фюсис» - сокрытый внутренний порядок вещей, их внутренний закон, сущность вещей, для-себя-сущность. При вопрошании сверх сущего, за его пределами, «единое "властвующее" раскалывается: значи­тельная его часть обнаруживается в сфере собственно человеческой деятельности; включаясь в "этос" и "технэ", земным пространством его становится полис и социум». Власть само- оформляется через Порядок, Число, Гармонию. «Где лежит та грань, за которой натуральный закон превращается в человеческий?», - спрашивает Исаев. «Когда в составе Космоса появ­ляется мир людей, этос, в этот мир внедряется «властвующее», сначала как отражение кос­мической Власти, а затем как автономно бытийствующее явление». «Этос» противостоит «фюсису» - природе и «властвующему» в целом. «Этос» - тоже «властвующее», однако построенное по человеческим законам и в особую сферу оформлен­ное человеческим присутствием. Следует заметь, что «технэ» не противостоит природе, как «этос»: в «технэ» человек реализует свое присутствие, сообразуясь с властвующим «фюсиса», но желая при этом реализовать собственную волю, которую он прежде всего выражает через «этос» Таким образом, в «технэ» происходит наложение исходного властвующего «фюсиса» и противостоящего ему «этоса» - властвующего, которое желает быть построен­ным по «человеческим законам». Таким образом, властвование «фюсиса» из сферы потаенного переходит в сферу откры­того, при помощи раскрывающего потаенное «логоса». Через «логос» властвование перехо­дит в сферу «этоса» - вновь сотворенное властвующее, а затем властвующее «этоса», не ока­зываясь полностью произвольным, и вынуждено сообразовываться с «технэ», которое одной из своих сторон развернуто к исходному властвованию сущего в «фюсисе». Через «технэ» сокрытое властвование «фюсиса» переходит в открытость «логоса», а затем снова возвраща­ется к «фюсису», поддерживания властвование «этоса». Онтологизация воли ведет к представлениям, согласно которым первичная Власть - кос­мическая, а вторичной оказывается власть в мире людей. Переход от одному к другому - ме­таморфоза власти.

Метаморфоза власти проходит через трансформацию «природные законы - нормативные за­коны», «так есть - так должно быть». «Только с установлением человеческого присутствия моральные законы внедряются в мир Природы». Это еще раз говорит о первичности реали­зации «технэ» на сферах утилизации внутренних ресурсов человеческой психики и взаимо­отношений между людьми. В мире людей происходит персонификация власти, что способст­вует индивидуации человека, и последующее обезличивание власти, когда человеческие за­коны оказываются неразличимыми с природными.

Антропологическая перспектива

С точки зрения философской антропологии для прояснения отношений власти и техники существенным становится вопрос: что делает человека чувствительным к развертыванию в этом мире «воли к власти»? «Воля к власти», в одном из определений Ф. Ницше, есть «творческий инстинкт» как животного, так и человека. Из такого «творческого инстинкта», как из единого источника, возможно вывести как и все функции органической жизни, так и все влечения человека. Тогда, при рассмотрении человека, технику можно интерпретировать как наиболее адекват­ное выражением воли к власти, как наиболее высокую ее специализацию. Интерпретируя агрессию как одно из проявлений «воли к власти», можно сказать, что именно этот инстинкт гипостазирует Ф. Ницше и возводит его в метафизический принцип. Если принять во внимание ницшеанскую «метафизику власти», то закон самосохранения сдает свои основополагающие позиции в становлении жизни. Он становится производным от изначального стремления к власти: «В сущности, имеется только воля к насилию и воля за­щищать себя от насилия». «Физиологам следовало бы остерегаться выставлять “стремление к самосохранению” кардинальным влечением органического существа. Раньше всего все жи­вущее хочет проявить свою силу: “сохранение” это только одно из последствий этого стрем­ления». По мнению Ницше, голод также не может являться основой жизнедеятельности живых организмов и основной мотивацией творческой активности человека «Невозможно видеть в голоде primum mobile так же, как и в самосохранении. Голод, понимаемый как следствие не­достаточного питания, обозначает: голод как следствие воли к власти, которая не может более осуществлять своего господства». «Голод есть специализированная и более поздняя форма инстинкта, продукт разделения труда, - на службе у стоящего над ним высшего влече­ния». Если переложить ницшеанскую «метафизики власти» к проблеме происхождения техники, оказывается, что таким primum mobile технической активности человека является некая специализация «воли к власти», которая, очевидно, на уровне животных наиболее полно проявляющаяся в агрессии. Однако мотивации любой человеческой деятельности можно редуцировать к проявлени­ям не только «воли к власти», но и к сексуальному инстинкту (3. Фрейд), а также к инстинк­ту самосохранения, который модифицируется в экзистенциальное чувство страха (С. Кьеркегор). Видимо следует согласиться с К. Лоренцем, который пишет об основной «четверке инстинктов», в которую входят самосохранение, размножение, агрессия и голод.  Эти инстинкты обретают человеческое содержание путем их «духовной переработки» (М. Шелер) или «модификации» (Г. Маркузе), в результате чего они теряют первоначальные биологические функции и приобретают антропологические. Исходный тезис такого редук­ционизма гласит: инстинкты «программируют» антропогенез и опосредованно, через соот­ветствующие экзистенциальные константы, определяют мотивации человеческой активно­сти Действительно, философы и ученые вели спор именно вокруг этой четверки инстинктов какой из них является «основным», самым «глубоким», из какого инстинкта можно «вывес­ти» всё поведение человека. В этом списке не составляет исключения и агрессия, выдвинутая на передний план К. Лоренцем, которую можно интерпретировать как животное проявление «воли к власти». Согласно замечанию Э. Тоффлеру, власть - величина обратная желанию. «С тех самых пор, как человеческие желания стали разниться, все, что может их удовлетворить, превратилось в потенциальный источник владычества». Неудовлетворенное желание оборачивается агрессией, которая у человека модифицируется в стремление к власти. На эту связь указыва­ет тот факт, что одними из первых орудий, изготовленных человеком, были орудия убийства, средства ведения войны. В агрессивной борьбе более успешным является тог, кто более изо­бретателен, кто четко представляет свои цели и выбирает наиболее оптимальные пути их осуществления, другими словами, лучше использует технику. Стремление человека или группы людей осуществить власть над другими выразилась в милитаризации техники, созда­нии арсенала средств подавления и уничтожения, хотя, согласно Ницше власть растворена в физических и онтологических структурах, и направлена прежде всего на жизнь.

Ницшеанскую тему «жизнеориентированной власти» применительно к технике развива­ет О. Шпенглер, который понимает «свободно передвигающуюся жизнь» как борьбу, а тех­нику, соответственно, как тактику такой борьбы, «тактику всей жизни в целом», «внутрен­нюю форму способа борьбы». Как отмечает Л. Мамфорд, около пяти тысяч лет тому назад жизнеориентированнной технике был «брошен вызов, и она была частично вытеснена серией радикальных техниче­ских и социальных нововведений». «Появилась монотехника, целиком посвященная увели­чению власти и богатства путем систематической организации повседневной деятельности по строго механическому образцу». Техника теряет свою жизненную ориентацию и стано­вится «узко трудоориентирована», ориентирована на производство и власть. «Распростране­ние власти на основе безжалостного принуждения человека, на основе механической органи­зации, принесло обладающим властью преимущественное положение в отношении питания и продления жизни». Мамфорд вводит понятие Мегамашины как древнейшей репрессивной социальной организации, подавляющей жизнеутверждающий характер архаичной техники. Техника власти отделяется от человеческих функций и целей, кроме функции обеспечения «роста механической мощи и порядка», обеспечения коллективной безопасности, в жертву которой принесена безопасность индивидуальная. Таким образом, техника издавна идет по пути обеспечения человека средствами реали­зации власти над природой и людьми, культивирует средства насилия, подчинения, убийст­ва, удовлетворения человеческой агрессивности. Древняя Мегамашина, согласно Мамфорду, является прообразом современного промышленного производства и бюрократической орга­низации Именно такой своей стороной представлена современная индустриальная техника. Тут же можно отметить развитие оружия массового уничтожения и воплощение техники власти в авторитарных социальных структурах. Однако негативный характер отношений власти, реализуемых техникой, есть проявление потребности человека реализовать свою аг­рессивность. Сложилась определенная тенденция молчаливо принимать саму власть и фор­мы ее реализации в отрицательном смысле, как нечто автономно довлеющее над человеком, мешающего полному раскрытию его качеств, как некая анонимная сила подавляющее лич­ность. Наиболее ярко такое восприятие власти выражено в литературном творчестве Ф. Каф­ки Именно эту линию продолжает в своем художественном и философском творчестве Э Канетти (роман «Ослепление», исследование «Масса и власть»). Но сама по себе власть (также как и техника ее представляющая) не может быть «плохой» или «хорошей» «по опре­делению». Власть как особая метафизическая направленность, выполняющая свои особые интегрирующие функции на уровне самих оснований бытия, захватывающая в поле своего действия природу человека, преломляется через потребности человека, и только в этом пре­ломлении обретает свое этическое звучание. Реализация власти посредством техники связана с конкретными потребностями человека Власть может иметь положительный смысл, если реализуются позитивные потребности человека. Отсюда и техника как «представитель» те­перь уже положительной власти может достигать позитивных целей. Техника, осуществляющая власть, и в то же время подчиняющая, часто становится объ­ектом критики. Так, К. Ясперс, например, сокрушается, что с одной стороны «техника дает человеку власть над природой», а с другой - «человек попал под ее власть». Следователь­но, необходимо подчинить себе технику и не быть «частью машины». Но в этой системе взаимоподчинения, которая представлена системой «человек-техника», мы вряд ли сможем что-либо изменить Отношения власти, выстроенные по типу «раб-господин», не могут быть абсолютно двусторонними и, в то же время, строго однополярными, то есть с каждой сторо­ны иметь положительное значение. На самом деле существует бесконечные цепочки попере­менных отношений «... - раб - господин - раб ...». Поэтому бессмысленно сетовать на то, что, подчиняя, мы подчиняемся. Мы вступаем в отношения власти, чтобы получить власть, но когда мы властвуем, то властвуют нами. Когда мы отправляем функцию власти, то бессмыс­ленно сокрушаться, что при этом приходится подчиниться «другой силе». Так же и с техни­кой: мы не можем быть свободны от техники, используя ее для реализации собственной вла­сти. Будучи изначально зависимыми от природы, мы просто переподчиняем себя технике и вступаем в другие отношения власти.

Согласно А. Бергсону, «интенсивность аффективных ощущений есть . . . не что иное, как сознание нами начинающихся непроизвольных движений, как бы вырисовывающихся на фоне этих состояний; они развивались бы самостоятельно, если бы природа создала нас ав­томатами, а не сознательными существами». Для воссоздания технической активности из стремления к власти применим схему Бергсона: «аффект - рефлекторное действие - осозна­ние - автоматизм» Прежде следует иметь в виду тот факт, что угроза может порождать не только реакцию бегства, но и нападения: когда невозможно бежать, остается нападать. Если в качестве аффекта мы принимаем агрессию, то вырисовывается следующая причинно - следственная цепочка: Угроза или также неудовлетворенное желание порождает агрессию. Агрессия вызывает непроизвольные движения, неосознаваемые моторные реакции. Если следовать Бергсону, последние вызывают усиление и качественное преобразование аффекта через осознание непроизвольных движений. Осознанная агрессия переходит в стремление к власти. Активизация сознания делает возможным генерацию цели, что переводит рефлекторное действие в целенаправленное. Теперь уже к власти идут сознательно, она может за­нимать человеческие помыслы. Далее, осознанное целенаправленное действие достигает ав­томатизма, но не теряет своей целенаправленности. В случае со стремлением к власти, власть теряет личностное содержание и достигает автоматизма в бюрократической обезли­ченное. Сознание как проявление наибольшей активности нервной системы резервируется для восприятия новых непредвиденных ситуаций «угроза-нападение».

Эпистемологическая перспектива

Техника, выведенная только лишь из аффекта агрессии и стремления человека осущест­вить свою власть, не соответствует жизнеориентированной технике. Подчиняющая и подав­ляющая техника - это прежде всего современная техника, которая неотделима от науки. По­этому следует предположить, что укорененности в человеческом существовании стремления к власти соответствует не жизнеориентарованная архаическая техника, а рафинированная наука, а в те времена, когда не существовало науки, функции реализации власти соответст­вовала мифологическая форма познания. Власть предполагает не только физическое принуждение, насилие, но и веру подчиняю­щегося в законность принуждения. Эту «веру» проводят наука и магия. «Науку и технику можно считать продолжательницами магии». «Благодаря им, подобно как и благодаря магии, получают власть над окружением и при этом ... можно излишне не напрягать усилий, так как достаточно прикоснуться волшебной палочкой, либо нажать соот­ветствующую кнопку технического устройства. Две типичные черты человека - стремление к власти и лень - получают, благодаря этому, удовлетворение». «Мир техники имеет что-то общее с чудом. За исключением специалистов, средний человек не очень понимает, на чем все это основывается; знает, что надо нажать кнопку и тогда все пойдет само собой».

Наука служит достижению истины. Если отвлечься от вопроса о реальной возможности онтологического существования истины, от ее самоценности, и взять ее только в функцио­нальном релятивистском аспекте, то истина выступает как инструмент реализации власти. Наука служит достижению истины. Следовательно, наука служит отправлению власти: через установление истин она поддерживает власть. Власть содержится в самой природе истины. Для власти важно ограничить мышление и действие подвластных. Истина властвует и мыс­лями, и поступками. Истина, в качестве таковой, должна быть доступной всем, и в этом - од­но из условий ее существования просто как истины. Для ее функционирования в социуме не­обходимо единообразие мышления и действий членов социума. Чтобы истина была принята всеми, необходимо принятие условий - методологии, ограничивающей в определенных рам­ках мысль и действие, устанавливающей способы и того и другого Наука, в этом смысле, есть умение методологически ограничивать на пути к истине. Истина, в качестве “полезного” продукта науки, выступает как руководство к действию. Научная истина претендует на то, чтобы выступать в качестве руководящего принципа для возможно большего числа людей. Именно поэтому некоторые ошибочно говорят о технике как прикладной науке, хотя наука вторгается и в иные сферы деятельности, пытаясь научить всех, в любых областях, как именно нужно поступать. Неподкрепленные наукой действия - вызывают подозрения и обречены быть в любой момент расценены как неверные действия. Если рациональное открытие исти­ны, путь разума, доступен немногим, то уверование в истину, путь веры, должен быть досту­пен каждому. Именно так меньшинство, узурпирующее право устанавливать истины, управ­ляет большинством. Самый банальный пример тому - библейские истины. Другой пример - истины научные, сведения о которых должны получить члены общества в процессе образо­вания. Понятно, что те, кто отвоевывает себе право устанавливать истины, устанавливает власть над теми, кому сообщаются эти истины. Тех, кто в наше время устанавливает истины, называют учеными. Ученые занимаются наукой. Наука, устанавливающая истины, устанав­ливает власть. “Превосходство науки не есть результат исследования или аргументации, а представляет собой итог политического, институционального и даже вооруженного давле­ния”, - отмечает П. Фейерабенд. Если учесть, что содержание науки менялось в различные исторические периоды, меня­лись истины, парадигмы, менялось само представление о науке, то остается единственный критерий научности любой науки (будь то наука античная, наука схоластов и теологов, наука магов и алхимиков, наука техников, наука политиков и экономистов и т.д.) - это ее стремле­ние посредством утверждения истин осуществлять власть. Власть поддерживает науку. Нау­ка поддерживает власть Ученые становятся политическими, государственными и финансо­выми деятелями. А если последние вышли не из научных кругов, то каждый считает своим долгом, внести свой “вклад в науку”, написав (или поручив кому-нибудь, пользуясь властью, от своего лица) написать книгу. Власть питается наукой и пытается превратиться в науку для подтверждения своей легитимности. Поэтому, рекомендации Фейерабенда отделить государ­ство (стало быть, власть) от науки обречены на невыполнение. Даже если наука в ее совре­менной парадигме займет место в числе прочих учений, то на освободившееся место взойдет какое-либо другое. Именно это неразрывное единство науки и власти Мишель Фуко выразил термином “знание-власть”. Именно против этого единства, выраженное в слиянии государства и нау­ки, выступает Пол Фейерабенд со своим “манифестом”. Именно неудовлетворенное стрем­ление к власти и подлинная страсть к политике привели, например, Макса Вебера (как в прочем и многих других ученых) на университетскую кафедру. В технике столько от воли к власти, сколько в ней содержится науки. Чем больше сци- ентифицированна техника, тем более сильно в ней властное начало. А если мы говорим, что техника “в чистом виде” происходит из страха, то в науке, в свою очередь, столько же от страха, сколько в ней от техники. Независимо от страха, научно обостренное сознание стре­мится достичь полной подконтрольности всего. Что есть перед таким контролем какой-то страх, страх смерти? Если я, обладая властью, распоряжаюсь жизнью и смертью других, то мой собственный страх перестает играть сколько-нибудь заметную роль, он отходит на вто­рой план, забывается. Само собой разумеется, молчаливо и подсознательно предполагается, что если мне подконтрольно всё, то значит подконтрольно и это.

Юридическая перспектива

Развитие техники, даже той, которая Историей превращена в индустриальный труд, при­водит к размытости в понимании и неоднозначности исполнения юридических норм - реаль­ного и документированного средства реализации власти. Во-первых, в условиях индустри­ального производства, при котором определяющую роль в создании технического продукта играет не отдельный индивид, а корпорация, сложно определить степень личной юридиче­ской ответственности конкретного лица. Во-вторых, непредсказуемость результатов реали­зации технических проектов, потребления продуктов технического прогресса ставит под во­прос меру юридической ответственности исполнителя при нанесении ущерба другим людям В условиях современной автономии технического развития становится трудно осуждать, в правовом отношении, за неправильное, причиняющее вред поведение, халатность - недоста­ток внимания при выполнении работ. Возможно, что индивид или корпорация сделали все возможное, чтобы предотвратить некоторый ущерб, но тем не менее они формально должны быть привлечены к юридической ответственности. Как определить преднамеренность или непреднамеренность нанесенного ущерба, а также степень недостаточности внимания. Се­годня «технические процессы или артефакты сами по себе, независимо от намерения челове­ка, создают особый риск», и никакое индивидуальное поведение «не может быть идентифи­цировано как ответственное за причинение вреда, поскольку или невозможно доказать нали­чие злого умысла или халатность, или же можно сослаться на сложность самого действия». «В современных технически развитых обществах, - как пишет американский специалист по профессиональной этике К. Митчем, - расширительное толкование гражданских правонару­шений предполагает, следовательно, отказ от обязательного установления наличия предна­меренности и халатности, особенно в тех случаях, когда потери или повреждения связаны с корпоративным действием». Таким образом, мера ответственности за неизбежные отрица­тельные последствия технического прогресса в современном обществе должна распределять­ся равномерно между предприятиями и носить характер периодических отчислений страхо­вым компаниям, тем или иным службам, создаваемым специально для ликвидации причиненного вреда. Этот факт приводит к мысли, что развитие техники делает традиционную юридическую практику, как ее понимали римлянине и до сих пор интерпретируют совре­менные юристы, анахронизмом, а при условии сохранении ее формальной стороны, она ста­новится источником всевозможных недоразумений и спекуляций. Таким образом, власть не только использует технику, но само развитие техники (в доста­точно узком ее понимании как индустриальной техники) доводит до абсурда некоторые про­явления юридической практики Что же тогда остается власти? «Переделать» технику, кон­статировать ее постиндустриальный, информационный характер? Видимо, сама власть заин­тересована в метаморфозе техники, а не техника ведет к метаморфозе власти. Информацион­ная техника - это техника прирученная властью.

Индивидуализация и обезличенность власти и техники

Условием проявления воли к власти со стороны какого-либо феномена или тела является его “специфичность” и ее более сложная форма - "перспективизм”: “...каждое специфическое тело стремится к тому, чтобы овладеть всем пространством, возможно шире распространить свою силу и оттолкнуть все то, что противится его расширению”, “всякий центр силы - не только человек - конструирует из себя весь остальной мир, т е. меряет его своей силой, ося­зает, формирует”. На этом пути более родственные элементы, постоянно наталкивающиеся на такие же стремления других тел, вступают друг с другом в “соглашение” (“соединяются”) и “таким образом, они вместе составляют тогда заговор, направленный на завоевание вла­сти”. “Воля к власти” способствует объединению специфичных элементов в специфичные объединения. “Воле к власти” подвержено только специфичное. На уровне человека такая “специфичность” выливается в формирование индивидуальности и личности. “Воля к вла­сти” как бы подразумевает индивидуальное существо и в то же время сама индивидуализи­рует, соединяя однородное и отталкивая разнородное.

В процессе индивидуализации человек выделяется из природы, противопоставляется его всему окружению, в том числе и отдельным людям Значительным индивидуализирующим фактором является стремление к власти. Якоб Буркхардт, рассматривая изменения личности, характерные для эпохи Возрожде­ния, пишет о власти как формирующем принципе человеческой индивидуализации. «В Средние века обе стороны сознания - та, что обращена ко внешнему миру, и та, что уводит в глубины самого человека - пребывали словно бы под общим покровом дремоты или полусна ... человек же воспринимал себя лишь как расу (Rasse), народность, партию, корпорацию, семью, или как какую либо иную форму общности. В Италии [эпохи Возрождения] этот по­кров впервые растаял в воздухе; возникли объективное видение и трактовка государства и всего вещного мира; а рядом со всей мощью восстала субъективность; человек стал духов­ной личностью (Individuum) и осознал себя в этом качестве...”. “Деспотизм ... прежде всею развивал индивидуальность самого деспота, кондотьера, а затем уже - индивидуальность по­кровительствуемого им, но и беспощадно эксплуатируемого талантливого человека: личного секретаря, чиновника, поэта, компаньона. Эти люди были вынуждены хорошо изучить свои внутренние ресурсы, как временные, так и постоянные; кроме того им приходилось изыски­вать в себе особые духовные силы, позволяющие им как можно возвышенней и острей пе­реживать радость бытия, дабы моменту власти и влияния зачастую весьма краткому, была придана наивысшая ценность. Однако и подданным были вовсе не чужды стремления такого рода”. “[В республиканских городах] обстоятельства по-своему тоже способствовали развитию индивидуального характера Чем чаще менялись партии и кормила власти, тем сильнее требовалось от индивидуума сосредоточиться и сконцентрировать все силы на наи­лучшем использовании власти и наслаждаться ею. Так, государственные деятели и предво-дители приобретают, ... как никто из их современников, ... отчетливое личностное бытие”. «Члены побежденных партий часто оказывались в положении подданных тиранов; но только уже однажды испробованные ими свобода или власть, а может быть, и надежда на их воз­вращение придавали их личности особый размах».

Допуская, что описанные явления характерны не только для эпохи Возрождения, можно сделать вывод: власть способствует индивидуализации Индивидуализация, в свою очередь, способствует становлению личности. Властители и их подчиненные в условиях бурного раз­вития отношений власти приобретают личностное бытие, а личность способна реализовы­вать технику, в том числе и используемую на закрепление власти. Действительно, нельзя не заметить, что всплеск индивидуализации в эпоху Возрождения связывается с резким подъемом технической активности отдельных людей (Альберти, Лео­нардо). Обезличенность власти. «...Свойство социального факта: насилие, угроза ... не исхо­дят от какого-либо конкретного человека, скорее наоборот, каждый конкретный человек по­стоянно сталкивается с реальным или возможным насилием со стороны остальных» Ортега Человек и люди. «...Сила, никому не принадлежащая и, в этом смысле, подобная первобытным силам природы, таким, как молния или смерч, ураган или землетрясение, как сила тяготения, дви­жущая безжизненное тело звезды по орбите - эта сила называется «социальной властью» Действует же «социальная власть» посредством принудительных мер - «обычаев»». «Стоящая над человеком власть делает его ручным, из дикого зверя, каким он был, пре­вращает в смирное, покорное существо». « «Manus» по-латыни «рука», причем именно как символ силы и власти. Повелевать ... всегда значит обладать для этого достаточной силой и властью». «...Социальное всегда - в той или иной степени - это гербарий прошлого, мумия или, это, по определению и по сути своей, анахронизм».

Властвует отжившее, мертвое. Живое не имеет власти. Власть - это нечто неизменное, а неизменны только покойники. Для того, чтобы создать властителя, необходимо отделить человека от остальных. Направление такого отделения будет совпадать с направлением кон­сервации человека, его мумификации. Чаще всего действующая власть - это символ реального действия, а властитель - символ реально действующего человека. «С одной стороны, будучи совокупностью обычаев, общество навязывает нам свою во­лю, с другой - мы видим в ней инстанцию, у которой можем просить помощи и защиты». «Ее [общественную власть] замечают лишь тогда, когда на определенной ступени соци­ального развития она появляется в образе специальных вооруженных подразделений, со сво­им уставом, командирами, готовыми исполнить приказы властей. На самом же деле общест­венная власть, еще со времени существования первых человеческих сообществ, непрестанно воздействует на индивидуумов, составляющих любой коллектив; деятельность ее, помимо непосредственных вмешательств полиции или вооруженных сил, ни на минуту не прекраща­ется и среди нас. Но мы замечаем ее именно потому, что она вездесуща и постоянна, подоб­но атмосферному давлению». «...Общественная власть - это активное энергетическое поле, возникающее вокруг об­щественного мнения, поле, в котором существуют и энергией которого питаются все соци­альные обычаи и правомочия». В сфере власти реализуются экзистенциальные претензии человека на вечное сущест­вование. «...Когда речь заходит о «властвующем», его всячески оберегают от воздействия времени, связывая исключительно с пространством». «Имеется в виду мир пространствен­ный, где власть не будет подвергаться временным изменениям, то есть будет существовать вечно»,« связывая себя только с пространством, власть претендует на вечное бытие».

Владимир Антонов

Источник: «Философская и правовая мысль. № 5 2003