Ещё Аристотель задал вопрос, что общего содержится в разнящихся материальных благах, создаваемых людьми, и делает тем самым их соизмеримыми при обмене одного на другое? В дальнейшем человеческая мысль, исследуя производство, распределение, обмен и потребление товаров, неизбежно упиралась в решение этой задачи как точки отсчёта для дальнейших логических построений. К этому вопросу я предлагаю читателю вернуться позже, а сейчас хочу обратить его внимание на то, что в том, что теперь себя выдаёт за экономическую теорию, как в исследованиях, так и в преподавании, стоимость практически исчезла. Почему? Ответ прост: распространённая в мире экономическая доктрина, ложно именуемая теорией, обслуживает интересы фиктивного капитала – незаконнорождённого, но родного дитяти капитала финансового. Фиктивный капитал – фиктивная теория. Вместо подлинных объектов, явлений и процессов движения экономики рассматриваются их искажённые отражения. Кривое зеркало нынешней экономической теории порождает слепоту при принятии решений и в итоге приводит не только к снижению их эффективности, но и к полной неуправляемости процессами движения мирового хозяйства. Дабы разобраться в современной ситуации, мы должны ответить на ряд вопросов, касающихся нынешних внутренних проблем самой теории экономики как в мире, так и российских их особенностей: – откуда берётся рост благосостояния человечества вообще; – какие есть виды человеческого прогресса и их взаимосвязь; – каковы особенности экономического прогресса сегодня и завтра; – что делает науку непосредственной производительной силой: – откуда взялся пресловутый человеческий капитал; – как математика помогает экономической науке; – деньги, стоимость и капитал – что о них говорит исторический опыт и современность; – откуда взялся фиктивный капитал, почему он стал злокачественной опухолью современной экономики и зачем нам его «услуги»; – почему так быстро сдалась советская экономическая школа и кто пришёл ей на смену; – что происходит у нас в экономическом образовании и образовании вообще; – что делать. Вернёмся к теории как таковой. Что отличает теорию экономическую от теории в естественных науках? Объект изучения в последних определён изначально, что следует из самого понимания естества. Объект теории экономической пребывает в непрерывной трансформации, равно как и субъекты экономики, ряд из которых в процессе исчезает вообще (например, община). Сам по себе этот объект – продукт коллективной людской деятельности, он «рукотворный»! Возникают принципиально новые системы как предмет изучения, а значит, появляются и новые системообразующие связи и категории. Так, категория «стоимость» неприменима к первобытному натуральному хозяйству, которое практически не предполагает обмена продуктами труда. Стоимость – это категория товарного хозяйства, она реализуется в процессе обмена и определяется затратами общественно необходимых затрат – затрат труда на производство товара. В силу вышеизложенного ясно, что история экономики – имманентная составляющая её теории, ибо без неё нельзя определить сам объект изучения в текущем периоде. К этому вопросу мы ещё вернёмся, а пока рассмотрим саму цель существования экономической теории.
Итак, почему человечеству в принципе возможно богатеть, т. е. потреблять больше материальных благ (пока ограничимся ими)? Есть два пути: первый – дольше работать (экстенсивный), второй – больше производить в единицу рабочего времени (интенсивный), что называется ростом производительности труда. За всю историю никто не смог отыскать других источников, как он ни тужился. Заметим, что присвоение результатов чужого труда в любой форме не увеличивает богатство человечества в целом, а лишь меняет их распределение и потребление. Столетиями рост производительной силы труда определяли два основных фактора: специализация производства (территориальная, отраслевая и технологическая) и рост его технико-технологического оснащения, сопровождавшийся повышением уровня квалификации работника,– это важнейшая составляющая теория Адама Смита и его идеологических преемников. Ослепшая в последней трети ХХ в. и бодро перенесённая на нашу отечественную ниву нашими «либеральными» доброхотами западная экономическая теория не углядела важнейших современных ей и перспективных перемен в мировой экономике как объекте изучения. Примерно полтора века мы наблюдаем ускорение технико-технологического прогресса производства, отсчёт которого надо вести от появления парового двигателя и которое особенно заметно со второй половины прошлого века. Последнее во многом обусловлено появлением как новой отрасли знаний, так и производства – информационных технологий, позволяющих, с одной стороны, обеспечить более быструю адаптацию достижений фундаментальных исследований, а с другой – повысить качество и оперативность управления производством. Но в последние 40–45 лет мы видим и новый экономический парадокс: ускорение потребления результатов фундаментальных научных исследований для конечного потребления опережает этот показатель в потреблении производственном, хотя эта тенденции должна носить обратный характер. Для понимания противоречия обратимся к истории экономики, а точнее, к процессам специализации, которые, как отмечалось выше, многие века были двигателями прогресса. Неслучайно им всегда уделялось особое внимание в теории и практике экономики. Но любое явление, даже социальное, имеет физический предел. Мы здесь можем рассматривать его и как переносное, и как буквальное понятие, ибо свои полномочия по физическому пределу передаёт экономическим процессам производственное оборудование. Возьмём ткацкий станок. Думается сейчас, он практически достиг физического предела в скорости формирования полотна, а следовательно, предела роста производительности труда в ткацком производстве. Попытки перейти в потреблении человеком на трикотаж, производство которого более производительно, и к ещё менее затратным нетканым материалам ожидаемого результата не дали. Да и упомянутые отрасли имеют свой физический предел. Первым симптомом возможного переосмысления технологических стратегий должно было бы стать появление электроэнергетики как производителя универсального по потребительским свойствам продукта из различных сырьевых источников. Другим тревожным звонком стало создание в ХХ в. материалов с заранее заданными свойствами. Наконец, обратите внимание на информационные технологии. Несмотря на то что продукт их производства материализуется опосредованно через другие товары и услуги, сам процесс здесь достаточно универсален. Всё конспективно изложенное выше позволяет усомниться в перспективах специализации производства в промышленности и сделать вывод о том, что у неё тоже есть физический предел. Этот тезис дополняет ограниченность ресурсов традиционного сырья, которая не вызывает сомнения у большинства специалистов. Таким образом, стоит задача формирования стратегии развития технологий, исходя из новых научно-технических и социально-экономических позиций. Многолетнее осмысление автором этой проблемы привело к выводу о том, что магистральным направлением развитие производственных технологий станет их универсализация с конечной целью – создание технологий универсальной трансформации (атомного конструирования или квантового копирования). В качестве ближайшей цели, как отмечает учёный М. Ковальчук, надо определить создание природоподобных технологий. Прогресс как таковой означает движение от менее совершенного к более совершенному, при этом можно (и нужно) понимать это применительно к системе в целом, к её отдельным элементам, к структуре и др. Следуя этой логике, выделим основные направления (виды, типы) прогресса человечества: – прогресс познания; – технико-технологический прогресс; – экономический прогресс; – социальный прогресс. Необходимо отметить, что прогресс в познании имеет две взаимодополняющие составляющие – научную и культурную, что отражает два вида восприятия и осмысления человеком как окружающего, так и внутреннего мира – логического и чувственного. Конечно, все основные направления прогресса находятся в единстве, что вытекает из самого понятия системы, но единство это диалектическое.
Уровень развития техники и технологии служит важнейшим фактором, определяющим социальноэкономические параметры жизни населения (объём и структуру материального потребления, доступность и качество здравоохранения, время и качество отдыха, наличие социальных гарантий, в итоге саму продолжительность жизни) и как следствие – отношение по поводу производства и распределения конечного продукта. При этом социально-экономический формат организации и управления производством определяет эффективность использования его технологической базы и стимулирует (или дестимулирует) её развитие. Все эти процессы неизбежно приобретают идеологическое оформление, что, в свою очередь, ведёт к трансформациям политическим. Следует отметить, что мировой исторический опыт показал асинхронность социально-экономических процессов и появление их идеологического обеспечения. Одно или другое либо опережает, либо отстаёт. В любом случае появляются деструктивные факторы для мировой экономической системы в виде политических движений, решений и институтов. Понимание диалектической взаимосвязи вышеупомянутых видов прогресса даёт категория «технологический уклад», которую к жизни вызвала теория больших циклов Кондратьева. Технологический уклад с точки зрения теории познания представляет собой межотраслевое научное понятие, которым оперируют представители естественных, технических и экономической наук. Как совокупность технологий, доминирующих на определённом отрезке истории, он синтетически характеризует современную ему стадию технико-технологического и социально-экономического прогресса человечества. Введение в научный оборот этой категории определено цикличностью прогресса экономического, цикличного потому, что экономика (хозяйство) на достаточно длительный период времени фиксирует достижения в целом непрерывного научнотехнического прогресса, преобразованные в новые для определённого этапа технологии, в виде основных производственных фондов. Переход от одного уклада к другому сопровождается системным кризисом. Сейчас человечество стоит на пороге шестого по счёту технологического уклада, поэтому задача не только наиболее безболезненного, но и наиболее эффективного перехода к нему – главная его «головная боль». Но именно эту задачу не хочет замечать экономическая теория ни за рубежом, ни в России. Думается, что причина тому – эволюция самого капитала за счёт противоестественного роста его финансовой составляющей. Противоестественным потому, что, как отмечено выше, финансовый капитал подменяется фиктивным. Фиктивный капитал – визитная карточка неолиберализма – через корпоративный механизм и через искажённую оценку экономической динамики приводит к перекачке реального финансового капитала в основание «перевёрнутой пирамиды» фиктивных ценностей. Этот процесс уже запущен и постоянно приобретает новые инструменты для достижения своей главной цели – подмены реальных результатов общественного производства их фиктивным отражением с последующим разграблением первых. Как этому противостоять? Необходим тщательный анализ экспансии финансового капитала, которая идёт через капитализацию на фондовом рынке, что относится и к банковским балансам, через «финансовую математику» аннуитетов взамен методов присвоения ренты, через рейтинговое пространство, через гегемонию доллара и грабительские девальвации, наконец, через дутый валовый внутренний продукт как мерило экономического роста. Но на всё перечисленное нынешняя экономическая теория взирает благосклонно.
Во второй половине ХХ в. науку провозгласили непосредственной производительной силой. Быстрое признание, если учесть, что она как особый род человеческой деятельности и «учёный» как профессия оформились лишь в 20-е годы, когда появились и начали множиться научно-исследовательские институты в разных областях знания и городах мира. До того научные исследования велись в основном на базе высших учебных заведений, иногда в исследовательских лабораториях, создаваемых при производственных предприятиях; были и энтузиасты, обладавшие собственными средствами для исследования увлекавших их проблем. Наконец, практиковалось создание временных научных коллективов для решения какой-либо задачи (как правило, оборонной) по заданию правительства (сейчас это называют грантами). Заметим, что первый в мире научно-исследовательский институт начали создавать по инициативе великого князя Константина Константиновича, но помешала Первая мировая война. Так что же делает науку, особый род деятельности человека, непосредственной производительной силой и как она участвует в приумножении материального богатства? Первый ответ на этот вопрос очевиден – она лежит в основе роста производительности труда по линии «научное открытие – опытно-конструкторские разработки – новая техника – новая технология». Второй, не столь очевидный, но не менее важный – постоянное расширение границ тех ресурсов, которые доступны человечеству для производства материальных благ. И здесь горизонт возможностей науки невероятно широк: от, к примеру, превращения «забалансовых» запасов традиционных полезных ископаемых в «балансовые» путём применения более производительной новой техники, до применения элементов материального мира в качестве совершенно нового сырья для производства за счёт создания принципиально новых технологий, которые упомянуты ваше. Тут стоит вернуться к вопросу о диалектическом единстве всех видов прогресса человечества. С одной стороны, первое направление научно-технического прогресса постоянно подтачивало производственную специализацию как ведущий фактор роста производительности труда, а с другой–через универсализацию технологий тот же прогресс создаёт новые сырьевые ресурсы, на порядки превышающие по своему объёму прежние. Напрашивается аналогия с извечной борьбой воды и камня в природе: вода медленно, но верно точит камень, но она же и создаёт новый в виде сталактитов и сталагмитов. Проблема узкой специализации как тормоза прогресса, на которую указывали ещё и Айзек Азимов, и великий Бернард Шоу, остро стоит в научном познании.
О необходимости создания единой концепции естествознания совершенно справедливо говорит и упомянутый М. Ковальчук. С позиций экономической теории к науке как производительной силе есть ещё два вопроса. Первый: её продукт – новое знание, не имеет аналогов, поэтому здесь нет привычных в материальном производстве технологий, и можно опираться только на методологию исследований. Второй: новое знание, если его воспринимать как товар, является товаром особого рода, и экономический эффект от его использования всегда вероятностен, а реализация (рыночное признание) стоимости такого товара отложено во времени. С позиций экономики стоимость такого товара будет определяться не общественно необходимыми затратами на его создание, а отсчёт следует вести от стоимости тех товаров, которые будут вытеснены с рынка в результате использования того или иного научного достижения в производстве. Финансирование научных исследований и так мало привлекательно с позиций быстрой и высокой доходности, а для фиктивного капитала исключено вообще. Но научно-технический прогресс становится основным источником роста производительности труда, а значит, и уровня жизни населения. Вывод: организация и финансирование науки – предмет общенационального интереса и задача государства. К производительности науки вплотную примыкает и бесконечно обмусоленный ныне в литературе вопрос о «человеческом капитале», который определяется как «совокупность знаний, умений, навыков, используемых для удовлетворения многообразных потребностей человека и общества в целом». Из изложенного видно, что материальным носителем «человеческого капитала» является сам индивид (человек), участвующий в экономических процессах (что касается «умений и навыков» уж точно). Большая советская энциклопедия, опираясь, естественно, на К. Маркса и Ф. Энгельса, определяет «сложный труд»: «квалифицированный (сложный) труд – требующий специальной подготовки, наличия у работников навыков, умений для выполнения определённых видов работ, по сравнению с неквалифицированным (простым) трудом». Труд вообще является частью капитала (есть ещё понятия «основного» и «оборотного» капитала, и в последнем заработная плата как частичный денежный эквивалент затрат живого труда объединяется с сырьём и материалами), но переменной его частью. Отличие его от постоянной в том, что он целиком переносит свою стоимость на произведённый товар, а постоянный – лишь частично. В свою очередь, стоимость сырья растворяется в стоимости нового товара, а труд свою стоимость сохраняет после восстановления рабочей силы. Сложный труд в единицу рабочего времени создаёт больше стоимости, чем простой. По К. Марксу, сложный труд – это возведённый в степень или помноженный простой. При исчислении стоимости товара сложный мы неизбежно сводим к простому, т. е. происходит редукция простого и сложного труда, что очевидно, ведь рубль раскладывается на копейки, а не наоборот. В зачатке всё это содержится у первооткрывателя классической политической экономии Уильяма Петти. Анализируя его творчество, А.В. Аникин пишет: «Материальное богатство Англии Петти оценивал в 250 млн фунтов стерлингов, но к этому предлагал добавить денежную оценку населения в размере 417 млн. Эта парадоксальная идея глубже, чем может показаться на первый взгляд. Петти искал способ както оценить размеры личного элемента производительных сил – трудовых навыков, сноровки, потенциала развития техники». И как понять, что «чистый капитал – это “чистая” зарплата, получаемая на руки, без налогов»? Просто шедевр экономической мысли! Забыли добавить, что зарплата должна быть белой, а не в конверте. Уровень квалификации человека как субъекта экономических процессов пребывает в прямой зависимости от уровня технологий и является и национальным, и общечеловеческим богатством. Но богатство – не капитал, который является «самовозрастающей стоимостью». Чтобы это богатство не превратилось в сокровище – утеху «скупого рыцаря», надо соединить основной и переменный капиталы (конечно, не в том примитивном понимании, о котором упомянуто выше). Заработная плата, даже чистая и без налогов, стоимости не создаёт. Последнее, что можно здесь добавить, – вновь созданный продукт принадлежит собственнику основного капитала и по законам экономики, и по законам юридическим.
К проблеме капитала как такового и к его современной трансформации ещё вернёмся, а сейчас несколько мыслей о сложных взаимоотношениях теории экономики и математики. Известно, что математические объекты создаются путём идеализации реальных или других математических объектов на формальном языке. Математика – фундаментальная наука, предоставляющая (общие) языковые средства другим наукам. Любая наука таковой не является, если она не способна оформить устойчивые связи исследуемых ею явлений, а не просто провозгласить их наличие. Это уже не наука, а схоластика. Экономика как наука сравнительно молода: она получила «права гражданства» лишь с тех пор, как Адам Смит начал вести её самостоятельный курс в университете, и возможности математики она стала использовать куда как позже наук естественных. Преподавание математики внедрялось при подготовке экономистов тяжело и мало влияло на формирование мышления студентов. Ещё мой отец говорил, что «предел экономической грамотности экономиста – это (c + v + m)». Математика – самая зрелая сфера человеческого познания, она способна обогатить изучение экономических процессов (это убедительно показал Л.В. Канторович), но именно в силу своего авторитета содержит для экономической теории огромные опасности. Посмотрим, что писал о математике Ф. Энгельс (всегда поражаюсь его умению чётко излагать мысли!): «То, что материал (объект исследования.– Авт.) приобретает чрезвычайно абстрактную форму, может лишь слабо затушевать его происхождение из внешнего мира. Но чтобы быть в состоянии исследовать эти формы и отношения в чистом виде, необходимо совершенно отделить их от содержания, оставить это последнее в стороне». Когда Энгельс говорит о «материале» и его происхождении из внешнего (по отношению к математике) мира, его «формах и отношениях», он имеет в виду физическую «реальность, данную нам в ощущениях», материальный мир как объект исследований естественных наук. Математика тут позволяет понять количественную сторону «форм и отношений», абстрагируясь от их содержания. А как быть экономической теории? Предметом её исследования являются человеческие отношения по поводу производства, распределения, обмена и потребления продукта труда – явления не природные, а социально-рукотворные. Она сама оперирует абстракциями – товар, стоимость, рынок и пр. и пр. Люди, причисленные к экономической теории, всегда склонны этими абстракциями манипулировать, подменяя сущность её внешним выражением (пример тому приведён выше), выполняя заказ из внешней среды. А внешней средой для экономики является политика. А тут ещё появляется математика с её непререкаемым авторитетом. В результате возникает соблазн при оценке того или иного явления не просто «отделить его от содержания, оставить это последнее в стороне», а пренебречь этим содержанием как таковым. В итоге мы имеем ситуацию, которую определила выдающийся учёный Е. С. Вентцель: в соответствии с законами математической науки точно решаются задачи, произвольно поставленные. Не секрет, что в экономику в большинстве идут далеко не самые талантливые математики. Самых талантливых интересует идеализация не реальных, а других математических объектов. Те же, кто пришли в экономику, как правило, не дают себе труда вникнуть в суть явлений, а начинают громоздить новые (увы, новые только для экономического познания) абстракции. Ещё в студенческие годы прочёл кучу публикаций, посвящённых различным интерпретациям «производственной функции». Прочтя, пришёл к забавному выводу: всё это стоимость товара, определённая Марксом, только в другом математическом выражении, а множество построенных на этом других абстракций не имеет ни теоретического, ни практического смысла. Самое значительное экономикоматематическое достижение – это межотраслевой баланс В. В. Леонтьева. Самое вредоносное (с точки зрения автора) – это схемы пресловутой капитализации. В своё время Анатоль Франс, анализируя другую форму человеческого познания, сказал: «Искусству угрожают два чудовища: художник, который не является мастером, и мастер, который не является художником». Перефразируя его, можно сказать, что теории экономики страшны и содержание без формы, и форма без содержания. Последнее укореняется в ней прежде всего потому, что в силу слабости своей математической подготовки экономисты опасливо сторонятся постоянных и массированных атак на теорию формалистов.
Нам с вами, уважаемый читатель, придётся вернуться к современной ситуации в мировой экономике, важнейшей характеристикой которой является не человеческий капитал, а вполне реальный фиктивный капитал. Суть этого явления подробно описана в монографии «Экономический прогресс: прошлое, настоящее, будущее», поэтому здесь ограничусь его рассмотрением через призму экономической теории. Наводняя мир потоками фальшивых (не по закону, а по сути, по внутреннему содержанию) денег, Федеральная резервная система США в связке с Международным валютным фондом и другими организациями такого толка сейчас обслуживают интересы международного фиктивного капитала и тормозят технико-технологический и, в результате, социально-экономический прогресс человечества. Мировую финансовую систему, тесно увязанную с фиктивным капиталом и фальшивой резервной валютой, в недалёком будущем ждёт жёсткое потрясение (поэтому в интересах экономики России держаться подальше от неё). С другой стороны, она давно не обслуживает нормально расширенное воспроизводство, как ей подобает. Для понимания современных проблем нам никуда не уйти от теоретического и исторического экскурсов. Любой из нас ежедневно имеет дело с деньгами и ценами, не задумываясь о том, что за ценой скрывается стоимость, а за покупкой – обмен. Нас равно волнует не сущность денег, а их покупательная способность. Какая нам разница, от куда она берётся! А понимать надо, дабы не оказаться у разбитого корыта. Ещё Аристотель размышлял о том, что делает труд людей разных специальностей сравнимым и позволяет им обмениваться товарами и услугами без обид. Итоги его рассуждений позволили считать Стагирита (прозвище Аристотеля, который был родом из города Стагиры в Македонии) предшественником и сторонникам теории трудовой стоимости, и маржаналистам со своей теорией предельной полезности, хотя в науке они практически антагонисты. Всё это к меновой стоимости товара. Проще с понятием «цена». Мало кто станет отрицать, что она – денежное выражение стоимости. Но тут же вопрос, что такое деньги и почему в них измеряют стоимость? На наш взгляд, самое образное объяснение даёт У. Петти (К. Маркс говаривал, что «даже ошибки нашего друга Петти гениальны»). Он рассуждал так: «…Какому количеству английских денег может равняться по своей стоимости этот хлеб или эта рента? Я отвечаю: такому количеству денег, которые в течение одинакового времени приобретает за вычетом издержек производства кто-нибудь другой, если он всецело отдаётся производству денег, т. е. предположим, что кто-нибудь другой направляется в страну серебра, добывает там этот металл, очищает его, доставляет на место производства хлеба первым, чеканит тут из этого серебра монету и т. д. Предположим далее, что этот индивидуум в течение того времени, которое он посвящает добыванию серебра, приобретает также средства, нужные для своего пропитания, одежды и т. д. Тогда серебро одного должно быть равно по своей стоимости хлебу другого; если у первого имеется, например, 20 унций, а последнего 20 бушелей, то унция серебра будет представлять цену бушеля хлеба». Из цитаты понятно, что деньги по своим физическим характеристикам – серебро. Или золото. Или золото и серебро одновременно – в истории экономики такое бывало. Ясно одно, что это благородный металл. Почему? Да потому что он обладает собственной стоимостью, возникающей из затрат на его добычу! Деньги – это тоже товар, хотя товар особого рода. Обычно товар удовлетворяет одну потребность, а деньги, кроме того, что они служат мерой стоимости, выполняют ещё ряд функций – средство обращения, средство платежа, средство накопления, наконец – мировые деньги (именно эту функцию теперь узурпировал бумажный доллар США). Золото сделало деньгами сама природа в силу его редкости, сохранности в неизменном виде (серебро здесь немного послабее), с одной стороны, и общественное разделение труда, а с ним и умножение обмена его продуктами между людьми – с другой. Медные же или никелевые монеты, бумажные банковские или казначейские билеты – не деньги, а лишь их представители подобно бумаге – свидетельству о праве собственности на квартиру. Соблазн увеличить число наличных денег без роста добычи благородных металлов существовал всегда как у отдельных предприимчивых субъектов, так и у правительств. В ход шло всё: обрезание золотых и серебряных монет, снижение веса или содержания благородных металлов в сплаве, используемом при их изготовлении (порча денег).
С появлением бумажных денег все соблазны только усилились. Так мило «затыкать дыры в бюджете», покрывать провалы в своей экономической политике бесконечной эмиссией денег, т. е. печатать бумажки и запускать их в оборот. На мой взгляд, лучшее описание этих процессов (точнее, их влияния на жизнь людей) дал Э.М. Ремарк в своём замечательном романе «Чёрный обелиск». Тогда, в 20-е годы прошлого века, правительство Веймарской республики вело свои финансовые игры с немецким народом, но резко оборвало их, введя «зерновую марку», и стабилизировало курс денег. Ввело, но только после того, как полностью обесценило пенсии и накопления своих граждан. Думается, это немало способствовало становлению немецкого нацизма. Есть и линия государственного поведения, прямо противоположная. Великий физик (и немного алхимик) Исаак Ньютон, возглавив Монетный двор Англии, предложил зафиксировать цену золота (это не тавтология, а профессиональный жаргон) на долгий срок. Правительство прислушалось к нему и держало знаменитый «золотой стандарт» порядка ста лет, что сделало фунт стерлингов (золотой!) ведущей мировой валютой (видите, как полезна бывает диффузия научной мысли). Но следует отметить, что практически весь этот срок Британия была ведущей индустриальной державой мира и положение Лондона в качестве главного международного финансового центра покоилось на производственных мощностях «фабрики мира», т. е. мы наблюдаем нормальное, здоровое взаимодействие капиталов производственного и финансового и примкнувшего к ним торгового. Итак, мы потихоньку подобрались к понятию «капитал», с которым тоже проще – никто не станет отрицать, что это «самовозрастающая стоимость» (заметьте, стоимость). Сложность в другом: откуда берётся рост? Из производства. Трудовая теория стоимости говорит, что «прибавочная стоимость» (она же – прибавочный продукт) – это неоплаченная владельцем предприятия часть труда его работников. Другие теории утверждают, что новую стоимость создают и основные фонды (станки, оборудование, здания и т. д.), т. е. сам капитал. Не будем спорить, кто прав, ясно одно: капитал – это не деньги, деньги лишь представитель производственного капитала (мера стоимости) подобно тому, как бумажные или медные деньги – представители собственно денег. Да, капитал измеряется в деньгах, да, финансовый капитал, задача которого обслуживать всё общественное расширенное воспроизводство, в котором участвуют все разрозненные хозяйствующие субъекты, находящиеся в процессе непрерывного взаимообмена, имеет форму денег. Но деньги сами по себе, деньги, не вовлечённые в оборот,– не капитал. В лучшем случае – сокровище. Финансовый капитал, возникший в результате разделения сфер деятельности, подобно разделению хозяйства на сельское и ремесло (позднее – промышленность), играет (если он не фиктивный) положительную роль, обеспечивая через кредитно-денежную систему мобилизацию ресурсов для производства. Торговый капитал обслуживает механизм обмена товарами. Но ни торговый, ни финансовый капитал стоимости не создают, они дают своим владельцам прибыль (превращённая форма стоимости), но сама стоимость взята из той, которая создаётся в производстве товаров в виде оплаты услуг финансов и торговли. Прошу простить мне этот упрощённый экскурс в экономическую теорию, но он необходим для того, чтобы можно было говорить на одном языке. Более того, нам и дальше придётся обращаться к значениям многих используемых терминов, особенно финансовых.
Попробуем ответить на другой вопрос: были ли в мировой практике ситуации, сходные с нынешней? После открытия и колонизации Америки оттуда в Испанию и Португалию (заметно меньше) хлынул поток золота и серебра, добытого трудом новых рабов. Общее количество золота в Европе в ХVI в. выросло более чем в два, серебра – в три, а цены на товары в 2–3 раза. В первую очередь революция цен коснулась тех стран, которые грабили новые земли,– Испанию и Португалию. Они ждали пышного расцвета своей экономики, а на деле получилось наоборот. Цены в этих странах повысились в 4,5 раза, а в Англии и Франции – в 2,5. Испанские и португальские товары стали столь дороги, что их просто не покупали, предпочитая более дешёвые из других стран (надо учитывать, что при росте цен выросли и производственные затраты). Это имело два следствия: золото быстро уходило в те страны, чьи товары покупались; отечественное ремесло приходило в упадок, поскольку его продукция не находила спроса. Поток золота шёл, минуя хозяйства этих стран,– из рук дворянства он быстро утекал за границу. Уже в начале ХVII в. драгоценных металлов в Испании не хватало, и за восковую свечу платили медными деньгами по весу больше, что втрое превышало вес самой свечи. Поток золота не обогатил Испанию и Португалию, а лишь на долгие десятилетия затормозил развитие их хозяйства. Наоборот, революция цен усилила Англию и Нидерланды – страны с развитым товарным производством, перестроившие всю систему мировой торговли. Рассматривая этот исторический пример, мы имели дело с подлинными деньгами – золотом и серебром. Теперь посмотрим на ситуацию, где главную роль играли их представители – бумажные деньги и акции. Первый проект национального масштаба, означавший эмиссию фальшивых (по сути) денег и государственную поддержку фиктивного капитала, связан с именем легендарного Джона Ло и регентством герцога Орлеанского при малолетнем Людовике ХV в начале ХVIII в. во Франции. Шотландец Джон Ло – сын ювелира и немного банкира-ростовщика, светский щёголь, дуэлянт, удачливый игрок, был одержим идеей, которая состояла в том, что прогресс экономики сдерживается нехваткой денег – золота. Но если денег у предпринимателей не хватает, то их можно получить в кредит. Опять «но»: каждый банк того времени в своей кредитной политике был ограничен размерами собственного золотого запаса. Ло предложил банк нового типа, в котором золотой резерв мог составлять, скажем, пятую часть от суммы кредитов, выданных в билетах этого банка. Он наивно отождествлял кредит (даже ничем не обеспеченный) и деньги (банкноты) с капиталом, думал, что ссуды и бумажные деньги увеличивают богатство. Но никакой кредит не заменит ресурсы, необходимые для развития производства – основные фонды и живой труд. Джон Ло предлагал свои услуги по обогащению правительствам по всей Европе, а приняла их Франция. Король Людовик ХIV оставил после себя страну, разорённую бесчисленными и в конечном итоге бессмысленными войнами и небывалой роскошью двора. Государственный долг достиг невероятных размеров, поэтому Ло и позволили его финансовый эксперимент. Был создан Королевский банк, который занялся выпуском бумажных денег, и Компания Индий. Последняя, невероятно разрекламированная, а на деле ничего не имеющая кроме пустынных земель – колониальных владений Франции в Америке, стала первым акционерным обществом открытого типа с государственной поддержкой. По сути – эталон фиктивного капитала. Франция сошла с ума. Люди продавали земли и замки, городские дома, меняли золото на бумагу в надежде на баснословные прибыли. Банк увеличивал выпуск бумажных денег, а золотом гасил государственные долги. В итоге система рухнула. Её основателю – Джону Ло, который до этого стал не только руководителем банка и компании, но и генеральным контролёром (министром) финансов Франции, позволили бежать, кое-кто из самых смышлёных сколотил состояние (говорят, и сам регент), но большинство – от аристократов и священников до лакеев – своим разорением оплатили долги правительства.
Классический пример того, как фиктивный капитал через денежно-кредитную систему высасывает реальные ценности. От ценностей отдельных граждан до ресурсов целых стран. Джон Ло был не только авантюристом, но и пророком. Его модели банка и акционерного общества широко распространились по миру (особенно в ХХ в.), а система тотального кредитования – основа модели экономики США, но ещё и инфляции. Как денежная масса, так и уровень цен приобрели в современном мире одностороннюю эластичность: они никогда не уменьшаются, а только растут. Следует остановиться на природе фиктивного капитала. Цикличность роста, свойственная экономической системе, определяется тем, что существующий набор производственных технологий периодически морально устаревает. Моральное старение действующих фондов означает то, что существующая технологическая система не может обеспечить стабильный рост производительности труда. Экономическая система реагирует на эту ситуацию опережающим по отношению к производственному росту своего финансового сектора – финансового капитала. Финансовый капитал является естественной составляющей рыночной экономики, где по классической схеме он взаимодействует с капиталами производственными и торговыми, и все вместе они обеспечивают расширенное воспроизводство, разрешая свои противоречия через закон средней нормы прибыли. Сама постановка задачи говорит о функциональной доминанте производственного капитала в их семье, а непропорциональный и устойчивый во времени рост капитала финансового объективно отражает «дряхлость» производственных мощностей по отношению к тому уровню развития производительных сил, который может обеспечить внедрение в производство новых технико-технологических разработок. Критической точкой тут является та, при которой существующая технологическая модель достигла своего «физического предела» в интенсивном росте производительности машин и оборудования за счёт их модернизации, а значит, рост производительности труда, как единственно законный ныне по социально-экономическим меркам источник увеличения прибавочного продукта при равных затратах, исчерпан. Действующие фонды постепенно превращаются в «кандалы» для производства на пути его прогресса. Но и производственные, и финансовые фонды имеют единого измерителя – деньги, что стирает объективную грань в субъективном восприятии их собственников. Тормозящаяся активность производственного капитала заменяется излишней активностью капитала финансового, отсюда его непропорциональный рост. Корпорация как основной и доминирующий субъект современной экономики лихорадочно проводит так называемую капитализацию активов, стремясь пополнить реки своих доходов притоками за счёт спекуляций на фондовом рынке. Но тот не имеет собственных родников, дающих прибавочный продукт, поэтому финансовые потоки перестают отражать и обслуживать производственные процессы, а финансовый капитал порождает своё родное, но незаконное дитя – фиктивный капитал, т. е. деньги, находящиеся в обороте, приносящие их владельцам прибыль, но не способные принести прибавочный продукт. Кстати, именно здесь коренится постоянно усиливающееся расслоение населения планеты: теперь пресловутая «тридцатка» лиц владеет половиной мирового богатства, оцененного в деньгах, а средний класс размывается. В производственных же отраслях, составляющих действующий технологический уклад, возникает эффект относительного перепроизводства. Почему относительного? Дело в том, что их продукция, успешно реализуемая ныне, теряет такую возможность в перспективе, а производственные активы постепенно утрачивают свою ликвидность на рынке. В преддверии нового технологического уклада возникает ситуация, при которой фиктивный капитал активно обращается на рынке, а производственный капитал малоликвиден, да и его фондовая оценка (капитализация) эфемерна. Экономика начинает активно пузыриться, подобно болоту.
Нарождающийся шестой технологический уклад будет иметь ядро, состоящее из набора производственных технологий, многие из которых пока существуют в виде технико-технологических разработок и проектов, введение которых в хозяйственный оборот как производственных мощностей потребует финансирования. Где его взять? С точки зрения трезвой расчётливости капиталу, иммобилизованному из производственной сферы, разумно в неё вернуться. На практике мы видим структуру общественного воспроизводства, функционирующую в свете понятий «глобальный финансовый капитал», «гегемония доллара», «финансовый пузырь» и «финансовая пирамида». Более того, экономическая система с центром в финансовом секторе принимается как данность, которую невозможно изменить в рамках одной страны или группы стран, она принята по умолчанию, и даже глобальное замедление развития экономики последних лет не стимулирует эти страны менять условия их финансово-хозяйственной деятельности. И всё же основная проблема при переходе человечества к новому технологическому укладу – не поиск источников финансирования, а создание необходимого ресурсного потенциала. Например, правительство России выделяет деньги на строительство жилья в крайне удалённых от Центра регионах. Деньги есть, а жильё так и не построено. Почему? Да в тех регионах просто нет строительных мощностей, т. е. ресурсов. Современная экономическая теория уделяет категории «ресурсы» (в отличие от потребностей) до обидного мало внимания, хотя она не менее важна, чем стоимость. Неужели трудно понять, что деньги всего-навсего представители тех ресурсов, за счёт которых на деле существует экономика как система, подобно тому, как бумажные деньги только представляют реальные, если не «пускаться во все тяжкие», как это происходит с долларом США? Деньги становятся капиталом только тогда, когда они, как представители, объединяют производственные мощности и труд, который их задействует. Всё это азбучные истины. Игры с деньгами помогают фиктивному капиталу вытеснять подлинный из экономики, о чём свидетельствует и история мировой экономики, деградация народного хозяйства США за последние полвека. Перед США и Россией стоит одна задача – новая индустриализации собственных национальных экономик. Что касается Штатов, то тут я сомневаюсь в возможности её решения: слишком велики и влияние фиктивного капитала, и иллюзия благополучия, создаваемая фальшивым долларом и кредитной системой. У России такая возможность пока ещё есть, но медлить нельзя, дабы её не упустить. Наконец, коротко ещё об одной иллюзии современной экономической теории – это высокая, даже зашкаливающая доля услуг в валовом продукте развитых стран. Даже не слишком глубокий анализ данных, закладываемых в расчёт этого продукта в развитых странах, показал, что весьма значительная часть услуг – это услуги всё того же фиктивного капитала, да ещё вовсю применяется «двойной счёт».
Конотопов Михаил Васильевич – доктор экономических наук, профессор (Российская инженерная академия), Заслуженный деятель науки России.
Источник: журнал «ОБОЗРЕВАТЕЛЬ–OBSERVER» № 8 2020
