В рабочем городке дальнего Подмосковья накануне Первомая воскресный день выдался пасмурным. С утра моросило, после обеда дождик прекратился, а ближе к ужину асфальт просох. Десятиклассник Вася Серёгин поднялся на четвёртый этаж серой панельной пятиэтажки и нажал кнопку звонка девяносто первой квартиры. Дверь открылась, за порогом стоял Васин приятель и одноклассник Киря Молочников.
— Пойдём, — еле выдавил из себя Серёгин.
Молочников удивлённо посмотрел на друга — тот не был похож на себя. Обычно уверенный в себе и жизнерадостный, сейчас он был каким-то подавленным и печальным, и Молочникову показалось, что у Серёгина были заплаканными глаза — он его таким никогда не видел. На локте Васиной правой руки висел моток верёвки, даже не верёвки — витого каната с большой палец толщиной — с помощью такого груженые ЗИЛы можно из трясины вытягивать. В другой руке Серёгин зачем-то держал пустую болоньевую чёрную сумку. На парне был серый свитер грубой вязки, синие спортивные штаны, немного оттянутые на коленках, и кеды.
— Пойдём, — прошептал Серёгин, откашлялся и повторил в третий раз одно и то же слово громко, стараясь казаться спокойным.
— Куда? — ошарашенный Кирилл продолжал смотреть на друга, не пытаясь скрыть любопытства.
— По дороге расскажу.
— Ну, пойдём. Пройдёшь?
— Нет, я здесь. Давай быстро. Только надень спортивное, — сказал Серёгин.
***
Вася Серёгин был парнем рослым и атлетичным. Его любили и одноклассники, и учителя за неизменную бодрость и приветливость. Открытым веснушчатым лицом он напоминал какого-то положительного героя черно-белого кино о войне — озорного, доброго, сильного. Молочников был ростом пониже, рыхловатый и сутуловатый. Симпатичный вроде бы парень, но вечно молчаливый и унылый: это вызывало у одноклассников безотчётное раздражение.
Вася с Кирей сдружились совсем недавно, в конце прошлого года. Их сближение казалось странным: что общего могло быть у спортсмена, активиста и отличника, и у меланхоличного троечника? Молочников меньше года назад вместе с родителями переехал из другого подмосковного городка и в первые дни учебного года страдал из-за отсутствия друзей. Потом почти смирился с этим и, наоборот, решил превратиться в человека-невидимку в школе. Но то ли актив класса принял решение не оставлять товарища в одиночестве, то ли Васе Серёгину самому надоело смотреть на постную физиономию Молочникова, но как-то однажды, в разгар осени Серёгин перед уроком физкультуры подошёл к Молочникову и ни с того ни с сего начал отрабатывать на нём элементы какого-то боевого единоборства, машá перед лицом одноклассника ногами. Молочников опешил, а Серёгин требовал от парня, чтобы тот защищался, показывал, как нужно ставить блоки, фыркал, как будто купался в пруду, и приговаривал:
— Морская пехота, морская пехота. Хо-хо-хо!
Блоки и ответные удары защищающегося Молочникова были похожи на движение набегавших на прибрежную гальку морских волн в штиль.
— Что ты вихляешься? Ты кисель, что ли? Сливочный, вот ты кто, — шумел Серёгин.
Молочникову игра в «Морскую пехоту» совсем не нравилась, Серёгина она забавляла. Как бы то ни было, она с какого-то момента стала возобновляться почти каждый день.
Через две недели с Кирей произошло ещё одно неожиданное событие — он перестал быть невидимкой не только для своего нового класса. Как-то после уроков на крыльце школы к Молочникову подкатили три шпанистых хулиганистых восьмиклассника:
— Мелочь давай.
— У меня нету, — промямлил Киря.
— Щас найдём, — детина с наглой подлючей харей схватил Кирю за куртку и встряхнул. В карманах звякнуло.
— Мелочь давай, я сказал.
Киря отшатнулся. Харя уцепился за карман куртки Кирилла и тянул на себя — вот-вот затрещит. В этот момент из дверей школы вышли несколько Кириных одноклассников, среди них и Вася Серёгин. Он подбежал и дёрнул Подлючую Харю за плечо:
— А ну-ка, отвали от него.
— Серёгин, ты чё, оборзел? Ты давно не получал, что ли? — спускаясь с крыльца по лестнице и постоянно оборачиваясь, злобно цедил сквозь зубы Харя.
Он явно не желал продолжения, но и ронять лицо перед своими товарищами ему не хотелось. Те тоже молча отступили.
— Ты нарываешься, Серёгин, отвечаю, — прикрикнул наконец Харя.
Серёгин неторопливо спустился по лестнице, не отводя глаз от Хари и идя прямо на противника и его дружков. Хулиган продолжал отступать, тоже неторопливо, и продолжал злобно глядеть на обидчика. Но уже было понятно, что гляделками всё и закончится, Вася обернулся и прикрикнул на Кирю:
— Что стоишь? Пошли.
Они жили по соседству, но Кирилл в панельной пятиэтажке, а Василий в финском доме, в частном секторе за железной дорогой. Минуты две шли молча, потом Серёгин горячо и эмоционально, почти приказным тоном, зачастил:
— Не будешь заниматься, они тебя сожрут. Ты что, не понимаешь, что нельзя быть таким... сдобным?! Это заводские. Они только и ищут, к кому бы домотаться. Я с их старшими друганами лет пять воевал, пока они после восьмого по фазанкам не разошлись, а один уже в колонии сидит. Ты думаешь, они сильные? Они гниль и шваль, но хорошо знают, как найти слабое место.
Киря шел молча.
— Ты подтягиваться-то умеешь? — спросил Вася, чуть успокоившись и, не дождавшись ответа, так же деловито продолжил: — Приходи ко мне сегодня, у меня турник и груша. Я тебя научу.
— Переодеться надо.
— Приходи через час. Садовая, пятнадцать. По Октябрьской за остановкой налево, за линией направо, там найдёшь.
Оказывается, у Серёгина во дворе его кирпичного финского дома собиралась компания — стайка тех, кого пытались задевать заводские. Вместе спокойнее. За терраской дома, за садом, за пустой собачей будкой и сараем, рядом с двумя бо́чками для полива, находилась импровизированная спортивная площадка. Друзья занимались здесь на турнике, таскали самодельные гантели, гири и штанги. На толстой ветке старой яблони на цепи висела боксёрская груша весом больше любого из ребят. Из рук в руки переходили две пары перчаток, мокрых изнутри. Сюда наведывались два Кириных и Васиных одноклассника. Ходили сюда и бывшие одноклассники Серёгина, ныне учащиеся строительного и железнодорожного техникумов. Молочников стал частенько бывать на Садовой. За месяц он хоть и не догнал товарищей в физическом уровне, но всё-таки смог серьёзно продвинуться. Позанимавшись, компания переходила на терраску Васиного дома, где пили чай. Иногда ребята играли в шахматы, иногда в расписной покер на щелбаны. Когда похолодало, компания с терраски перекочевала в дом на кухню. Мама и бабушка Серёгина старались не мешать ребятам, следили только, чтобы варенье и печенье всегда было на столе. Частенько ребята отправлялись к Васиному соседу, солнечно-рыжему, как Джельсомино, Кольке, у которого имелся бобинный магнитофон. Случалось это в те дни, когда Колина мама уходила на дежурство на железную дорогу в ночную смену.
Пару раз в месяц во время мальчишеских чаепитий то за солью, то за спичками к тёте Вале наведывалась Маринка, Васина и Колина соседка. Она была ровесницей всем ребятам. Маринку ребята звали пить чай, она отнекивалась, хотя всегда как бы нехотя соглашалась. За столом Маринка всё больше молчала, поглядывала на ребят, иногда хихикала. Она явно была увлечена кем-то из своих соседей. Временами на её лице можно было заметить ухмылку — совсем вы ещё дети, у вас только ваши железяки и карты на уме.
На самом деле, всё обстояло иначе. У каждого из парней сердце было уже занято. И для них немыслимо было замечать ещё кого-то из девочек, кроме своих Дульсиней. Вася Серёгин был влюблён в одноклассницу Олю. Она, как и Вася, уже два года входила в сборную школы по волейболу. На городские соревнования они ездили вместе в одном автобусе, и на самих соревнованиях, которые проходили то в одной, то в другой школе, то во дворце спорта имени Чкалова, девочки болели за своих мальчиков и наоборот. В первые пять поездок волейбол был просто волейболом. Последующие две поездки были точкой плавления. И однажды Вася сделал открытие: он понял, что самое важное в волейболе — это девочка в белой футболке и голубых трико, пёрышки её ладоней, её порывистые прыжки, раскрасневшиеся щёчки, испарина у неё на лбу. Товарищ судья, было попадание в площадку, не надо перехода, пусть она стоит здесь, в метре от меня. Товарищ тренер, не надо менять Олю. Я же не вижу её. Почему вы такой бестолковый? Кириному соседу и однокласснику Витьке, который был как две капли похож на своего греческого дедушку, любителя посидеть на лавочке у подъезда, нравилась Олина подруга красавица Наталья. Самому Кире Молочникову хватило двух недель в новой школе, чтобы влюбиться в свою соседку Таню из параллельного класса. Таня была Несмеяной. Она, как и все девочки её класса, страдала по своему однокласснику красавчику Валику, который, в свою очередь, уже ходил с девочкой Викой. Из спортивной компании улицы Садовой один только Валера из Строительного техникума, обладатель неподражаемой походки робота, смотрел на Маринку во все глаза. Но Маринка Валеру не замечала. Все влюблённые молодые люди, разумеется, считали себя невероятно несчастными. Они не догадывались, что счастье может принимать самые причудливые формы. Когда молодой человек влюблён, превозносит объект обожания, внезапно стихи начинает писать, он, без сомнения, счастлив. Ну, счастлив ведь! Просто это счастье какое-то чудно́е. Вблизи и не разглядишь. Издалека его только видно.
В середине ноября ещё сильнее похолодало, каждый день шёл то снег, то дождь, и Вася вынужден был до весны отнести железо и грушу в сарай. Стайка была к этому готова: три раза в неделю по вечерам в спортзале их школы проводились занятия ОФП — общефизической подготовки. Стайка перекочевала туда. Железа на ОФП не было совсем, но зато преподаватель давал элементы единоборств. Занятия вёл пару лет назад дембельнувшийся, прошедший Афган усатый парень невысокого роста в тельнике, Серёга Пронин. У Серёги был шрам на подбородке, кубики на животе и два прозвища — Десантура и Садюга. Второе было известно только в группе ОФП второй школы. Получено оно было Серёгой за постоянные требования к подопечным в конце его занятий ОФП пробегать двадцать кругов по залу и делать по сто отжиманий от пола. Гораздо позже ребята узнали, что у Серёги Пронина имелись две боевые награды. На ОФП можно было записаться и в начале сентября, но стать раньше времени клиентом Садюги не очень-то хотелось — прошлой зимой и весной многие уже ходили к нему и знали, каково это. А для Молочникова и в ноябре занятия Садюги были настоящим адом. Но бросать было нельзя — обратно в невидимки не хотелось.
***
За три недели до Нового года Вася и Киря возвращались как раз с ОФП.
— Слушай, я домашку по химии днём открыл — что-то не смог въехать, — пожаловался Кирилл. — Поможешь?
— Ну давай, — согласился Вася.
Они пошли к Кириллу не по широкой и освещённой Октябрьской, а по тёмному узкому переулку с финскими домами — так было ближе. Уже лёг снег, слегка подмораживало. Извилистая узкая улочка выходила на пустырь, за которым лежал микрорайон с пятиэтажками. Друзья шли, беззаботно беседовали, и когда вышли уже из кривого переулка на пустырь, вдруг услышали за спиной шум. Обернувшись, они обнаружили в паре десятков метров от себя появившихся из-за угла, бегущих прямо на них пятерых парней. Это были ребята из Заводского микрорайона. Молочников сразу узнал среди них Подлючую Харю и двоих его спутников. Вася Серёгин успел тихо сказать:
— Двоих собью и бежим.
Все дальнейшие события происходили молниеносно. План Серёгина не сработал. Трое из догонявших накинулись на Васю и принялись колотить его руками и ногами. Вася отмахивался как мог, но держался на ногах с трудом. Ещё двое не знали, как подступиться к своему давнишнему врагу, окружили дерущихся, вернее избивающих и, подобно рефери в боксе, подпрыгивали рядом со схваткой. Молочникова никто даже не замечал. Кирилл тем временем растеряно сделал два-три шага на обочину дороги, обернулся и увидел за обочиной уложенные кучей ветки и стволы молодых деревьев, спиленные в посадке неподалёку. Словно управляемый какой-то силой, не владея собой, он схватил трёхметровый увесистый дрын и не своим голосом заорал:
— Убью! — и побежал с дубиной наперевес на шайку заводских.
Получилось неожиданно звонко и громко.
— Убью всех на хрен! — продолжал вопить Киря, подбежав уже вплотную к толпе и махнув дубиной в сторону врагов.
Ближайший от Кири заводской ловко увернулся от пролетающего конца брёвнышка. Но прыгающий рефери увернуться не успел, успел выставить локоть. Напрасно локоть — в него больнее. Рефери зашёл то ли на сальто, то ли на кульбит, но не вытянул и ограничился кувырком через Василия. Кирилл замахнулся ещё раз. И, о чудо, опешившие враги всей толпой побежали. Серёгин стоял на одном колене, как будто его должны были сей же час посвятить в рыцари, и прикрывал лицо локтями, держа кулаки выше головы. Молочников ещё шагов десять с дрыном наперевес продолжил преследование. Потом вернулся к товарищу, который уже успел встать на обе ноги. Заводские опомнились и завели свою привычную песню про «оборзел» и «ты у нас получишь», но друзья уже вдвоём, один с дрыном, другой без, изобразили преследование. Моральное преимущество было на стороне преследователей, но они благоразумно не стали увлекаться: когда враги скрылись за углом, Вася с Кирей потрусили через пустырь к микрорайону. Молочников дубину бросил только тогда, когда они с другом уже шли по тротуару вдоль крайней пятиэтажки. В голову и тело Васи прилетело несколько чувствительных ударов — нос его был расквашен, под глазом светился фингал, рёбра на спине болели. Он всё трогал больные места и прикладывал снег к носу, чтобы остановить кровь. О задачке по химии думать было немыслимо. Кирилл проводил друга до остановки на Октябрьской — она была в трёх минутах ходьбы от места битвы.
— Я же говорил тебе, что они гниль и шваль! Слушай, Кирь, а ты молодец! Извини: я тебя раньше Сливочным называл. Ты настоящий друг, я уже подумал, что они меня там затопчут. А ты — друг, — горячечно выпалил при расставании Вася, чем немного смутил Кирю.
Молочников шёл к своему дому с каким-то новым, мало знакомым ему ощущением. В этом возбуждении он пребывал весь вечер и половину ночи. Снова и снова мерещилась ему толпа заводских, избиение кучей одного и взмахи дубиной. Что же будет завтра?
Но оказалось, что ничего особо и не изменилось. Почти ничего. После случая с дубиной Вася с бо́льшим уважением начал относиться к Кире. Их общение уже не напоминало шефскую помощь и не ограничивалось совместными физическими упражнениями, покером и помощью в задачках. Ребята говорили о планах после окончания школы, о книгах. Кирилл рассказывал, Василий слушал, пока ему не надоедало — он не был слишком большим поклонником вымышленных миров. Ещё говорили о музыке, о кино. Иногда вся стайка или её часть устраивала совместные походы в кинотеатр. Заводские не показывались. В стайку влилось ещё пару человек из группы ОФП. В школе и после школы ребята держались вместе, не давая застать себя врасплох.
***
Год заканчивался. На новогоднем огоньке в классе под «Алису» квартета «Секрет» Вася осмелился наконец пригласить Олю на медленный танец. Он держал её за талию, она положила руки ему на плечи. Они были необычайно смущены и за три минуты не проронили ни слова — только покачивались и медленно поворачивались, опустив глаза. После Нового года стайка узнала, что Вася ходит с Олей. Оля была грациозной шатенкой с большими карими глазами на кругленьком личике с детской ещё пухлостью щёк и грузинским таким носиком, напоминавшим клювик хищной птички. Большинство девочек из двух выпускных классов были хорошенькие или красавицы, но в тот год привлекательными казались даже выпускницы-дурнушки.
Вася теперь гораздо реже проводил время вместе со стайкой. Занятия Садюги он тоже стал пропускать. Члены стайки, в которой Киря Молочников был уже равным среди равных, совершая вечерние променады по Октябрьской, стали иной раз натыкаться на парочку влюблённых, или, что случалось чаще, замечать их вдалеке, сворачивающих во двор подальше от любопытных глаз. Пара всегда шла молча, потупив взгляды и трепетно держась за руки, как разнополые детки на прогулке в детском саду. Стайка не узнавала своего вожака: он превратился разом в какого-то Асисяя. По окончании молчаливых вечерних прогулок Вася с Олей целовались в подъезде. Но этим Вася ни с кем из друзей не делился.
Кирилл тоже несколько продвинулся в амурных делах — он рассказал о своей влюблённости одному из новых друзей. Это был предел Кириных возможностей. Признаться в любви само́й прекрасной Татьяне ему даже не приходило в голову. Но однако, в разгар осени прекрасная Татьяна начала что-то подозревать, а к наступлению зимы у неё уже не оставалось сомнений, что она стала объектом обожания — новый сосед таращил на неё глаза, как только она оказывалась рядом. Таня очень уважала чужие чувства и хорошо знала, каково это — носить в сердце неразделённую любовь, но разве чувство солидарности может победить женское любопытство? Однажды в раздевалке, которая находилась в подвале школы, Таня внезапно подошла к Кириллу и уронила ему на ногу свою школьную сумку. Тот побледнел, покраснел и остолбенел практически одновременно. Таня с насмешкой секунд десять смотрела на этого истукана, потом подняла свою сумку и в последующие полгода больше не удостоила его ни одним взглядом.
***
Зима пролетала стремительно. Уроки, занятия, коньки, лыжи, иногда книги, прогулки не оставляли Кире времени для страданий. Вася же продолжал встречаться с Олей, но и на занятиях у Садюги он стал появляться чаще...
А в тот хмурый день в конце апреля бледный Вася позвонил в дверь Молочникова... Итак, два подростка брели через дворы. Один нёс моток верёвки и пустую болоньевую сумочку.
— Ты мне обещал рассказать.
Тишина.
— Куда мы идём?
Молчание.
— Знаешь что, я домой.
— Да, подожди ты, — Серёгин опять перешёл на шепот, чтобы скрыть дрожь в голосе, — я с Олькой поссорился.
— Ерунда, помиритесь.
— Нет, она сказала, что она меня не любит, понимаешь — не любит меня, — всё-таки голос предательски сорвался и задрожал.
И опять шепотом:
— И сказала, чтоб я больше к ней не ходил. Никогда.
Кирилл остановился.
— Так, подожди, ты что задумал? Говори, зачем тебе верёвка? — он старался говорить повелительным тоном, но выходило неубедительно.
— Нет, нет! Ты что! Я хочу с ней попрощаться и только. В последний раз, понимаешь? Помоги мне, пожалуйста, помоги, как друга прошу, — это уже была мольба.
«Точно, я его таким никогда не видел. Совсем человек с ума сошёл со своей любовью», — подумал Молочников.
— А что надо-то?
Поняв, что друг согласен помочь, Вася выдохнул, и голос его снова стал спокойным:
— Пойдём, объясню на месте.
Через минуту друзья подошли к Олиной пятиэтажке из белого кирпича и зашли в угловой подъезд. Поднялись на пятый этаж.
— «Моя любовь на пятом этаже», — вырвалось у Кирилла.
Серёгин неодобрительно посмотрел на друга, потом махнул сумкой:
— Вот здесь она живёт.
Рядом с Олиной дверью стояла лестница, ведущая на чердак.
— Полезли, — неожиданно скомандовал Вася и ловко взобрался вверх по лестнице и открыл люк.
— О, открыто, — удивился Молочников.
— Да, антенну ремонтировали, замок потеряли.
— Ну и что мы там будем делать?
Серёгин сделал вид, что не услышал вопроса, или действительно не услышал — был занят своими мыслями. Кирилл залез на крышу вслед за другом. Тот стоял уже на краю крыши справа от люка около уступа метровой примерно высоты, выложенного из того же белого кирпича. Стена уступа по всему периметру обрамляла плоскую, чёрную, в следах от обуви рубероидовую засмолённую крышу. Обойдя чахлые саженцы антенн, Киря подошёл к Васе.
— Ну вот, пришли, — глухо выдохнул Серёгин, — план такой: я хочу спуститься к ней на балкон. Ну, чтобы попрощаться.
— Как это?
— Я всё продумал. Смотри, ты ложишься сюда, упираешься ногами в уступ, держишь верёвку. Я по верёвке спускаюсь на козырёк, а с козырька забираюсь в раскрытое окно балкона. Оно, как обычно, раскрыто. Я посмотрел.
— Карлсон, ты спятил?
— Поможешь, друг?
Молочников молчал. Серёгин с надеждой смотрел на него. Сейчас всё зависело от решения Кирилла. "Согласись, согласись, ну соглашайся!" — подумал Вася. И обречённо выдохнул:
— Помоги, а?
— Ну и как?
— Смотри, мы обвязываем тебя верёвкой вокруг пояса, ты ложишься сюда на спину, упираешься ногами в уступ.
Молочников понимал, что идея бредовая, но красиво же! Как в этом можно было не поучаствовать? Ему такое никогда не пришло бы в голову. А Васе пришло. Кирилл невольно восхитился сумасбродством друга.
— Ладно, давай, — всё-таки согласился Молочников.
Василий подпоясал друга размотанным концом верёвки и завязал крепкий узел на поясе Кирилла. Тот лёг на спину, вытянулся солдатиком и упёрся ступнями в уступ у самого его основания.
— Нет, не так. Придвигайся. Нужно согнуть ноги в коленях. Ступни выше. Расставь шире. Иначе не получится.
Серёгин действительно всё продумал. Он был из тех людей, кто твёрдо знает, что с ним непременно всегда всё будет хорошо, что карта всегда придёт, что всё, что он планирует, обязательно будет осуществлено согласно плану. И карта ведь шла к нему. Чаще всего.
Когда приготовления на крыше были закончены, Вася торопливым движением открыл молнию болоньевой сумки, вытащил из неё первый весенний тюльпан с нежно розовым нераспустившимся бутоном. Тюльпан полчаса назад был срезан в маминой теплице. Сумку Вася бросил себе под ноги, зажал салатовый стебель тюльпана зубами, скинул свободный конец верёвки с крыши и быстро перекинул ногу, чтобы начать спускаться. Медлить, раздумывать и грязнуть в сомнениях было нельзя — иначе план сорвётся. Смотреть вниз было нельзя. Он себе категорически запретил смотреть вниз, когда минувшей ночью разыгрывал эту партию. Он ведь десятки раз прокрутил эту раздачу, наизусть знал карты и расклады, знал, с чего зайти, как вытянуть козырей, когда скинуть мульку. Поэтому — смотреть нельзя, медлить нельзя, нарушать план нельзя.
— Я два ража джёрну верёвку. Вычягивай её чогда, — промычал он через стебель, сидя верхом на уступе толщиной в два кирпича.
От края уступа до покатой крыши балкона пятого этажа было почти два метра. Кирилл сразу почувствовал тяжесть Васиного веса. Тот одной рукой уцепился за край уступа и осторожно начал спускаться, другой рукой он цепко держался за верёвку, обмотав её вокруг ладони. Несколько секунд искал носками металл крыши. Когда нашёл, верёвка ослабила натяжение. «Пока всё в порядке» — подумал Киря. «Раз, два, три, четыре, пять…» — зачем-то считал он про себя. И вдруг, ударом верёвка натянулась в струну. «Держи, держи, держи, что есть сил держи». Кирилл изо всех сил тянул на себя верёвку руками, упирался ногами — нельзя было допустить, чтобы ноги сложились или соскочили. Все мышцы напряглись насколько это было возможно. Глаза не видели, уши не слышали. Органами чувств были только пальцы и ладони рук, ступни и пальцы ног. На несколько мгновений Кирина мокрая спина оторвалась от крыши. Также внезапно, как и натянулась, верёвка ослабла, сначала наполовину, потом ещё примерно наполовину, потом совсем обмякла и потеряла вес. «Раз, два, раз, два…» - запульсировал висок. И вот Киря чётко ощутил, что верёвка два раза дёрнулась. Он тоже обмяк, полежал на спине ещё несколько секунд и затем попробовал потянуть верёвку на себя. Она легко поддалась. Он вытянул верёвку, посмотрел на свои помятые ладони, поднялся, на углу крыши подошёл к краю, глянул вниз. «На асфальте никто не лежит» — легкомысленно подумал он и тут же, как будто получил разряд 220 вольт, у него в глазах мигом потемнело, и та же самая мысль подумалась совсем по-другому — до него наконец дошло, во что он ввязался и каковы могли быть последствия. Кирилл как мог сгрёб верёвку и, пошатываясь, пошёл к открытому люку. Конец верёвки волочился позади него. Он кое-как спустился, даже закрыть люк не забыл, и не придумал ничего лучшего, как позвонить в Олину дверь.
Дверь открыла сама Оля. На ней был невзрачный халатик — она явно не ждала гостей. В её глазах стояли слёзы, взгляд был испуганным. Киря посмотрел на Олю с идиотской улыбкой и, не спросясь, пошлёпал мимо неё в квартиру, подпоясанный одним концом верёвки, волоча за собой другой конец, как будто он работник Балда и идёт собирать с чертей оброк. В зале, около раскрытой двери балкона, тоже с блаженным видом, стоял Вася. В двух шагах от него, дополняя немую сцену из «Ревизора», с открытым ртом в собственной луже стоял пятилетний примерно мальчик в мокрых колготках. В углу лежала буква Г из сломанного тюльпана. Очевидно, Вася стебель перекусил, но не забыл подарить цветок, ввалившись в комнату. Оля подарок отшвырнула.
Зашла Оля. Слёзы в глазах, испуг во взгляде, приоткрытый ротик, тонкая талия, округлости форм, подчёркнутые облегающим не очень новым халатом, который она немного переросла — она была прекрасна в эту минуту. Но Киря не мог этого заметить. Для него Оля была просто одноклассницей, особой женского пола, не более того. А Вася, напротив, хотел бы не знать и не помнить её, хотел бы выкинуть из головы её родинки и нежный пушок на коже, расходящиеся лучики радужной оболочки её глаз, её опьяняюще-прекрасный грузинский клювик, но как это можно было сделать?
— Вы гады, сволочи, вы мне племянника испугали! Серёгин, я тебя ненавижу! Ты идиот и придурок! Что ты лыбишься, сволочь?
Вася Серёгин не улыбался, он стоял потупившись, но он торжествовал и поэтому лицо его сияло радостью — всё-таки он как надо сыграл эту раздачу. Тут басом загудел малыш — юная тётка своей истерикой вывела его из оцепенения. И сама Оля к этому моменту окончательно оправилась от испуга и наполнилась яростью:
— Пошли вон отсюда, придурки! Серёгин, я тебя ненавижу, так и знай!
***
Через две минуты ребята уже удалялись от перекрёстка за остановкой в сторону Садовой. Василий нёс моток верёвки на локте. Шли с блаженными лицами, не спеша, вальяжно, как с пляжа. У них за спинами на минуту выползло солнце из-под новой тучки и потянулось к линии горизонта. Дождик опять заморосил, ветер нагнал свежести от едва распустившейся зелени.
— Рассказывать будем? — поинтересовался Киря Молочников.
— Нет. Не говори никому.
— Слушай, а что это было, ну когда ты уже слез на козырёк, а потом натянулась верёвка?
— А, это нога поехала. Металл мокрый, скользко. Спасибо, что удержал, — буднично и равнодушно ответил Вася.
Помолчали.
— Слушай, Кирь, а погнали к Корешу. У него мама уже ушла в ночную. Музыку послушаем, — предложил Серёгин.
— Да ну его, опять свой «Пинк Флойд» зарядит.
— Пойдём, я попрошу, он Розенбаума поставит. Пойдёшь?
— Не хочется, — Кирилл вдруг понял, что ему вообще-то в другую сторону. И окончательно вернувшись в реальность, вдруг вспомнил:
— Вась, мы же сумку твою болоньевую на крыше забыли. Пойдём заберём.
— Нет, я туда больше никогда не вернусь, — нахмурившись, процедил Василий, — хочешь, сам забери.
— А мне она на кой? Слушай, я домой. Мне физику с химией учить нужно. Скоро экзамены, а я ни бум-бум. Тебе хорошо, ты, считай, уже поступил.
— Ну бывай, друг. В школе увидимся.
— Будь здоров, друг. Не раскисай больше.
***
Кирилл Молочников ворочался до рассвета. Перед глазами его снова и снова прокручивалось приключение на крыше во всех мелочах и деталях. Иной раз ему представлялось непоправимое и опять прилетали 220 вольт и темнело в глазах. Потом он вспоминал стояние в квартире у Оли с верёвкой в руках и готов был расхохотаться в голос. Потом сознание всё-таки ухитрилось увильнуть в другую сторону: Кире представилось, как он покоряет сердце прекрасной Тани. Методы покорения сердца дамы почему-то были самыми невероятными, невообразимыми и в настоящей жизни совершенно невозможными. Но в фантазиях всё выходило очень легко, гладко и прекрасно. «Хорошая всё-таки у меня Таня» — думал Киря. Под утро он заснул.
