Ни один театр не начинается с вешалки. Фразу о вешалке, приписываемую самому Станиславскому, повторяют так часто, что она воспринимается некой священной заповедью. На самом деле Станиславский про вешалку ничего глубокомысленного не говорил, а всего лишь напоминал в письме театральным гардеробщикам о том, что спектакль начинается с того момента, как они принимают у пришедшего зрителя пальто. То есть о том, что в театре не должно быть случайных людей и явлений, в нём искусству служат все и всё. Что, конечно же, совершенно верно и, наверное, для своего времени было вполне революционным заявлением.
На самом деле театр начинается с Идеи. Если речь идёт о театре как живом организме, а не о помещении, в котором есть сцена, где время от времени что-то происходит. У театра, особенно авторского, режиссёрского, не может не быть своего лица, своего сердца, своей души. Такой театр рождается, как ребенок, и хотя со временем взрослеет, меняется, развивается, в нём от рождения заложены некие неповторимые "генные комбинации".
Именно на встречу с этим единственным и неповторимым существом приходит зритель, на предельно честный разговор от души к душе, а не просто ради возможности культурно скоротать вечер. То есть так должно быть, хотя в наши дни бывает далеко не всегда.
В театре "На досках" этот принцип реализован ещё и буквально: спектакли начинаются со вступительного слова режиссёра Сергея Кургиняна и заканчиваются его долгой и содержательной беседой со зрителями, которая продолжается впритык к закрытию метро, а то и дольше. Зритель здесь редко бывает случайным, случайного легко опознать по торопливому стремлению к пресловутой вешалке (хотя кто-то просто торопится на поезд или самолёт, ведь здешние спектакли стремятся увидеть далеко не только москвичи, многие приезжают очень издалека). Большинство приходят именно ради разговора, а театральное действо при этом — лишь одна из форм общения, пусть и основная.
Разговор этот ведётся одновременно о вечном и об остро актуальном, при этом и вечное, и актуальное находятся в гармонии и не просто равноправны, а неразрывно связаны, взаимопроникают. Спектакли театра "На досках" нельзя назвать чисто политическими, даже если в основе — стенограмма партийной конференции или судьба великого и очень неоднозначного государственного деятеля. Большинство режиссёров и драматургов в наши дни чураются политики, а если и берутся за неё, то лишь в сатирическом или разоблачительном ключе, анализируя не как форму нормального человеческого бытия, а как калечащую судьбы и души язву. Человека, погружённого в политическую жизнь, принято считать суетным, немудрым, а всё множество таких людей делить на зловещих "кукловодов" и "слепцов", позволяющих собой манипулировать. Высший пилотаж — это если "кукловоды" и сами слепы. Таким образом смысл из политики изгоняется, а зрителю предлагается искать истину и делать свою жизнь как можно дальше от этой злокачественной иллюзии и с совершенно других образцов. У Сергея Кургиняна — подход диаметрально иной.
Все спектакли театра "На досках" проникнуты убеждённостью, что политикой следует даже не заниматься, а жить и дышать ею. Ибо не существует на самом деле никакой политики как особой области человеческих интересов или деятельности, она пронизывает абсолютно всё, остаться в стороне от неё невозможно, так как даже продекларированный отказ от политики является поступком политическим. Политика равняется Истории, а История — самому Времени. Практически все спектакли театра — о взаимоотношении со Временем, о противостоянии силам Безвременья, а значит, и Бесчеловечности, духовной, творческой стагнации, оскотинивания и смерти вживе.
Театр "На досках" при такой постановке основной темы не может не быть глубоко философским, мистериальным. Мистерия на основе партийного совещания — нелепость? Странный парадоксальный эксперимент парадокса и эксперимента ради? Вовсе нет. Если за реальными лицами и фамилиями политических деятелей видеть нечто большее, чем сплетение фрейдистских комплексов и юнгианских архетипов, ощущать каждого из них как полноправных представителей и собеседников неких гигантских исторических сил, то ни в какой рамке, кроме мистериально-эпической, они попросту не поместятся. Сегодня, во времена всесилия психоанализа и всяческих типологий, превращающих человека из существа исторического и политического в некую игрушку сугубо личных обстоятельств, случайных травм и впечатлений, не выходящих за пределы детской и спальни, такой подход может показаться анахронизмом.
В театре Сергея Кургиняна зрителю напоминают о таких "вышедших из моды" вещах, как чувство принадлежности к Родине и народу и чувство ответственности за Родину, народ и человечество. И, конечно, чувство Долга. Современному человеку так усиленно внушают со всех сторон, что он "никому ничего не должен", одновременно строго следя за выплатами по ипотеке, что идущий со сцены посыл для многих является посланием на давно забытом языке. Весь образный ряд спектаклей, порой шоково-обострённый, направлен на то, чтобы этот язык, родной, всё же вспомнился.
На сцене именно потому нет ничего лишнего, что тут говорят о самом главном. Есть театры, где не понять, кто важнее, актёры или бригада рабочих сцены, которые, словно волшебные джинны, быстро и ловко меняют сложные декорации, а после спектакля выходят на поклоны наравне с труппой. Практически любой из спектаклей Сергея Кургиняна может быть сыгран действительно "на досках" — на любых импровизированных подмостках где угодно, хоть на передовой. Декорации практически отсутствуют, есть лишь три стены и пол, выкрашенные чёрным, а реквизит состоит из нескольких предметов, которые при необходимости можно приобрести в каждом сельпо. Металлическая миска, ведро, распиленный на части огнетушитель, верёвка, куриное яйцо, горсть зёрен, пачка белой бумаги и ножницы… Практически каждый предмет за спектакль несколько раз меняет роли, поучаствовав в действе то по своему прямому назначению, то возвышаясь до сакральных высот или опускаясь до инфернальных пропастей. Это делается не путём присваивания прямолинейных ярлычков, как во времена Шекспира, а с помощью погружения в метафорический и символический, но при этом легко дешифруемый контекст.
двойной клик - редактировать изображение
Разумеется, этот контекст дешифруется при условии, что связи зрителя с родной и мировой культурой пусть и истончены, но не обрезаны полностью. Такой зритель, увидев на сцене крестообразную мачту с парусом, сможет в какой-то момент разглядеть в миске, из которой только что хлебали баланду своих страданий нищие рабочие, Святой Грааль. Тот, в чьём сознании метафоры и великие символы замещены мемами-однодневками из Интернета, увидит лишь "чёрную-чёрную" сцену и странно ведущих себя людей, манипулирующих какими-то невзрачными предметами, и поспешит со смехом или возмущением сообщить об этом миру.
Культурное невежество, в отличие от незнания правил безопасности на дороге и производстве, тем обманчиво-невинно, что не грозит немедленной гибелью и увечьями от удара какой-нибудь коварной "зюзьгой" или током. На самом деле, оно не менее смертоносно, но, чтобы понять это, нужно уже хотя бы немного перестать быть увешанным гаджетами дикарём, ощутить духовную жажду.
Честно говоря, не знаю, учат ли сейчас в школе наизусть пушкинского "Пророка". В нашей, советской, учили. Несмотря на маячащий где-то там, на краю сознания, "научный атеизм", никому ни за учительским столом, ни за партами слова о духовной жажде, пророке, серафиме и Боге не казались криминалом и оккультным заклинанием. Ни журнал "Безбожник", ни репрессии ежовщины, ни обещания "оттепельного" Хрущёва показать миру последнего попа не заставили русских советских людей считать эти культурные коды устаревшими, чуждыми и мракобесными.
Симптоматично, что именно сейчас подросло поколение, представители которого радостно берут на вооружение именно подшивки "Безбожника", находя в безбожии и агрессивной горизонтальности индульгенцию "от классиков" не вдумываться, не понимать и во всё молодое горло гоготать над непонятным. "Новое безбожие" происходит не от обострённого чувства справедливости, не от возмущения корыстными и равнодушными пастырями, продавшими Христа и превратившими тем самым благовествование в скверну, а от замены любого писания, в том числе священного, роликами и комиксами в Интернете. Трагедия в том, что пластмассовым "телепузикам" со вставленным в организмы хайтечными чипами, ловящими цифровой видеосигнал, не справиться с задачами XXI века, на номер которого, как на символ всего прогрессивного, они так любят ссылаться. Чтобы вернуть на правильную орбиту готовую сорваться в небытие планету, нужно найти некую внешнюю точку опоры, а её не найти, если душа запечатана в пластик.
В театре "На досках", среди прочего, заняты как раз сдиранием "пластиковой обёртки" с души. А порой — и болезненным выжиганием пластика и глянца. Любой обыденщине и бытовым приметам конкретной эпохи здесь нет места. Как и постмодернистским анахронизмам, когда, например, в прологе "Волшебной флейты" в Мариинке к Принцу может подъехать на велосипеде секретарша и протянуть звонящий телефон… Разговор о происходящих с Историей и Временем трагических процессах ведётся из Вечности. С грани между жизнью и смертью и из пространства за этой гранью, которое в философско-эстетической системе, предлагаемой кургиняновским театром, отнюдь не пусто, как бы это кого-то ни шокировало.
Происходящее на сцене творится одновременно в двух и более эпохах и в разных мирах. Здесь Кетцалькоатль, ветхозаветный Бог и Сын Божий могут сойтись в споре между собой и с героями Джека Лондона, а на заседание партийной конференции ворваться со своими комментариями некие сущности, роковым или благотворным образом повлиявшие на судьбу страны. Здесь погибшие борцы за народ и Россию помогают своим живым потомкам, те в свою очередь спасают их от растворения в небытии, а молодой Сталин встречается с героями и злодеями из древних грузинских преданий.
А потому и костюмы весьма условны, ведь здесь намеренно разрушены все возможные перегородки, а взаимодействуют по сути души — напрямую. Грима, меняющего лицо, тоже нет, актёр, играющий Сталина, не приклеивает себе усы и не грызёт трубку, нет ни кавказских носов с горбинкой, ни мексиканской смуглости, ни поддельных седин и морщин.
Главными сценическими инструментами при таком минимализме являются мизансцена, пластика и оживлённый голосом текст. На сцене одновременно могут происходить сразу два или три действия: одно с диалогом, другие — в виде пантомимы. Зритель сам должен переносить фокус внимания либо воспринимать всё одновременно — никаких указок и подсказок в виде помещения в круг света и затемнений нет. Каждая мизансцена выстроена филигранно, как классическая картина, по "золотому сечению", все актёры: и опытные профессионалы, и молодые студийцы, ещё совсем недавно не помышлявшие об актёрской стезе, — двигаются на сцене как части единого целого. Во многих спектаклях задействован "хор", подобный античному.
Всё это проистекает из идеи главенства коллективного над индивидуальным; при этом вовсе не отрицается ни роль личности, ни важность её человеческих качеств, ни судьбоносность личного морального, политического, исторического выбора. Более того, коллектив или народ — это вовсе не требовательное и грозное божество, на алтарь которому следует жертвовать свою жизнь, это единственная среда, в которой может полностью раскрыть себя личность каждого человека. Это всё та же русская идея соборного спасения, очищенная от патины банальности.
К классическому тексту в театре "На досках" относятся одновременно и трепетно, и не рабски, будь то Пушкин, Достоевский, Гоголь, Чехов, Шукшин или де Сент-Экзюпери. Классику здесь не переиначивают и не насилуют в угоду авторскому замыслу, а как бы дают возможность прорасти тем уже заложенным в тексте зёрнам смыслов, которые при обычном прочтении оказываются незамеченными и непробуждёнными. Это диалог с текстом, танец с текстом, а порой и спор с ним. Пьесы, полностью написанные самим Сергеем Кургиняном, созданы в форме свободного стиха и тем самым с самого начала задают определённые правила игры — "очень несовременные" и при этом продиктованные вечным. Гамлет, принц датский, как известно, задавался выбором между бытием или небытием не в прозе.
В театре "На досках" выбор однозначно сделан в пользу бытия, но глубина, с которой исследуются способы сопротивляться небытию, требует именно поэтической речи. И это тоже своего рода ценз даже не на умение, а на готовность воспринимать сложное и необыденное. Умение придёт со временем, если не включится пошлая потребительская реакция: мне не делают понятно, значит, меня не уважают и вообще несут какой-то бред. Но носителей такой установки среди побывавших в этом небольшом зрительном зале очень немного, хотя он бывает обычно настолько полон, что зрителям раздают подушки для сидения на ступеньках в проходе. Искатели зрелищ, а не ответов, идут в другие места, где ради приобщения к модному могут стерпеть и глумление над собой, а то и полное отсутствие смысла.
У театра Сергея Кургиняна нет ни громкой, а тем паче скандальной, славы, ни даже красивой вывески над входом. У него вообще нет никакой вывески. Вход в него скорее напоминает проходную некоего серьёзного исследовательского института. И это не обманчивое впечатление. Выражение "творческая лаборатория" порядком затёрто, но театр "На досках" может по праву носить такой титул. Правда, ищут здесь далеко не только новые творческие приемы, а прежде всего — пути спасения Родины и Человека.
***
Ближайшие спектакли театра "На досках"
23 февраля - «Зерна». Поэтическая притча о поражении и победе по мотивам произведения «Военный летчик» Антуана де Сент-Экзюпери.
26 февраля - «Пастырь». Мистериальный спектакль о становлении личности Сталина.
2 марта - «Жду любви». Поэтические размышления режиссера театра Сергея Кургиняна о философском значении прозы Василия Шукшина.
6 марта - «Я!» Трагифарс по повести Федора Достоевского «Записки из подполья».
Записаться на спектакль и заказать билеты можно по телефону: +7 (495) 650-57-45.
Театр находится по адресу: Вспольный пер., 21. (м. "Баррикадная")
