2020 г. знаменателен тем, что показал значение информационных технологий и их возможности, как с точки зрения обеспечения устойчивости важнейших социальных систем, так и с точки зрения дестабилизации общественно-политической ситуации в критических для глобальных трансформаций странах. На политически значимых, системно и социально развитых площадках были апробированы новые информационно-манипулятивные технологии, использующие возросший потенциал адресности и персональной кастомизации контента, характерный для нынешнего поколения интегрированных коммуникаций. Одновременно были продемонстрированы новые границы допустимого администрирования ключевых информационных платформ, ограничения свободы передачи информации. Необходимо констатировать возникновение принципиальной новой ситуации в сфере информационно-манипулятивного воздействия на конкурента/противника даже по сравнению с началом 2020 г. Нельзя сказать, что данная ситуация стала неожиданностью: на экспертном уровне неоднократно предсказывалось усиление востребованности информационных манипуляций как средства воздействия на конкурентов на макро- (государства) и на микро- (приоритетные социальные группы) уровне. Ситуация 2020 г. не является неожиданной и революционной. Напротив, она знаменует логичное развитие глобальной конкурентной среды, когда ее — среды — усложнение на фоне сохранения глобальной геоэкономической взаимозависимости ведет к сокращению возможностей одновременно «мягкой силы» и прямого военно-силового давления, выдвигая на первый план «промежуточные» по интенсивности и ответственности средства межгосударственного противоборства. Доминирующей тенденцией становится трансформация глобальной политики через конфликты и противоборства, когда методы информационных манипуляций и информационно пропагандистского воздействия играют значительную роль. Принципиальным вопросом становится осознание не только качественного усложнения методов информационно-политического воздействия на противников/оппонентов, но и усиления их роли в системе межгосударственной конкуренции. Несомненно, применение подобного рода инструментов воздействия на противника, потенциального противника и геоэкономического конкурента будет в дальнейшем расти, что ставит вопрос, с одной стороны, о рисках, проистекающих из новых тенденций, а с другой, — о мерах противодействия, адекватных новым тенденциям. На первый план следует поставить риски, связанные с развитием современного информационного общества. К сожалению, эти риски в достаточной степени не отрефлексированы политическими элитами ни одной из стран — участниц информационного противоборства, включая и те, которые, как США и Великобритания, активно обозначают перспективы его эскалации. Важно отметить, что изменение подходов к использованию технологий информационного воздействия идет быстрыми темпами и в формате отрицания, легкого прохождения традиционных «красных линий», связанных с допустимыми технологиями информационного воздействия на «мирный период». Мы наблюдаем две принципиальные тенденции: - с одной стороны, в формате «гибридных войн» происходит размывание информационных методов мирного и военного времени, «холодной» и «горячей» фаз межгосударственного противоборства. Даже на фазе условно «мирного времени» становится допустимым использование дестабилизирующих методов воздействия на социально значимые системы, что ранее считалось инструментом, допустимым только на той стадии развития конфронтации, когда переход ситуации на фазу вооруженного конфликта становится неизбежным; - с другой стороны, размывается ранее существовавшая «граница допустимого» для различного типа коммуникационных платформ. Ранее существовало четкое разделение между медийными инструментами, которые допустимо использовать напрямую в информационных войнах, включая их задействование, например, для легализации фейков, и СМИ, остававшимися инструментом «мягкой силы» и политического влияния, задействованными только на уровне «стратегической пропаганды». Теперь такое разделение все более уходит в прошлое. «Якорные» медийные площадки в США, Франции и Германии принимают прямое участие в агрессивных информационных кампаниях. Эти две тенденции говорят о начале фундаментального процесса переформатирования медийного пространства, что, вероятно, будет включать в себя и трансформацию репутации и статуса ранее важнейших медийных инструментов. В связи с этим встает вопрос о необходимости анализа технологий информационных войн и их эволюции за последнее время, а также прогноза возможных векторов их развития в дальнейшем, учитывая, что информационные войны останутся важнейшим элементом межгосударственного противоборства, интегрирующей частью еще более опасного концепта — «гибридных войн».
Постановка вопроса
Доминирующая в настоящее время модель межгосударственного противоборства, известная как «гибридная война», стала продолжением развития не только модели «цветных революций», но и технологий информационных войн и психологических операций, активно совершенствовавшихся в последнее время в режиме текущего информационно-политического воздействия на недружественные политические режимы. Авторы исходят из того, что в ближнесрочной и среднесрочной перспективе информационные манипуляции останутся доминирующим методов межгосударственной конкуренции и противоборства. Они сохраняют высокую степень актуальности в случае, если речь идет о получении от конкурирующей страны/режима неких частных уступок. Но для кризисного воздействия, для свержения или глубокой дестабилизации враждебного режима будут, вероятнее всего, использоваться более жесткие средства, предполагающие существенно большую степень использования военно-силовых методов низкой интенсивности. В этом же направлении действует и фактор трансформации социально-политического пространства развитых индустриальных и предпостиндустриальных стран. Возможность гибкого перехода от «информационной войны» к «гибридной войне» является, вероятно, определяющим технологическим аспектом нынешней эпохи глобальной и локальной конкуренции. Эта гибкость определяется, с одной стороны, гибкостью и адаптивностью информационных войн к различным условиям, а с другой, — высоким организационным и социо-конструирующим потенциалом современных цифровых информационных технологий. «Информационные войны», как организационная модель и формат политической легализации действий государства в нижней части спектра межгосударственных конфликтов, вероятно, останутся актуальными в течение длительного времени. Сформулируем важнейшую базовую констатацию: Вне системы информационных манипуляций и информационного воздействия на потенциального противника реализация потенциала гибридных войн невозможна. Гибридные войны могут осуществляться при минимизации прямого силового воздействия, но не могут осуществляться без информационного воздействия. «Информационная война», равно, как и «гибридная война», является чрезвычайно широким по охвату изначально «зонтичным» термином, корректное в методологическом плане определение которого было изначально крайне затруднительным. Термину многократно давались различные определения. Часть из них сохраняет актуальность и сейчас. При этом представление о современных информационных войнах как об особом виде вооруженного конфликта и об информационных операциях как об оперативных комбинациях на каналах ОТКС (открытых телекоммуникационных систем) выглядит наиболее реалистичным и обоснованным. При этом сейчас самым принципиальным, вероятно, является вопрос о необходимости разграничения понятия «информационная война» и «кибервойна», то есть применения этих форм противоборства даже в условиях мирного времени. Действительно, эти два элемента гибридных войн могут применяться не только одновременно, но и в плотной согласованности друг с другом; при этом, с точки зрения механизмов принятия соответствующих решений, в том числе, и решений об ответных действиях, это принципиально различные явления. Отдельно подчеркнем контекстность феномена информационных войн, причем, как социальную, так и технологическую, и постоянно развивающийся их характер. Это неизбежно делает определение понятия флюидным, но при этом, — почти неизбежно идеологически окрашенным. Но, при этом, важной, практически системной чертой актуального поколения информационных войн является высокая интрузивность, выводящая их за рамки «интегрированной пропаганды», даже военного времени, а, тем более, мирного. И это, вероятно, является одним из важнейших новых черт современных информационных войн, предполагающих, в силу изменения характера информационных технологий, совершенно иную степень социальной и технологической интрузивности. В современном понимании информационная война постепенно перестает быть инструментом только «конфликта с ненулевой суммой», возвращаясь к изначальной функции — составного элемента, усиливающего прямое силовое воздействие, рассматривающееся как решающий элемент межгосударственного противостояния. Более того, современные информационные операции только называются информационными; на деле, помимо информационно-психологических методов, в них используется широкий спектр оперативных, оперативно-розыскных и агентурных методов, свойственных для деятельности спецслужб.
Преемственность подходов
Информационные операции и использование кибер-боевых инструментов воздействия на конкурентов, столь распространенные сегодня, еще десятилетие назад присутствовали практически исключительно в деятельности спецслужб и были элементами оперативных игр, разыгрываемых разведками в стиле шахматных партий или сеансов игры в покер; ситуативность складывания сценария самих оперативных игр и преследуемые ими сугубо тактические цели, вызванные желанием чем-нибудь «зацепить» противника или на чем-нибудь его подловить, не давали возможности выйти информационным операциям на оперативный простор. Ужесточение методов применения информационно-манипулятивных средств свидетельствует об изменении отношения к подобным методам воздействия. Тем не менее, сам термин «информационная война» на протяжении многих десятилетий не воспринимался серьезно: его считали ловкой находкой «газетчиков», пытающихся таким путем поднять тираж своих изданий; похоже, серьезно к информационным операциям с самого начала относились только военные США, уже в 1988 г. внесшие термин «психологическая операция» в полевой устав Армии США. Сами же информационные операции в этот период (предшествующий их технологической «революции» в 2014 г.) уже начинают складываться как самостоятельный вид деятельности, но в их планировании продолжает преобладать ремесленный подход: каждая операция разрабатывается индивидуально, как уникальный образец; под нее подбирается такая же уникальная (и неповторимая, заточенная под конкретные особенности конкретной оперативной остановки) схема организации, не похожая ни на одну из предыдущих; это — шедевр, произведение оперативного искусства, не гарантирующее конечный результат. В этом плане методы прямой военной силы выглядели как более надежные и, если ситуация позволяла, как более предпочтительные. Однако, в 2014 г. все в одночасье изменилось: Крым, с ужасом взиравший на победивший в Киеве государственный переворот, сделал решительный шаг и добровольно вошел в состав Российской Федерации. Для Запада и некоторой части условного Востока это решение народа Крыма стало настоящим шоком: похоже, ни США, скупавшие в Крыму детские садики и школы для обеспечения комфортного размещения детей американских военнослужащих, планировавших покрыть Крым сетью военных баз, ни Турция, рассчитывавшая на такие же условия для своих военных и планировавшая в обозримом будущем (на волне распада украинской территории) вообще взять Крым себе, такого от крымчан не ожидали. Возможность прямого военного вмешательства в форме, например, высадки десанта имелась, но была упущена вследствие растерянности американских стратегов, граничащей с паникой: когда же они пришли в себя и вернули себе способность адекватно оценивать происходящее, Крым уже находился под контролем России, а время — безнадежно упущено. В этом плане у США остался только один инструмент агрессивного ответа — информационные операции с нарастающей агрессивностью. Ситуация с внезапным «побегом» Крыма из Украины и вхождением в состав Российской Федерации побудила специальные службы США реагировать немедленно, на ходу, «с колес», без времени на раздумья, поскольку времени на раскачку, как верно заметил президент России В. В. Путин, у них уже не было. Это обусловило использование традиционных и в чем-то классических моделей.
Прежние подходы к ведению информационных войн, отличающиеся высокой избирательностью, более того, построенные на избирательности информационно-манипулятивного воздействия, начали рассматриваться, как утрачивающие актуальность: к 2014 г. США остро нуждались именно в массовом проведении информационных операций, следовавших одна за другой так, как будто все их разработали и осуществляют на одном и том же конвейере (как автомобили на заводах Форда) и в рамках одной и той же организационной методологии. Это, в свою очередь, привело в США к переводу процессов планирования, организации и проведения информационных операций на промышленные рельсы, став в сфере информационных войн своего рода «промышленной революцией». Промышленный же подход, в свою очередь, привел к унификации и стандартизации организационно-технологических схем информационных операций, которые в итоге дали одну единственную универсальную базовую схему, появившуюся у американских спецслужб предположительно к лету 2015 г. Подобная схема впервые была апробирована в реально значимых в политическом плане условиях через печально знаменитый скандал с «Панамским досье» (2016). Данный скандал оказался чувствительным не только для России, но и для целого ряда игроков внутри «коллективного Запада», продемонстрировав готовность США к использованию информационных манипуляций «на грани фола» и с риском расширения «пространства вовлеченности» в скандал. Но важно и то, что в этом деле стандартная англо-саксонская схема информационных операций, представляющая собой итерационную (циклически повторяемую) последовательность вбросов и технологических пауз («периодов тишины»), присутствовала в чистом, незамутненном и абсолютно незамаскированном виде; ее легко можно разглядеть даже невооружённым глазом. Благодаря этой схеме «Панамский скандал», как известно, имел определенный успех; с этого самого момента все информационные операции спецслужб США становятся репликой с «Панамского досье» — исполняются по одному и тому же, многократно повторяющемуся, шаблону. Но в каждом конкретном случае информационные манипуляции на базе «Панамского досье» и весьма специфически актуализируемых «папок Ассанджа» выступали в качестве «приложения» к действиям США и их ближайших сателлитов в сфере практического воздействия на системы власти стран-конкурентов, причем, не столько России, сколько европейских партнеров США. Проблема заключалась в том, что условно «количественное» наращивание объемов информационного воздействия (в данном случае, увеличение объема компрометирующих данных — реальных или фейковых, — вбрасываемых в активный информационный оборот) не давало адекватного политического эффекта. Более того, вывод компрометирующих сведений из «скрытого» оборота в публичную плоскость сокращал возможности влияния на поведение конкретных политических и общественных деятелей.
Новые технологические решения, выработанные США в сфере ведения информационных войн, дали возможность не только повысить частоту проведения самих операций (то есть, поставить их производство на конвейер), но и позволили испытывать на этой платформе различные оперативные сценарии и сюжеты, сделавшие современные информационные операции похожими на телевизионные детективы или «мыльные оперы». Так, в «деле об отравлении Скрипалей» (совместной операции британских и американских спецслужб, продолжающейся и в настоящее время) только в течение одного 2018 г. были отработаны два сценария — «игра с пошаговым повышением ставок» и «ловля на живца» (на заранее вывешенную приманку); в скандале с так называемым аргентинским кокаином — «ловля на приманку», в роли которой выступал сам кокаин, арестованный аргентинской полицией безопасности; «дело Марии Бутиной» — «ловля на живца», причем в роли «живца» выступила сама фигурантка дела, задержанная ФБР за создание в США «российской шпионской сети»; история с перехватом в Генте в 2018 г. крупной партии кокаина, промаркированной символикой, похожей на символику «Единой России», — «наклеивание ярлыков»; «выборы в Интерпол» (ноябрь 2018), завершившиеся срывом избрания российского кандидата А. Прокопчука, — сценарий «скрытой угрозы» (как в «Звездных войнах»), и так далее. Благодаря этим сценариям информационные операции превратились в тонкую многоходовую психологическую игру. С учетом процессов, наблюдавшихся нами на выборах в США в 2020 г., действия США в международном информационном пространстве могут носить крайне жесткий характер, включая и прямое ограничение доступа к каналам коммуникаций, что мы уже наблюдали в отношении целого ряда российских информационных платформ. Структура и технологические особенности современного информационного общества способствуют его использованию в целях информационно-политических манипуляций, в том числе, с военно-политическими задачами. Но одновременно «конвейерный» способ организации пространства для информационно-манипулятивного воздействия и провокаций подобного рода имеет серьезные уязвимости, — но только в случае активного противодействия «обороняющейся» стороны. Примеры попыток масштабных информационных войн, развязанных в отношении России, Белоруссии, Китая, а также, почти неограниченная информационная война против Венесуэлы, развязанная в рамках более широкой системы информационных манипуляций, показывают относительно низкую эффективность воздействия даже на относительно социально подготовленные целевые аудитории. Вероятно, уже в самое ближайшее время мы столкнемся с новым поколением информационных войн, интегрирующим в себя, с одной стороны, весь опыт информационного воздействия на враждебные страны и общества с учетом новых доступных технологических решений, а с другой, учитывающими новые рамки политической и геополитической допустимости.
Перспективы развития информационных войн
В отличие от их предшественниц, современные информационные войны должны рассматриваться в совершенно ином контексте, увязанном с глобальным характером современного информационного общества: они одновременно пространственно локализованы (нацелены на достижение результата в конкретном социально-политическом контексте) и пространственно неограниченны (предоставляют доминирующей силе/стране возможность выбора площадок воздействия и приоритетных целевых групп), а главное — могут легко дополняться другими инструментами воздействия, направленными на подрыв внутренней устойчивости социально-политической системы страны. В условиях пространственной неограниченности современного информационного общества в чистом виде противодействие информационным войнам становится невозможным, особенно, если оно осуществляется на базе рестриктивных политических подходов и соответствующих технологий. Главный критерий политико-информационной устойчивости государства и общества в условиях нового поколения информационных войн, как части гибридной модели противоборства на межгосударственном уровне, можно определить следующим образом: Способность к осуществлению наступательных информационно-психологических действий против противника и/или потенциального противника в гибридном конфликте в условиях сохранения относительной открытости и собственного информационного пространства становится серьезным критерием не только информационной, но и социально-политической устойчивости той или иной страны. Анализ контекста последних лет дает возможность сделать несколько принципиальных выводов относительно характера использования информационно-манипулятивных средств в межгосударственной конкуренции: Исчезновение «институционального иммунитета». Пространство информационных манипуляций в настоящее время не ограничено ничем. Участие в международных организациях и системах более не дает гарантии от информационных манипуляций и даже от гибридного силового воздействия. В отношении гибридных войн, в особенности, в отношении информационного воздействия, существует ярко выраженный «вакуум безопасности». Снятие многих ранее существовавших ограничений на характер и дестабилизирующую направленность информационных манипуляций. Считается допустимым в рамках политики условно мирного времени осуществление операций в рамках модели «гибридных войн», способных привести к дестабилизации значимых в политическом и социальном плане систем. Наличие у США почти неограниченных технологических возможностей для вброса информации и управления ею на первом и даже втором шаге, что давало близкие к неограниченным возможности информационной эскалации практически любой ситуации в краткосрочной перспективе, но создавало риски информационной хаотизации в среднесрочной. Но это будет порождать импульс к ограничению возможностей трансграничного информационного воздействия со стороны США, в особенности не столько с точки зрения возможностей персональной политической цензуры, сколько обеспечения функционирования отдельных информационных платформ в качестве организационного элемента. Снижение важности вопроса о механизмах и форматах первичной легализации информации («прецедент Ассанжа» в данном случае методологически противостоит модели, по которой действует Bellingcat), создание вполне устойчивого механизма на распространение негативной информации и спроса на практически любую информацию, оформленную в формате «компромата» или «сенсации». Вероятно, именно снижение «порога фейковизации» следует считать важнейшим социально-психологическим аспектов развития информационного пространства в последнее время. В совокупность эти тенденции говорят о попытке формирования при технологическом, но не содержательном лидерстве США принципиально нового пространства информационного противоборства, предъявляющего к другим участникам информационных процессов новые требования содержательного, организационного и технологического характера. И лидерство США определяется пока не только возможностями управления наиболее значимыми глобализированными каналами коммуникаций, но и способностью доминировать в контенте. США пытаются использовать свое пока еще сохраняющееся технологическое превосходство для компенсации ослабевания идеологического (содержательного) влияния. Но это будет на практике означать возникновение системного противоречия, оказывающего существенное влияние на будущее технологий информационных войн: с одной стороны, неизбежен рост администрирования информационного общества, прежде всего, в отношении доступа к каналам коммуникаций, что будет разрушать комфортность его использования. С другой стороны, стимулирование возникновения технологических, но еще не контентных, альтернатив имеющимся глобальным каналам цифровых коммуникаций, неизбежно разрушающих существующую ситуацию, близкую к операционной монополии США, вернее, условно американских корпораций. Иными словами: инструментальные возможности информационных войн будут расширяться, пространственно они, вероятнее всего, будут сокращаться.
Евстафьев Дмитрий Геннадьевич -кандидат политических наук. Профессор департамента интегрированных коммуникаций факультета коммуникаций, медиа и дизайна, НИУ ВШЭ
Манойло Андрей Викторович - доктор политических наук. Профессор кафедры российской политики, факультет политологии МГУ им. М. В. Ломоносова. Ведущий научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН)
Источник: журнал «История» № 6 (104) 2021
