Первая мировая война поставила перед российскими дипломатами ряд практических вопросов. Первый – возвращение на родину оказавшихся на чужбине российских подданных, второй – оказание помощи многочисленным военнопленным. Всего в России было зарегистрировано 1 451 160 иностранных военнопленных, а во вражеских странах – 2 501 250 русских. После Февральской революции сфера деятельности заграничных учреждений МИД значительно расширилась. Дипломаты должны были обеспечить возвращение на родину политических эмигрантов, среди которых господствовали либо монархические, либо революционные настроения. Временное правительство стремилось переложить на МИД все сложные вопросы, связанные с отбором, кого целесообразно возвращать в Россию. После Октябрьской революции 1917 г., согласно Договору о перемирии между Россией и Болгарией, Германией, Австро-Венгрией и Турцией от 2 (15) декабря 1917 г. и договору между Россией и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией от 3 марта 1918 г., пленные подлежали обмену и отправке на родину. Численность русских военнопленных к середине 1917 г. составляла 2 417 тыс. До 1918 г. в Россию прибыли из плена 715 тыс. инвалидов и 60 тыс. бежали из лагерей, всего 775 тыс. (32 %). На начало 1918 г. в плену оставались 1 642 тыс. (68 %). За исключением умерших в плену 190 тыс., остались в Европе – 95 тыс., вернулись в прибалтийские государства – 215 тыс. Таким образом, не вернулись в Россию 500 тыс. (21 %) русских военнопленных. Вопросы гуманитарного сотрудничества по-прежнему находятся в центре внимания российского Министерства иностранных дел. Россия вносит достойный вклад в работу Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев и Международной организации по миграции, взаимодействует с Советом Европы и ОБСЕ.
Февральская революция 1917 г. внесла существенные коррективы в деятельность всего государственного аппарата Российской империи, в том числе Министерства иностранных дел. Несмотря на монархический настрой подавляющего числа руководящих сотрудников МИД, они «с пониманием» отнеслись к произошедшим событиям. В отличие от военного ведомства руководство МИД активно шло на расширение сотрудничества с Государственной думой. На это настраивали МИД и послы в ведущих западноевропейских странах – Великобритании, Франции, скандинавских государств, призывавших «модернизировать» монархию и создать хотя бы видимость демократического принятия важнейших решений. Министры А. П. Извольский и С. Д. Сазонов пытались проводить эту линию с тем, чтобы сделать существующую систему государственного управления более совместимой с западноевропейскими, придав ей внешнюю привлекательность. Поддержка Думы была необходима министерству для решения важных практических вопросов, поставленных войной перед дипломатами. Первый – возвращение на родину российских подданных, оставшихся в силу начала военных действий на чужбине, к концу 1916 г. был в целом решён. Второй – оказание помощи многочисленным военнопленным – требовал поддержки депутатов. Первая мировая война показала не только техническую отсталость России, но и, мягко говоря, «бесталанность» её генералитета. Об этом, в частности, свидетельствует значительное количество русских генералов, оказавшихся в плену у германских войск. В сражениях при Танненберге 26–30 августа 1914 г., в Августовских лесах в феврале 1915 г. и при сдаче крепости Новогеоргиевск 19 августа 1915 г. русская армия понесла значительные потери в генеральском составе. По приводимым российским исследователем О. С. Нагорной данным, при окружении 2-й (Наревской) армии в Восточной Пруссии в плену оказались 16 генералов. При окружении 20-го армейского корпуса 10-й армии в Мазурии к немцам попали 13 генералов. Еще 17 генералов сдались при осаде крепости Новогеоргиевск. Во время Лодзинской операции в ноябре 1914 г. в плену оказались 12 генералов. Согласно официальным данным, представленным МИДу Главным управлением Генерального штаба, Центральным справочным Бюро и соответствующими союзными правительствами количество военнопленных на декабрь 1916 г. составляло:
двойной клик - редактировать изображение
Всего в России было зарегистрировано 1 451 160 военнопленных, а во вражеских странах – 2 501 250 русских. В плену в России находилось офицерских чинов германской армии – 2 371, генералов среди них не было, полковников – было 3, штаб-офицеров – 12, врачей – 98. В германском плену офицерских чинов русской армии было 20 486 (генералы, офицеры, военные чиновники, священники, сестры милосердия), из них генералов – 57, врачей приблизительно – 600–8001 . Российская законодательная база о военнопленных к началу войны основывалась на положениях Гаагской конвенции 1907 г. «О законах и обычаях сухопутной войны», в которой особо оговаривалось «человеколюбивое отношение» неприятельского правительства к попавшим в плен. В рамках этого во многом декларативного международно-правового акта 7 октября 1914 г. в России утвердили Положение о военнопленных. По нему военнопленными считались только «лица неприятельских сухопутных и морских вооружённых сил (кроме шпионов)», подданные воюющих с Россией государств, входящие в состав экипажей торговых судов и сопровождающие неприятельскую армию – газетные корреспонденты и репортёры, маркитанты, поставщики и др. С ними предписывалось «обращаться человеколюбиво», не препятствовать в «исполнении обрядов их вероисповеданий», сохранять при них собственность в неприкосновенности (кроме оружия, лошадей, военных бумаг) и т. д. Военнопленных разрешалось привлекать к «казённым и общественным работам», но «не изнурительным и не имеющим отношения к военным действиям». «Оплате вознаграждением» они не подлежали. В соответствии с указанным Положением на территории России военнопленных предполагалось содержать при местных войсках в виде команд в ведении тех начальников воинских частей, при которых они состояли. Пищевое довольствие предполагалось «по возможности наравне с нижними чинами русских войск». Высшие офицерские чины должны были кормиться сами из выплат согласно табели окладов жалования по чинам в русской армии от 1 мая 1899 г.
Огромные потери воюющих государств и беспримерная жестокость, с которой велись боевые действия, показали иллюзорность принятых норм международного права. Более того, масштабы взятых в плен военнослужащих и гражданских лиц настолько превосходили возможности воюющих государств по их содержанию, что они даже гипотетически не смогли бы применить указанное законодательство. 16 декабря 1915 г. в составе МИД создали Отдел о военнопленных во главе с бывшим министром-резидентом в Дармштадте С. Д. Боткиным. В числе первостепенных задач, поставленных министром перед новым подразделением, числился сбор информации о реальном положении военнопленных и наиболее серьёзных случаях нарушения международного права . С первых же дней своей деятельности руководство Отдела о военнопленных стремилось обеспечить контроль за обращением с попавшими в плен офицерами и рядовыми русской армии. Поскольку испанские дипломаты, взявшие на себя (не бесплатно!) защиту российских интересов в Германии и Австро-Венгрии, весьма неохотно посещали места заключения военнопленных, МИД настаивал на плановой проверке концлагерей. С каждым месяцем войны в воюющих государствах нарастала проблема продовольственного снабжения не только собственной армии и населения, но и военнопленных. Среди оказавшихся в плену миллионов солдат и офицеров многие были ранены, искалечены или страдали от болезней, связанных с плохим питанием и изнурительным трудом. Многие сходили с ума и кончали жизнь самоубийством. Содержание и охрана военнопленных отвлекали немалые финансовые, людские и продовольственные ресурсы. Если здоровых людей ещё можно было использовать на работах и в определённой степени компенсировать затраты на их содержание, то лечение инвалидов, раненых и тяжело больных представлялось для воюющих государств обременительным, особенно с учётом того, что широко распространённый в этот период туберкулез «косил» не только военнопленных, но и гражданское население многих стран. Военные «стратеги» полагали нахождение большого количества русских солдат и офицеров во вражеском плену более полезным, поскольку оно обременяло противника, находившегося в тисках экономической блокады Антанты, и усугубляло его продовольственные проблемы. Поскольку больные и раненые русские солдаты и офицеры не могли непосредственно повлиять на расклад военных сил и исход войны, они списывались со счетов. Приоритетной задачей Генштаба, как свидетельствуют архивные документы, отнюдь не являлось спасение наибольшего числа русских военнопленных от голода, болезней и смерти. Их судьба волновала генштабистов в последнюю очередь. Главной опасностью генералитет считал возможное развертывание с участием германских и австрийских военнопленных шпионажа против России с территории нейтральных стран. На фоне преступного безразличия царского генералитета к судьбам тяжелораненых и изувеченных войной солдат и офицеров трагически звучат строки из «Песни павших» Лиона Фейхтвангера:
Мы здесь лежим, желты, как воск.
Нам черви высосали мозг.
В плену могильной немоты Землей забиты наши рты.
Мы ждем ответа!
Плоть наша – пепел и труха,
Но, как могила ни глуха,
Сквозь глухоту, сквозь сон, сквозь тьму
Вопрос грохочет: «Почему?» Мы ждем ответа!
В обстановке 1917 г. представители Министерства иностранных дел Российской империи продолжали отстаивать интересы военнопленных, несмотря на противодействие Военного министерства. Не отрицая важности военных соображений и расчётов, дипломаты не могли не беспокоиться и о поддержании международного престижа правительства. Не собирались они игнорировать и всё более настойчивые требования общественного мнения внутри страны о помощи пленным. Для решения проблемы спасения от гибели больных и раненых важно было расширить круг государств, готовых принять большее количество русских и адекватным образом позаботиться о них. 16 марта 1917 г. МИД направил в правительство свои соображения по данному вопросу. Предлагалось, в частности, объединить деятельность всех правительственных и общественных организаций, работающих в помощь военнопленным, взяв за образец имеющую значительные полномочия Французскую внепарламентскую комиссию. Указанное предложение неоднократно высказывалось как по линии Российского общества Красного Креста, представившего разработанный совместно с МИД соответствующий проект, так и председателем Государственной думы М. В. Родзянко на заседании Главного управления Российского общества Красного Креста. Однако в обоих случаях предложения об объединении правительством одобрены не были. Что касается проблемы интернирования военнопленных в нейтральных странах, то МИД предлагал не только принять предложение Дании о значительном увеличении числа переводимых в эту страну пленных, но и не ограничивать в принципе их предельного количества. Высказывалось также пожелание о возобновлении переговоров с Голландией, предлагавшей принять пленных, число которых могло бы достичь нескольких тысяч. МИД настаивал на немедленном согласии с предложениями Австро-Венгрии об обмене туберкулезными и отпуске на родину всех военнопленных, которые имели бы право на интернирование в нейтральную страну, но были лишены этой возможности в силу ограниченного числа свободных мест в таковых странах. Дипломаты предлагали также срочно вывести тему о военнопленных из компетенции цензурных органов и отменить запрет воззваний по сбору средств в пользу пленных соотечественников, обеспечив публичность этого процесса. Предлагалось также облегчить получение русскими пленными корреспонденции и ускорить её доставку неприятельским пленным в России, пропускать письма без цензуры по истечении определённого срока по их получении; отменить цензуру книг; ускорить досмотр посылок и принять меры против порчи их содержимого (подробнее см. монографию автора). Февральская революция 1917 г. внесла радикальные изменения в деятельность российских дипломатических загранучреждений. Прежде всего, ускоренными темпами велось обновление руководящего состава российских представительств. Одними из первых вынуждены были уйти в отставку посланники в Лиссабоне и Копенгагене – П.С. Боткин и К.К. Буксгевден, а также поверенный в делах в Берне М. М. Бибиков. Послу в Испании кн. Кудашеву П. Н. Милюков также предложил подать в отставку. Его место занял посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов, ставший первым послом Временного правительства. На ключевые дипломатические посты в союзных и нейтральных державах Временное правительство назначало не профессиональных дипломатов, а представителей «политической общественности», лояльной к республиканской власти. Должность российского посла в США занял Б.А. Бахметьев, по образованию инженер-гидравлик, кадет, стоявший во главе Русского заготовительного комитета в Нью-Йорке, сформированного в 1916 г. правительством для военных заказов. Посланником в Швейцарии стал И. Н. Ефремов, прогрессист, бывший Государственный контролёр Российской империи. Послом во Францию назначили известного адвоката, одного из лидеров кадетской партии В. А. Маклакова, а в Испанию, вместо внезапно подавшего в отставку А. В. Неклюдова – генерал-губернатора Финляндии, октябриста М. А. Стаховича. Разослав своих депутатов в качестве «комиссаров» в страны Антанты, новая власть благодаря активной деятельности зарубежных учреждений МИД получила международное признание. Вскоре Временный комитет Думы по соглашению с Исполнительным комитетом Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов сформировал Временное правительство. Из 11 его членов 8 являлись депутатами Думы, в их числе и ставший министром иностранных дел П. Н. Милюков.
Известный политический деятель, историк и публицист Павел Николаевич Милюков прослужил в этой должности с 3/16 марта по 2/15 мая 1917 г. Лидер Конституционно-демократической партии (кадетской), он получил прозвище «Милюков-Дарданелльский» за настойчивые требования передать России после войны контроль над проливами Босфор и Дарданеллы8 . Новый министр всячески демонстрировал свою «непохожесть» на бывших руководителей, бравируя показным демократизмом и революционной демагогией. Это наглядно проявилось при его первой встрече с коллективом МИД. 3 марта 1917 г. руководящие чиновники Министерства иностранных дел, фактически не работавшего с 28 февраля по причине революции, получили извещения о намерении нового главы ведомства вступить в должность. Им было предписано явиться на службу к 12 часам следующего дня. Никаких парадных мундиров – в пиджаках. Такой «неформальностью» встречи планировалось подчеркнуть демократизм и деловитость нового режима (к аналогичным «приёмам» прибегал в последующем советский министр иностранных дел времен «перестройки» Э. А. Шеварднадзе). Несмотря на ускоренные замены профессионалов политическими деятелями, от П. Н. Милюкова требовали более радикальной ломки старого загранаппарата. Ярким эпизодом подобной деятельности стали результаты командировки «комиссара» Временного правительства С. Г. Сватикова, посланного за границу с поручением расформировать заграничную политическую агентуру департамента полиции. В его секретном докладе делаются весьма критические выводы о заграничном коллективе МИД. «Все черносотенцы, – утверждал Сватиков, – оставлены на своих местах и пользуются усиленною поддержкою таких же черносотенцев, оставшихся в управлениях и министерствах в Петрограде. Такие выражения, как “жиды, шайка жидов, завладевшая Россией, Советы Собачьих Депутатов” и т. п., являются высокохарактерными для тогдашних представителей России за границей. Но, глубоко ненавидя революцию, они всеми силами стараются дискредитировать не только демократию, но и само Временное правительство, указывая иностранцам на то, что революция виновата в разрухе, переживаемой Россией. Представители России даже в благотворительной области продолжают вести резкую борьбу с общественными элементами русскими и иностранными, на что горько жаловался мне депутат Поль Лафон в Париже, рассказавший мне целую историю тяжкой и бесплодной борьбы за очищение состава и оздоровление деятельности общества помощи пленным, бывшего раньше под покровительством г-жи Извольской. Характерной чертой для наших посольств является продолжающееся в них пренебрежение к русским гражданам и возобновившееся, после короткого перерыва, преследование политических эмигрантов. Господа дипломаты травят эмигрантов в полном смысле этого слова». Как ни парадоксально, новая власть любым путём стремилась «добить» монархистов, рассматривая их как «контрреволюционеров» и не обращая внимания на реальную угрозу со стороны левацких элементов. В срочном порядке менялась внешняя атрибутика российских загранучреждений – с посольского флага убирали двуглавого орла, выбрасывались царские портреты, а на дипломатических паспортах, бланках посольств удалялись слова «императорское» и изображение орла. Кстати, аналогичный процесс проходил с российскими загранучреждениями после распада Советского Союза, когда из зданий посольств выносили бюсты Ленина и затирали не только государственный герб на табличках у входа, но и название государства (СССР), которое ранее представляет посольство.
После Февральской революции сфера деятельности российских дипломатических загранучреждений значительно расширилась. Впервые им вменялось в обязанность тесное сотрудничество с находящейся в стране пребывания российской диаспорой, независимо от её политических воззрений. Дипломаты должны были принять меры не только к обеспечению беспрепятственного возвращения на родину политических эмигрантов, но и «объединить, примирить и направить» русские диаспоры, внутри которых господствовали либо монархические, либо революционные настроения. Малочисленность российских загранучреждений, необходимость решать в первую очередь вопросы чисто дипломатического характера, связанные с усилением поддержки воюющей России страной пребывания посольств, распыляла их силы. Дополнительную сумятицу вносили телеграммы П. Н. Милюкова с требованием сосредоточиться на возвращении русских эмигрантов, по разным причинам покинувшим в своё время родину. В результате дипломатам нередко приходилось отправлять морским путём на родину политэмигрантов одновременно с военнопленными, что приводило к дракам на борту. Одним из первых распоряжений П. Н. Милюкова на посту министра стало указание посольствам оказывать помощь возвращению в Россию эмигрантов-революционеров. В направленной им 9 марта 1917 г. циркулярной телеграмме в дипломатические представительства за границей предлагалось считать более не действительными «сообщённые в разное время Министерством иностранных дел и Департаментом полиции данные о воспрещении выдачи документов на возвращение в Россию и визы паспортов лицам, коим въезд в Россию воспрещён по политическим соображениям. Ввиду последовавшего ныне акта о политической амнистии, все указанные запрещения отпадают. Посему благоволите впредь отказывать в визе паспортов и выдаче документов для возвращения в Россию лишь тем лицам, кои значатся в международных и наших военных контрольных списках, а также тем иностранцам, въезд коих в Россию был воспрещён как осуждённым по суду за общеуголовные преступления или безвозвратно высланным из России за порочное поведение». При этом Временное правительство требовало от загранучреждений МИД взять под контроль волну реэмиграции, отделяя «благонадёжных оборонцев» от «крамольных интернационалистов» и освобождённых из плена военнослужащих. В условиях разгрома осведомительной системы внешней контрразведки сделать это было практически невозможно. Поэтому контроль над реэмиграцией, установленный согласно циркулярной телеграмме министра иностранных дел от 18 марта 1917 г., оказался фикцией: «На случай возникновения каких-либо сомнений о личности политических эмигрантов, желающих возвратиться в Россию, в силу акта амнистии, благоволите образовать при вверенном вам заграничном учреждении министерства комитет из представителей политических эмигрантов для разъяснений всех могущих возникнуть сомнений по этому вопросу. Милюков». То же подтверждалось последующей телеграммой от 1 апреля: «При выдаче паспортов эмигрантам можете руководствоваться засвидетельствованием их военной благонадёжности другими достойными эмигрантами или комитетами, образованными на основании нашего предыдущего указания». Неустойчивая внутриполитическая ситуация в России вынуждала министра постоянно лавировать, что вносило двусмысленность в его распоряжения и создавало дополнительные трудности сотрудникам загранучреждений. Милюков колебался. 5 апреля он направил дипломатическим представителям в Лондоне и Париже инструкцию, фактически перечёркивающую предыдущие указания: «Настоятельно просим, по соображениям внутренней политики, не проводить различия между политическими эмигрантами пацифистами и непацифистами. Благоволите сообщить о сем великобританскому (французскому) правительству». Новости из России были с восторгом встречены российскими гражданами за рубежом. В посольства стали поступали многочисленные ходатайства о возвращении на родину от самых различных групп граждан: трудовых эмигрантов, лиц, выезжавших на время за рубеж и задержавшихся из-за войны, от учащихся, а также военнопленных. Все они, в соответствии с «Правилами об оказании помощи русским подданным заграницей», установленными Временным правительством, имели право на получение пособий и ссуд для возвращения на родину. Отправляемым на родину политэмигрантам выдавали особые проездные листы, куда вписывали ссуды и пособия, как выданные в месте отправления, так и полученные в пути. Эмигрантам, ожидавшим отправления, а также их семьям, не имевшим возможности их сопровождать, разрешалось выдавать ссуды и пособия на проживание.
Разрешив всем желающим эмигрантам беспрепятственный въезд на родину, Временное правительство переоценило свои возможности. Бравируя «революционностью», оно оказалось не в состоянии контролировать мощный поток реэмиграции ни политически, ни технически. Особенно наглядно это проявилось в неспособности помешать выезду из Швейцарии 3 апреля первой, «ленинской», группы политэмигрантов. Все попытки российской миссии задержать «ленинцев» не встретили поддержки со стороны охваченного внутренними разногласиями Временного правительства. «Вчера, – докладывал 1 (14) апреля из Стокгольма посланник в Швеции Неклюдов, – здесь остановился Ленин и ещё несколько эмигрантов пораженческого лагеря из Швейцарии. Проезд через Германию был устроен для них стараниями швейцарского социалиста толка Циммервальда Фрицом Платтеном, который провожал их до Стокгольма. В Стокгольме Ленин и оставшийся пока здесь Радек совещались вчера с крайними отщепенцами социалистической шведской партии, уверяя их, что через 2 недели они вернутся с другими товарищами, дабы встретить в Стокгольме германских уполномоченных, а может быть, и французских, и начать переговоры о мире». Как известно, сразу же по возвращении в Петроград В. И. Ленин провозгласил свои «апрельские тезисы», ставшие практическим руководством к подготовке новой революции. Об остроте эмигрантского вопроса в Швейцарии свидетельствует телеграмма поверенного в делах Андрея Михайловича Ону из Берна от 5(18) апреля: «В Швейцарии пока образовались две организации для эвакуации эмигрантов: одна в Цюрихе носит скорее интернационалистический характер, другая в Берне – так называемые “обороновцы”, желающие продолжения войны и составляющие лишь пятую часть всей политической организации. Обе группы с большим нетерпением ждут отъезда и просят миссию передать Временному правительству горячую просьбу об ускорении их отправления на родину; при этом обороновцы ссылаются на желание поскорее поступить в русскую армию. Ввиду бедности многих эмигрантов общая цифра уезжающих, вероятно, не превысит тысячи человек. Обе организации просят об оказании материальной помощи как уезжающим, так и временно оставшимся в Швейцарии семействам и больным». В телеграмме того же поверенного в делах от 7 (20) апреля сообщалось: «Среди эмигрантов упорно распространяются слухи, что Англия пропустит в Россию только “надёжные элементы”. Немало эмигрантов уже ликвидировали свои дела в Швейцарии и желают во что бы то ни стало ехать в Россию поскорее. Поэтому следует ожидать, что под влиянием указанного слуха они будут уезжать через Германию, подобно тому, как уехала группа Ленина». Не менее тревожные сведения шли в Петроград из Парижа. В телеграмме от 30 марта (12 апреля) поверенный в делах во Франции Матвей Маркович Севастопуло писал: «Вопрос о составлении эмигрантского комитета осложняется существующими между эмигрантами несогласиями; вследствие сего, быть может, придётся действовать через посредство двух комитетов: комитета обороны под председательством гр. Нессельроде и комитета, обнимающего всю остальную эмиграцию. Есть надежда найти небольшой пароход, который провёз бы четыреста – пятьсот эмигрантов из Гавра в Норвегию по 250 фр. за человека. В общем же, единственным средством сообщения, на которое можно рассчитывать с уверенностью, являются пароходы, которые весной пойдут за нашими войсками в Архангельск; на них провоз обойдется по 100 франков с человека до Архангельска. О числе же желающих ехать пока нет никакой возможности составить себе даже приблизительное представление, тем более что неизвестно, сколько ещё прибудет из Швейцарии, Италии и даже Англии, в случае водворения через Архангельск. Так как одновременный проезд семей недопустим из-за подводной войны, то может возникнуть вопрос, о чём прошу указаний, равно как и о том, следует ли считать политическими эмигрантами дезертиров и уклонившихся от военной повинности, объясняющих своё поведение побуждениями политического характера».
Временное правительство, исходя из внутриполитических соображений, стремилось максимально переложить на центральный аппарат МИД и его загранучреждения все сложные вопросы, связанные с отбором возвращенцев. Речь шла, в частности, о возвращении на родину эмигрантов, покинувших её по национальным и религиозным причинам. Министерство иностранных дел полагало, что русские граждане, покинувшие Россию по причинам национального и религиозного характера, «всецело входят в категорию политических эмигрантов» и потому на них распространяются льготы, предоставленные этим последним. Подобный подход встретил резкую оппозицию Военного министерства, настаивавшего на том, что принадлежность к какой бы то ни было национальности не считалась в России нелегальной и до государственного переворота и не вызывала специальных преследований. Лишь для некоторых национальностей (главным образом, евреев) существовали известные правоограничения в отношении, например, места жительства и в других областях. Поэтому к категории «национальных эмигрантов» формально не должно быть причислено ни одно лицо русского подданства. «Что же касается категории эмигрантов, покинувших Россию по причинам религиозным, то среди них могут оказаться лица самых разнообразных категорий. Сюда могут относиться все лица, подлежавшие или подвергшиеся уголовному преследованию за какие-либо религиозные преступления или проступки; лица, принадлежащие к нелегальным, не разрешённым ранее или прямо воспрещённым, например изуверским сектам, и вероучениям, и т. д. Поэтому и в отношении эмигрантов “религиозных” предоставление общей льготы, допущенной при возвращении в Россию эмигрантов политических, казалось бы, не вызывается соображениями справедливости и могло бы с точки зрения наших военных интересов оказаться явно опасным, ввиду естественного предположения о возможном наплыве под видом таких эмигрантов самых нежелательных элементов, ручательств за коих, разумеется, не может быть дано русскими эмигрантскими заграничными комитетами политических эмигрантов». Наибольшую тревогу реэмиграция вызывала в Военном министерстве. Об этом свидетельствуют многочисленные обращения к министру А. Ф. Керенскому Главного управления Генерального штаба (далее – ГУГШ). Военное ведомство настаивало на немедленном прекращении льготного порядка возвращения политэмигрантов. ГУГШ докладывало, что в результате состоявшейся в марте 1917 г. договорённости между министрами военным и иностранных дел, согласно которой всем находящимся за границей русским политическим эмигрантам была предоставлена возможность льготного возвращения в Россию, из-за границы прибыло уже значительное количество эмигрантов. Они продолжают прибывать большими партиями, что делает практически невозможным контроль над возвращающимися гражданами. Всё чаще выясняются случаи недостаточно тщательной проверки и установления личности эмигрантов со стороны наших заграничных представителей, благодаря чему под видом политических эмигрантов в Россию проникают лица, не принадлежащие к этой категории. Таким способом, в частности, направляются в Россию (главным образом через Владивосток) огромные партии (по несколько тысяч человек) русских подданных, причисляющих себя к представителям крайнего анархизма, в действительности же не принадлежащих вовсе к определённым политическим партиям, а лишь прикрывающихся партийным именем и составляющих категорию беглых уголовных преступников и военных дезертиров. Германские агенты или лица, способствующие неприятелю в его военных против России действиях, проникали в Россию не только под ложным именем политических эмигрантов, но нередко и действительно принадлежа к категории последних, и это заставляло ГУГШ признать, что при осуществлении льготного порядка допуска эмигрантов обеспечение границы является совершенно недостаточным. Во многих случаях эмигранты получали консульские визы на въезд в Россию одновременно громадными партиями, что создавало значительное скопление их в посещаемых проездом союзных и нейтральных странах и затрудняло их перевозку до российской границы и дальнейшее движение по стране. В записке на имя министра обороны А. Ф. Керенского руководство Генерального штаба указывало, что, по его сведениям, «ожидается прибытие в Россию до 250 000 человек, и количество это, особенно при прибытии большими партиями, не может не вызывать самых грозных перспектив как по заботам о снабжении их продовольствием, так и по чрезмерной обременительности для наших железных дорог; главнейшие линии, по коим происходит движение эмигрантов – Сибирская магистраль и линия Торнео – Петроград – являются вместе с тем главнейшими путями доставления нам снабжения из-за границы; пункты Торнео и особенно Владивосток, до чрезвычайности перегружены ожидающими отправления внутрь страны грузами, железные дороги обладают весьма слабой провозоспособностью, и, в связи с этим, наплыв большого количества эмигрантов создаёт новую угрозу правильного снабжения армии. Сосредоточение же эмигрантов в пограничных с нами странах в ожидании отправления в Россию вызывает явное недовольство Японии и Швеции, указывавших уже на то, что правительства этих стран могут счесть себя вынужденными арестовывать группы наших эмигрантов и насильственно водворять их в наши пределы»
В секретной справке Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) России от 12 июля 1917 г. отмечалось, что со времени объявления амнистии эмигранты неполитические исполняли в местах своего выезда при посредстве русских консулов все требуемые формальности наряду с обыкновенными путешественниками, то есть заполняли опросные листы и затем ожидали ответа из Петрограда на поданное ходатайство. «В совершенно иное положение, – подчёркивается в справке, – были поставлены политические эмигранты. Им для получения от консулов удостоверения, дающего право на въезд, достаточно было простого заявления нашим консулам о желании возвратиться, сопровождаемого поручительством местного эмигрантского комитета о том, что данное лицо действительно состоит в эмиграции по мотивам политического характера. После этого фамилии отъезжающих сообщались по телеграфу через Правовой департамент МИД в ГУГШ, но сообщались в сущности лишь для сведения, потому что в распоряжении Главного управления Генерального штаба не было никаких средств, чтобы воспрепятствовать проезду нежелательных эмигрантов через границу. Эмигранты ехали обычно большими партиями и сплошь да рядом держали себя вызывающе по отношению к чинам пограничного надзора. В случае каких-либо затруднений, чинимых им, они терроризировали пограничные власти угрозами принести жалобу в Петроградский или Гельсингфорский Совет рабочих и солдатских депутатов. Представители обоих Советов неизменно обнаруживали тенденцию становиться на сторону эмигрантов против военных властей, не входя в рассмотрение дела по существу. Совершенно несомненно, что среди эмигрантов могли находиться лица, подозрительные с точки зрения шпионажа. Так, в числе прочих беспрепятственно были допущены Лев Бронштейн (псевд. Троцкий) и Анжелика Балабанова, которые значились в чёрном списке, составленном Междусоюзническим иностранным бюро в Париже. Число лиц, лишь недавно нанятых германским правительством, ещё не занесённых ни в какие списки и успевших проехать, пользуясь временным ослаблением надзора, разумеется, не может быть установлено. Их вызывающее поведение есть лишь частный случай общего порядка, нетерпимого с точки зрения государственной обороны, но установившегося в силу того, что военные власти были объектами давления со стороны чуждых им и недостаточно компетентных органов».
Дипломатические представители России за рубежом (в частности, поверенный в делах в Лондоне К. Д. Набоков) также настаивали на временной приостановке отправки политэмигрантов на родину. В телеграмме от 11/24 июля 1917 г. он сообщал: «Вопрос о дальнейшей отправке на государственный счёт политических эмигрантов с континента и из Лондона в Россию становится настолько серьёзным, что я вынужден всецело присоединиться к мнению некоторых вполне заслуживающих доверия лиц из эмигрантской среды. Не подлежит сомнению, что из Европы под видом политических эмигрантов уже проникли в Россию анархисты и уголовники и иные антигосударственные элементы. Ни посольства, ни консульства не имеют фактически возможности проверять подлинную принадлежность людей к политической эмиграции и должны полагаться на отзывы эмигрантских комитетов. Ввиду того, что взгляды таковых изменились с возвращением в Россию огромного большинства эмигрантов, отзывы комитетов не имеют теперь того значения и не дают тех гарантий, как прежде. Мне представляется необходимым, чтобы правительство циркулярно оповестило посольства в Лондоне, Париже и Риме и бернскую миссию, что впредь до назначения особых комиссаров здесь и в Париже с широкими полномочиями и ответственностью отправка эмигрантов временно приостанавливается. Это даст возможность переправить в Россию большее количество военнопленных и военнообязанных». Как уже говорилось, нередко между возвращавшимися на родину на одном пароходе эмигрантами и бывшими военнопленными возникали ссоры из-за разности политических взглядов. Так, генеральный консул России в Бергене докладывал, что в проследовавшей в июле 1917 г. через Берген партии соотечественников, среди которых насчитывалось 300 политэмигрантов и 400 возвращающихся из плена солдат, происходили во время переезда из Англии на пароходе трения, обострившиеся до такой степени, что со стороны солдат слышались угрозы выбросить в море слишком ярых пацифистов. Солдаты, опасаясь какого-либо предпочтения эмигрантам, настояли на том, чтобы их отправили отдельно с первым поездом, заказанным для перевозки партии. Вообще предпочтительнее было бы отправлять хотя бы только солдат из Франции или Англии в Россию прямо морем через Архангельский или Мурманский порт. В октябре 1917 г., буквально за день до переворота, в МИД подвели итог своей трёхлетней гуманитарной деятельности. В составленной по этому поводу справке давалась краткая история вопроса. В преамбуле документа напоминалось, в частности, что забота о русских гражданах, оставшихся за границей по военным обстоятельствам или задержанным в неприятельских странах, была поручена образованному при Первом департаменте Министерства временному Отделу денежных переводов. К нему впоследствии присоединили делопроизводство по сводке отчётностей о выданных заграничными учреждениями и защищающими российские интересы в неприятельских странах нейтральными дипломатическими и консульскими учреждениями ссудах и пособиях неимущим русским гражданам. С начала войны по октябрь 1917 г. Отделом по 118 860 переводам было переведено свыше 18 млн рублей. По информации Отдела, до конца 1917 г. необходимо выделить на нужды военнопленных: 4 млн французских франков, 8 млн швейцарских франков, 300 тыс. фунтов стерлингов, 500 тыс. шведских крон, 370 тыс. норвежских крон, 2 млн датских крон, 1 500 тыс. голландских гульденов, 800 тыс. итальянских лир и 12 млн американских долларов, что в русской валюте составля¬ет около 40 млн рублей.
Вряд ли кто из составлявших данный документ мог себе представить, что через несколько недель Российская империя уйдёт в прошлое. Согласно Договору о перемирии между Россией и Болгарией, Германией, Австро-Венгрией и Турцией от 2(15) декабря 1917 г. и договору между Россией и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией от 3 марта 1918 г., пленные обеих сторон подлежали обмену и отправке на родину. Детали самого процесса стороны оговорили в дополнительных договорах. Все годные к военной службе подлежали отправке на родину «наивозможно быстрее», остальные – «возможно скорее», имущество и часть невыплаченного жалования возвращалась пленным, правительства возмещали издержки на содержание военнопленных в стране пребывания. Интернированным и гражданским пленным предоставлялось право «остаться или выехать в другую страну», остальные возвращались на родину бесплатно. Вопрос о возвращении на родину раненых и больных пленных, а также лиц старше 55 лет в течение шести месяцев, был разрешен лишь в конце января 1918 г. специальным соглашением между странами – участницами этого процесса. Отпущенных из лагерей переправляли через Швецию, Ригу, Двинск, Барановичи сухопутным путём, водным – через Балтийское и Чёрное моря и по Дунаю. Восьмая статья мирного договора, подписанного в Бресте, также оговаривала отпуск всех военнопленных на родину. С учётом «большевистского настроя» русских военнопленных государства Антанты тормозили их отправку на родину, мотивируя это необходимостью возвращения лишь «в те русские области, возвращение в которые допустимо по экономическим и политическим условиям». На деле предполагалось использовать военнопленных для усиления русской Северной армии (25 тыс. военнопленных) и Вооруженных сил Юга России (40 тыс.).
По подсчётам российского историка И. Б. Беловой, численность русских военнопленных к середине 1917 г. составляла 2 417 тыс. До 1918 г. в Россию прибыли из плена 715 тыс. инвалидов и 60 тыс. бежали из лагерей, всего 775 тыс. (32 %). На начало 1918 г. в плену оставались 1 642 тыс. (68 %). За исключением умерших в плену 190 тыс., остались в Европе – 95 тыс., вернулись в прибалтийские государства – 215 тыс. Таким образом, не вернулись в Россию 500 тыс. (21 %) русских военнопленных. Весной 1917 г. с целью объединения усилий общественных организаций и государственных структур в деле помощи военнопленным при Главном управлении Российского общества Красного Креста был создан Центральный комитет по делам военнопленных. В октябре-ноябре 1917 г. на очередной международной конференции в Копенгагене между Россией и Центральными государствами были согласованы правила по содержанию, управлению и организации помощи военнопленным. После заключения 3 марта 1918 г. Брест-Литовского мирного договора для планомерного обмена военнопленными в апреле была создана советско-германская смешанная комиссия, а в июле-августе – советско-австрийская и советские комиссии попечения о пленных на территории Германии и Австро-Венгрии. Декретом Совета народных комиссаров (СНК) от 23 апреля 1918 г. для согласования, объединения и направления деятельности всех учреждений и организаций, ведавших делами военных и гражданских пленных, заложников и беженцев, учреждалась Центральная коллегия о пленных и беженцах (Центропленбеж), открывшая затем свои органы на местах. Решения Коллегии были обязательны для всех ведомств РСФСР. Ноябрьские революционные события 1918 г. в Австро-Венгрии и Германии нарушили начавшуюся работу по обмену военнопленными, способствуя их массовому стихийному возвращению. В связи с неконтролируемым потоком реэмигрантов В. И. Ленин 23 ноября 1918 г. утвердил циркуляр Центропленбежа, подтверждавший полномочия этой организации как высшей инстанции, ведавшей делами военнопленных. Особый акцент делался на солдат бывшего Русского экспедиционного корпуса во Франции. Русский экспедиционный корпус – обобщающее наименование экспедиционных войск, участвовавших в Первой мировой войне на территории Франции и Греции в рамках интернациональной помощи и обмена между союзниками по Антанте. Русские экспедиционные войска включали в себя четыре отдельные особые пехотные бригады общей численностью личного состава в 750 офицеров, 45 000 унтер-офицеров и солдат, которые прибыли в течение 1916 г. во Францию. В августе 1918 г. Франция через шведское правительство сделала официальное заявление Советской России о том, что не будет препятствовать возвращению в Россию находящихся во Франции русских солдат при содействии Международного Красного Креста и трёх представителей Российского общества Красного Креста (РОКК). Кроме того, правительству РСФСР сообщалось, что французское правительство приступает к систематической репатриации не только находящихся во Франции русских солдат, но и 33 тыс. русских пленных из Германии, перешедших во Францию в период перемирия. Первые эшелоны с российскими солдатами-инвалидами из Франции в Россию отправились весной 1919 г. Надежды на мирный труд, которыми поддерживали себя русские военнопленные в лагерях на чужбине, не оправдались: сразу после возвращения им пришлось пережить ещё большие испытания в кровавом море Гражданской войны, или вновь оказаться на положении военнопленных уже в большевистских лагерях. Гражданская война в России и польско-советская война 1920 г. приостановили процесс возвращения военнопленных на родину. Тем не менее в апреле-мае 1920 г. были подписаны двусторонние соглашения между РСФСР и Германией, Венгрией, Италией об отправке на родину военнопленных и интернированных, если они того пожелают. Впоследствии, после завершения официального обмена военнопленными, эта тема в Советской России стала полузапретной. Память о погибших в лагерях хранили только эмигранты, помнившие ужасы плена. Так, во Франции при кладбище бывшего лагеря Ла Куртин, где были расстреляны восставшие русские военнопленные, в 1930-х гг. была выстроена часовня, где совершаются панихиды по погибшим. В связи со столетним юбилеем начала войны летом 2014 г. прошли памятные церемонии во многих европейских странах. Появился и памятник Героям Первой мировой войны на Поклонной горе в Москве. Выступая 1 августа 2014 г. на церемонии его открытия, президент Российской Федерации В. В. Путин заявил: «Сегодня мы восстанавливаем связь времён, непрерывность нашей истории, и Первая мировая война, её полководцы, солдаты обретают в ней достойное место (как у нас в народе говорят, “лучше поздно, чем никогда”), а в наших сердцах приобретается та священная память, что заслужили по праву воины Первой мировой. В мировой истории много примеров того, какой страшной ценой оборачивается нежелание слышать друг друга, попрание чужих прав и свобод, законных интересов в угоду своим интересам и амбициям. Неплохо бы научиться смотреть и считать хотя бы на шаг вперед. Человечеству давно пора понять и принять одну самую главную истину: насилие порождает насилие. А путь к миру и процветанию слагается доброй волей и диалогом и памятью об уроках прошедших войн, о том, кто и зачем их начинал»23. До сих пор вопрос о судьбах интернированных после репатриации в Россию практически не исследован. По большей части их имена забыты. Как писал великий русский поэт Г. Державин,
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
Как и в прошлые годы, вопросы гуманитарного сотрудничества по-прежнему находятся в центре внимания российского Министерства иностранных дел. Разумеется, с годами меняются приоритеты и на этом направлении деятельности. Сегодня в числе первостепенных задач – действия по обеспечению прав человека путём участия в Совете ООН по правам человека, конвенционных органах ООН по правам человека и Управлении Верховного комиссара ООН по правам человека. Важная роль принадлежит международному гуманитарному сотрудничеству. Россия вносит достойный вклад в работу Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев и Международной организации по миграции, взаимодействует с Советом Европы и ОБСЕ. После 1991 г. на территориях бывших советских республик и между ними возникли кровавые конфликты. Попытки их мирного разрешения вновь выдвинули на передний план гуманитарного сотрудничества вопросы личной безопасности граждан, спасение из беды гражданского населения и урегулирование проблем, связанных с военнопленными. Организация гуманитарных конвоев в «горячие точки», экстренная медицинская помощь и другие задачи вновь стоят на повестке дня деятельности МИД. Как и всегда, в моменты тяжких испытаний для нашей страны дипломатическая служба остаётся неразрывной частью своего государства и народа. Сохранение памяти о славном прошлом отечественной дипломатии необходимо не только как подтверждение преемственности истории нашей страны, её славных традиций, но и как пример, достойный подражания для новых поколений российских дипломатов.
Чернявский Станислав Иванович, доктор. ист. наук, профессор, директор Центра постсоветских исследований Института международных исследований МГИМО МИД РФ.
Источник: журнал «Международная аналитика» №4 2016
