Сообщество «Форум» 12:55 10 апреля 2021

РЖЕВ. В чертовом мешке. Наша трагедия.. Или мемуары моего деда, Пичугина Михаила Павловича. Часть Третья

Мы - что кочка, что камень, даже глуше, темней. Наша вечная память - Кто завидует ей? (А.Твардовский, 1945г)

двойной клик - редактировать изображение

«Я убит подо Ржевом»... стихи русского поэта Александра Твардовского, написанные в 1945 году.

"...Мы - что кочка, что камень,

Даже глуше, темней.

Наша вечная память -

Кто завидует ей?

Нашим прахом по праву

Овладел чернозем.

Наша вечная слава -

Невеселый резон.

Нам свои боевые

Не носить ордена.

Вам все это, живые.

Нам - отрада одна,

Что недаром боролись

Мы за родину-мать.

Пусть не слышен наш голос,

Вы должны его знать...."

двойной клик - редактировать изображение

Первые главы мемуаров моего деда, Пичугина Михаила Павловича, были опубликованы по ссылкам

- Первая часть https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Вторая часть https://cont.ws/@mamalama2021/...

В оглавлении уже напечатанные части помечены мной курсивом. Теперь опубликовываю следующие главы мемуаров моего деда (выделены жирным шрифтом).

"СОДЕРЖАНИЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1. Начало Великой Отечественной войны. Призыв в Армию.

2. Комиссар полевого госпиталя.

3. Одни сутки дома. Отправка на фронт.

4. В Торжке. Первые раненые и мои впечатления.

5. В деревне Дарьино. По пути наступления наших войск.

6. В Нелидове. Кровь за кровь. В чертовом мешке. Наша трагедия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1. Разгром.

2. В лагере. Побег.

3. Встреча с партизанами.

4. Зимовка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1. Подрывники.

2. Строчка из партизанской жизни.

6. Кровь за кровь. (продолжение)

В Нелидово мы пробыли недели три. Оборудовали госпиталь, который быстро заполнили ранеными. Фронт от Нелидово был недалеко и очень далеко. Линия железной дороги Ржев – Оленино была в руках немцев. Пулеметные очереди хорошо были слышны в Нелидово. Можно сказать, что фронт против Нелидово был необычайный, у станции Оленино, километров двадцать пять, были немцы. Это в левую сторону. А в правую, немцы были в городе Белом Смоленской области, тоже километров двадцать пять от Нелидово.

двойной клик - редактировать изображение

История образования здешнего фронта такова.

Во второй половине января 1942 года части 39 и 29 армии прорвали фронт противника северо-западнее Ржева узкой полосой прорыва и углубились в расположение противника до станции Сычева сто шестьдесят километров. (на фото -Ржевско-Сычёвская операция)

двойной клик - редактировать изображение

С налета взяли Сычевку и перепились, так как в Сычевке нашлись большие запасы спирта. Подбросив свежие части по железной дороги Язвино-Ржев, противник перехватил линию прорыва у Ржева.

39 и 29 армия оказались в окружении.

Более месяца враг тщетно пытался уничтожить наши окруженные части.

двойной клик - редактировать изображение

В это время армия Лелюшенко пыталась пробиться к окруженным, но так и не смогла это сделать, понеся большие потери.

Окруженные армии испытывали сильную нужду в боеприпасах и, особенно в питании, ели конину, мерзлую картошку, сами молотили хлеб у населения, мололи и пекли хлеб.

двойной клик - редактировать изображение

Некуда было девать раненых, но дрались наши части мужественно и храбро. Части Красной Армии прорвали кольцо окружения у местечка Нелидово и соединились с частями окруженных 39 и 29 армии. И углубились до ста пятидесяти километров в длину и двухсот в ширину. А место прорыва всего тридцать километров в ширину от станции Оленино и до города Белый. Фронт принял форму огромного «кувшина» в разрезе.

двойной клик - редактировать изображение

Наши войска заняли линию обороны, очень невыгодную для нас, но выгодную для противника.

У нас болота, леса и полное бездорожье. Единственная дорога из Андриаполя лесная грунтовая, восемьдесят до горла этого «кувшина», и более ста километров далее шла лесами болотами и пригодна была только зимой.

Противник же имел железные дороги Смоленск – Вязьма, Вязьма-Ржев. По видимому наше командование занимало такую позицию временно, угрожая флангу немецких войск у Ржева, Вязьмы, Великих Лук, не предвидя немецкого наступления на Сталинград. Такую позицию можно держать, но надо было ее сильно укрепить. Проложить хорошие дороги, обеспечить пополнением вооружения, но ничего этого не было сделано.

двойной клик - редактировать изображение

Вот в дыру этого «кувшина» и был направлен наш полевой госпиталь из Нелидово. При этом начальник санитарного отдела армии Рязанов чистосердечно нам заявил: «вам предстоит окружение и мне хочется иметь мои госпитали тоже в окружении вместе в другими частями, иначе мне и похвалиться нечем будет, а вам награды не за что будет давать.

Мой начальник госпиталя врач Пономарев был очень доволен, что наш госпиталь посылают в этот чертов мешок, и прыгал как молодой козлик, по-видимому, надеялся «заработать» ордена, медали и прочее. Опасности Пономарев презирал, говоря, что он ничего не боится. Мне не нравилась такая «храбрость», «не ел ты еще пирога с овечкой», думал я, не знаешь, что такое война.

двойной клик - редактировать изображение

(на фото - индивидуальные окопы - Ржевские бои)

6. В чертовом мешке.

Темной ночью мы выехали из Нелидово и въехали в «проклятый кувшин». Дело было в феврале 1942 года. Погода стояла теплая, мы благополучно прибыли к месту назначения, деревню Дунаево Смоленской области. Деревня была расположена за рекой Опшей, притоком западной Двины, на высокой горе. Машины пришлось оставить внизу горы на льду реки, замаскировав в прибрежных кустах. А сами поднялись по горе в деревню Дунаево. Для госпиталя место было удобное, мы заняли помещение бывшей школы, которая помещалась в старом помещичьем доме. Весь следующий день ушел на подъем машин в гору и на выгрузку имущества госпиталя. Сами мы, то есть я и начальник госпиталя остановились на квартире учителя, который по болезни желудка не был пригоден для службы в армии.

Этак через недельку явился опять тот же адъютант командующего армией и заявил, что командир требует к себе наших санитарок Лемешеву и Пьянкову. Лемешева – девка красивая, здоровая, высокая и довольно легкого поведения. Такой же была и Пьянкова.

Я рассмеялся, что командир бардак хочет открыть при штабе?

Лейтенант расхохотался и сказал:

- Что не наше это дело, мне сказали, что при штабе организуется женский снайперский взвод.

- Никого я вам не дам, - горячился я.

- Э..Комиссар, - возразил адъютант, - не ерепенься, пожалуйста, один комиссар уже получил выговор за отказ, получишь и ты.

Я подумал и махнул рукой.

- Бери и вези. Может, с этим снайперским взводом вы и в самом деле удержите фронт, когда немцы начнут наступать.

Адъютант снова напился «в стельку», проспал у нас ночь и следующим днем уехал вместе с Лемешевой и Пьянковой.

Так вот чем заняты ум и сердце командарма, думал я с горечью: «Бездарные белые генералы и то бы так не сделали».

Приближалась весна, надо было подумать, как мы будем принимать раненых и больных, когда разольется речка Опша, автомашины мы поместили за речкой в небольшой деревушке, туда же и поселили шоферов. Районный центр от Дунаево был пятнадцать километров. Однажды утром я встал на лыжи, прямиком двинулся в райисполком. Председатель райисполкома и секретарь райкома меня приняли тепло, они оба бывали у нас и мы не скупились на водку для них. Райисполком и райком помещались рядом в небольших крестьянских домиках. Покушав и поговорив кое о чем, я приступил к делу:

- Мне нужна лодка, товарищи, а у вас, я видел, есть.

- Есть и можете взять, если вам она нужна, - ответили оба.

Я поблагодарил и уехал. На другой день, я послал за лодкой по паре лошадей и ее привезли. Как пригодилась потом нам эта лодка. Она была недели три единственным транспортом, связывающим нас с тем берегом реки Опша.

двойной клик - редактировать изображение

Весна 1942 года в этих местах была на редкость дружная и теплая, с сильными и теплыми дождями. Речка Опша стала бурной рекой, разливалась широко. Теперь всех больных нам перевозили только в лодке.

Бледные, худые как скелеты с кровавым поносом, выгружались из машин больные солдаты. Их клали в лодку, перевозили к нам, а там уже на носилках переносили в санитарное отделение. Армия таяла на моих глазах. Катастрофа приближалась.

Далеко от нас, в самом горле нашего «мешка» стоял кавалерийский корпус Белова. Зимой через Дунаево часто проходил

конный обоз «хозяйство Соколова». Как называли этот транспорт, он и питал этот корпус.

В марте в одной из деревень проводилось армейское совещание госпиталей. На этом совещании были и медицинские работники корпуса Белова.

В конце июня немцы сбросили листовки: «Корпус Белова разбит и уничтожен, вас ждет такая же участь, сдавайтесь. Мы наступаем и вам не устоять».

До боли обидно было читать эту листовку, враг высокомерно обрекал нас на разгром и что было обидно, что его хвастовство не простое запугивание.

Враг видел нашу слабость, что им стоит смять нашу полумертвую армию, когда он громил кадровые наши армии, окружал, брал сотни тысяч в плен.

За все время я не видел днем ни одного нашего самолета. Тогда как «Мессершмид» все время висел над нами. Иногда появлялось пять-шесть самолетов, снижались друг за другом и беспрерывно обстреливали из пулеметов одиноких солдат, бредущих по дороге. Однажды я шел полем вместе с санитаром Павлом Темниковым, вдруг, откуда-то вынырнул проклятый «Мессершмид» низко над нами, и летчик сбросил какой-то маленький предмет, который воткнулся в снег. Павлуша кинулся туда, куда упал предмет и вскоре вернулся с сияющим радостным лицом, неся в руках пол литра водки, чуть неполную. Летчик, по-видимому, был пьян и хотел позабавиться над нами.

-Не пей, может быть отравлена, - кричал я санитару.

-Что вы, товарищ Комиссар, разве можно!

Жидкость уже булькала в горле Павла. Он ее выпил одним духом.

-Ну вот, товарищ Комиссар, не отравлена.

Через восемь лет после этого, товарищ Павла, находясь в Ирбитском госпитале, где я читал больным лекцию, рассказал мне, как умирал Павел Темников:

«Пуля попала ему в грудь, Павел упал, потом вскочил на колено, взял винтовку и стрелял по наступающей немецкой пехоте. Вторая пуля попала в грудь, Павел снова упал, потом со страшной силой он рыл руками землю, хрипел, комья земли летели из-под рук на несколько метров. Потом опять встал на колено и закричал страшным голосом, свалился в вырытую им яму и умер».

Сегодня у нас гость – это начальник тыла бронетанковых войск инженер Колесса. Он нам знаком, лежал в нашем госпитале еще в Дарьино. Колесса мне не нравился, почему то он таскал с собой папку своих биографических данных, справка о месте работы, различные справки о благонадежности инженера Колессы были даже за 1919 год. Недаром человек носит такую уйму документов, думал, я, по-видимому, совесть не чиста. Впоследствии инженер Колесса добровольно сдался в плен к немцам. Увидев меня, Колесса так и расплылся в утонченно-подхамлимской улыбке.

- Тридцать пять новеньких танков привел в вашу армию, товарищ Комиссар, – встретил меня Колесса.

- А горючее есть? – спросил я.

- Горючего то мало, товарищ Комиссар.

- Что же тогда делать с танками? Зачем они нам без горючего?

- А мы, товарищ Комиссар, в землю зарыли их, в дзоты их превратили.

- А в каком месте вы их закопали?

- У «Разбойной», товарищ Комиссар.

- Там они будут стоять, а немцы на «Разбойного» не пойдут, - возражал я.

Так и получилось. Немцы обошли закопанные танки.

6. Наша трагедия.

Приближался июль. Стояла прекрасная летняя погода. После обильных проливных дождей трава по берегам реки Опши достигала почти по грудь человеку. Скудные посевы Дунаевского колхоза сулили хороший урожай. Солнце грело досыта наполненную дождями землю, и над полями и лугами стояла прозрачная пелена воспарения. Птицы весело щебетали в кустах речки, и жаворонок пел свою постоянную песню. На лугах мирно паслись коровы колхозников, ничто не напоминало о близости фронта, а он был 10-12 километров от этих «мирных мест». Редко-редко иногда прогремит орудийный выстрел, иногда раскатами громовой тучи прогремит наша знаменитая «Катюша», прострочит пулеметная очередь и снова тихо на фронте.

Утро 2 июня 1942 года было необычным. С восходом солнца в воздухе появились немецкие самолеты одиночки. Они сразу же «повисли» в воздухе, контролируя определенные участки. Один из них взял под наблюдение Дунаево, но не бомбили, это были самолеты разведчики.

В 10 часов утра артиллерийская перестрелка началась по всему фронту, фронт глухо стонал и урчал каким-то особенным урчанием, то ослабевая, то снова усиливая. Это работало стрелковое оружие. Вскоре из санитарного отдела прибыл нарочный с приказанием погрузить все имущество госпиталя, и двинутся к санитарному отделу вперед к горловине нашего злополучного фронта. Меня это крайне удивило и, оставив начальника госпиталя и начальника материальной части Епифанова грузить имущество на машины, я один поехал в санитарный отдел узнать, чем вызвана такая несуразная переброска имущества госпиталя ближе к линии фронта.

Санитарный отдел помещался за деревней Шиздерево, километров двадцать пять от Дунаева. Приехав в санитарный отдел, я нашел комиссара отдела, товарища Ермакова, и спросил его, зачем им потребовалось перевозить наш госпиталь ближе к линии фронта. Ермаков был сильно расстроен и опечален.

- Знаешь, товарищ Пичугин, - заговорил Ермаков,

- Немцы наступают и уже заняли все наши главные позиции. Еще вчера командующий армией предложил нам перевести госпиталь в центр нашей главной обороны у «Разбойной» и там отсидеться, пока подоспеет помощь. А сегодня я получил иное распоряжение. Чтобы госпиталь двинуть назад в тыл к Нелидово. То есть выйти из этого «мешка» пока не поздно.

-А немцы не перехватили нам дорогу между Белым и Оленино? - спросил я.

-Кажется, еще нет, но будьте осторожны, надо спасти раненых.

Я потряс руку Ермакову и быстро вышел из избы.

Ермаков догнал меня в сенях, схватил обе мои руки, затем крепко обнял и поцеловал. Я удивленно смотрел на него, удивляясь такому порыву, а он глядел на меня и слезы текли у него по щекам.

Я понял все… Горло нашего «мешка» - Оленино - Белый закупорено. Мы в огромном завязанном «мешке», потому немцы и не торопятся, они знают, что наша голодная армия не сможет прожить и десять дней. Почему Ермаков посылает нас в Нелидово, если путь перехвачен немцами? Потому что он еще не верил этому и дал нам право попытать счастье, авось проскочим как либо.

Я сел в кабину машины, и мы поехали обратно навстречу своему госпиталю, который теперь уже ехал нам на встречу. Отъехав три километра, я увидел, насколько хватал глаз идущие от фронта в сторону Дунаево наши отступающие войска, шла пехота, артиллерия, конная. Вереницей шли обозы, а кругом было почти что тихо. Редкая артиллерийская стрельба, жужжат самолеты, редкие пулеметные очереди и все.

А наша армия располагалась как гнилая рогожа, без системы, без руководства, а немцы, покуривая трубочки и сигареты, погоняли нас как пастух стадо. Войско шли к горловине, не понимая, что немцы в первую очередь завязали нам злополучный «мешок».

Госпиталь я встретил на половине пути и передал приказ Пономареву, начальнику госпиталя, двигаться обратно в Дунаево. Пономарев горячился, кричал, что никуда не поедет изДунаево, что и опасности никакой нет, просто паника. Конечно, госпиталь повернули обратно.

Приехав в Дунаево, я созвал совещание всего нашего командного состава, совещание проводили на улице под деревьями. Самолет противника летал беспрерывно взад и вперед над деревней. На совещании я обратился с просьбой ко всем, постараться как можно быстрее погрузить больных, имущество госпиталя и немедленно, не теряя и минуты, двинуться к Нелидово, до которого восемьдесят километров. Я прямо сказал, что они едут в опасный путь, возможно немцы уже перехватили нам там дорогу, но выхода нет, надо рисковать.

Больных мы погрузили не только на машины, но и на крестьянские подвозы, которые с большим трудом, но все же удалось мобилизовать под угрозой расстрела. Имущество госпиталя оставалось в Дунаево.

Мы вместе с начальником госпиталя решили сначала отправить больных, а потом вернуться за оставшимся имуществом.

Я решил остаться в Дунаево, охранять имущество. Отступающие в беспорядке отдельные части могли разграбить наш склад.

Колонны машин и обозы с больными ушли. Я остался с зав.складом и несколькими бойцами из выздоравливающей команды госпиталя. Если колонна дойдет до Нелидово завтра ночью, машины должны вернуться за оставшимся имуществом. На следующий день из Нелидово стало видно движение немецких войск в районе Шиздерево.

Выздоравливающая команда имела винтовки, патроны и много было разных гранат. Мы вырыли окопы за околицей деревни и поставили в них караульное отделение. Прошла тревожная ночь, я ни с кем не имел никакой связи, ничего не знал, что делается на фронте. Машины не вернулись, а через Дунаево шли отдельно отряды, группы, одиночки. Несколько раз пытались ограбить наш склад, в котором было порядочно продовольствия и даже водка. На дверях мы повесили плакат «заминировано». Только это и сдерживало голодных солдат.

А часовой, что он мог сделать?

Настал третий день, как ушли наши машины и не вернулись. В шесть часов вечера около нас разорвалось несколько легких мин, значит немцы где-то близко. Я пошел к складу, принес охапку соломы и подложил под угол склада. Если покажутся немцы, склад подожжем, думал я. В деревне не осталось ни одной живой души, все ушли в леса. Вдруг я увидел, по дороге шагает один из санитаров, отправившийся вместе с колонной машины. Как он мог появиться здесь, думал я.

Санитар этот был принят в госпиталь недавно из выздоравливающих, и я не помнил его фамилии.

- Эй, дружок, куда пошел? – крикнул ему вдогонку.

Парень обернулся:

- А, это вы, товарищ Комиссар.

И быстро подошел ко мне.

- Как ты оказался здесь, ведь ты уехал с колонной.

- Да, товарищ Комиссар, я был с колонной.

- Где же теперь госпиталь? Почему ты здесь?

- Госпиталь, товарищ Комиссар, километров двенадцать отсюда, в лесочке, по дороге на Нелидово. Мы уже отъехали километров сорок, а потом вернулись. Нам солдаты сказали, что немцы перехватили дорогу. Поехал с тяжелобольными, тифозными шофер Шелгочев, так и не вернулся, что с ним, не знаю.

- Но, а ты куда пошел?

- Я, товарищ, Комиссар, пошел искать свою прежнюю часть, у меня там товарищ.

- Не ходи, парень, немцы совсем близко отсюда, попадешь к ним в плен. Лучше пойдем со мной обратно. Приведи меня, где расположен госпиталь. Паренек стоял и думал, вдруг мимо нас свистнула противно мина, другая, и разорвались метров в ста от нас за хатой, спиной к которой мы стояли.

- Да, товарищ, Комиссар, немцы где-то тут рядом.

- Ну, так пошли обратно.

- Пошли, товарищ, Комиссар.

Я подозвал командира моего охранного взвода и сказал ему, что я ухожу от вас. Через три четыре часа придут машины, вы грузите все имущество и приезжайте вместе с ним и сами.

Взяв винтовку, патроны и мешок пищевой, я вместе с санитаром пошел разыскивать госпиталь. Почему же, думал я, начальник госпиталя не известил меня и два дня стоит в лесу в двенадцати километрах от меня. Знает, что я один, что здесь имущество, да это измена и предательство, а вместе с начальником госпиталя и Епифанов, начальник материальной части, член партии с 1919 года. Что они делают?

Епифанов и начальник госпиталя оба были с города Свердловска и как-то всегда тянулись друг к другу. Епифанов был пьяницей, трус, бабник. Я два раза ставил о нем вопрос на партийном собрании и ему дали строгий выговор. Он меня ненавидел. Начальник госпиталя Пономарев был беспартийный, любил выпить и волочился за девчатами, его я тоже пробирал жестоко и беспощадно. Всем им не хотелось ехать из Дунаево с больными, они боялись риска, надеялись, что немецкое наступление остановят, они не понимали глубины нашей трагедии. При отправке Епифанов напился «в стельку» и я едва не пристрелил его сгоряча, вмешался Пономарев. Пономарева я тоже выругал и предложил, как комиссар, выполнить мое распоряжение «для этого и комиссары, чтобы ломать вам хребет», заявил я на протест Пономарева. Словом, они уехали, озлобившись на меня.

На что же решились теперь? Они ждали спокойно конца развязки, пили госпитальный спирт и наслаждались лесным воздухом. Сообщить мне о том, что они вернулись обратно они боялись, а вдруг комиссар пошлет снова пробивать дорогу, а вдруг комиссар заставит обороняться, если покажутся немцы. Лучше и спокойнее без комиссара.

Это было прямое предательство, и это я им не мог и не могу простить. Вот уже двенадцать лет прошло, но я ни разу не побывал у Пономарева, хотя в Свердловске бывал часто.

Все это я продумал дорогой, когда шел со своим спутником в расположение госпиталя, и страшная ярость кипела в моей груди против предателей, но все же я был один. За месяц до этого наших санитаров взяли в строевые части, взяли и моего старшину Усольцева, на которого я мог положиться, и теперь остались из мужчин одни шофера, а это были ненадежный народ, трусы и шкурники. Я все же решил действовать решительно.

Через два часа я был в расположении госпиталя. Горели костры, кипели чайники, многие были навеселе. В стороне был шалашик, в котором лежали Епифанов, Пономарев, известный мне инженер Колесса и какой-то старший батальонный комиссар из штаба армии. Все были подвыпивши, я сел против на пень и тихо позвал к себе начальника госпиталя.

- Николай Александрович! – обратился я к начальнику госпиталя, - почему вы вернулись с дороги?

- Нам сказали, что дорогу заняли немцы.

- А сами вы видели немцев?

- Нет, не видели.

- Что же вы здесь решились делать?

- Ждать, может обстановка проясниться.

- Почему вы мне не сообщили обо всем этом? Почему? Говорите!

Пономарев бледный с трясущимися руками стоял и молчал. Я вынул пистолет и положил себе на колени.

-Позовите Епифанова!

Пономарев вздрогнул.

-Что вы хотите с ним сделать, Михаил Павлович?

Епифанов скрылся, и нигде его не могли найти.

Подозвав шоферов, я им приказал немедленно разгрузить машины и гнать в Дунаево за оставшимся там имуществом. «Кто не выполнит приказание, тот будет немедленно расстрелян».

Еще не рассвело, а машины уже вернулись из Дунаево, забрав все имущество госпиталя. Все, кто мог работать по моему приказанию вооружились лопатами, топорами и рыли огромную яму, я стоял и торопил работающих: «Живей, ребята! Живей!». Когда огромный котлован был готов, в него развернули огромную, хорошо просмоленную трофейную палатку, в которую я приказал сложить все имущество госпиталя. Все ушло в эту палатку, закопали землей и замаскировали хворостом. Затем я приказал вынуть из машин главные части с моторов и также спрятать в лесу.

Едва мы успели проделать все это, как мимо нас с грохотом промчалась наша конная батарея и развернула пушки недалеко от нас на поляне. Через полчаса батарея открыла огонь прямо через наши головы и, выпустив снарядов по десять на орудие, батарея снялась с позиции и куда-то скрылась.

В скором времени со стороны Дунаево и с правой стороны загремела немецкая артиллерия, стрельба шла по нашему лесу, зловещими раскатами катился по лесу гул от лопающих снарядов, как скошенные падали деревья то там, то здесь. Вдруг артиллерия прекратила огонь, и в лес вступила немецкая пехота. Немцы шли на нас, беспрерывно стреляя из автоматов и винтовок, пули защелкали по деревьям, клочки моха и земли то там, то здесь взлетали в воздух.

Длинной цепочкой мы уходили дальше от наступающего противника.

Наша трагедия началась.

В первое время я еще не знал, что нам делать в такой обстановке. Самое первое, что пришло на ум – это добраться до большого леса, немцы в лес не пойдут, а там мы обстоятельно решим, что делать. Какой «силой» мы располагали: я, начальник госпиталя, начальник финчасти Белов, Епифанов, писарь и тринадцать человек шоферов, остальные женщины – врачи, сестры, санитарки и кроме этого с нами пошли человек восемьдесят выздоравливающих, большинство очень слабые после тифа или дизентерии. До леса было километров 8 и глубокой ночью вошли в лес. Прошли лесом вглубь километра 2-3 и остановились.

Наступил первый день наших скитаний. Лес еще ранее нас оказался «густонаселенным» окруженцами, подобно нам. В глубоком овраге недалеко от нас горели костры, и дым бледным покрывалом раскинулся над оврагом. Слышался дикий визг, азиатская речь. Это солдаты из республик Средней Азии: казахи, киргизы и др. Пировали, объедались кониной, пойманных в лесу разбежавшихся обозных лошадей.

К нашему отряду примкнули около 12 человек, солдаты конной разведки, потерявшие свою часть. Все это были кадровые солдаты, молодые, здоровые ребята, хорошо вооруженные, каждый имел лошадь до отказа навьюченную различными продуктами. Командир конной разведки, старший лейтенант, здоровый краснощекий парень из Свердловска, хорошо разбирался с картой и компасом. Все они решили не расставаться с нами, вместе выходить из окружения. Я прекрасно видел, что и лейтенанта и его подчиненных «заворожили» наши молоденькие санитарки, сестра и врачи. Многие из них были действительно красивые девчата. В первую же ночь я убедился, что все мои беседы и лекции «о моральном поведении» мало пригодились.

Но сейчас было не до этого. Вопрос стоял: что делать? Днем мы провели совещание командного состава. Старший лейтенант, начальник госпиталя, несколько лейтенантов из выздоровевших, предлагали лесами добраться до замкнутой линии фронта и перейти фронт. До Нелидова от нашего месторасположения было около 90 км, расстояние не так уж большое.

Я предложил совершенно иное, а именно найти местных партизан и остаться с ними. В душе я имел намерение найти местных партизан, организовать свой партизанский отряд и действовать в тылу врага до той поры, когда Красная Армия пойдет снова в наступление, и мы встретим ее.

Против моего предложения не возразил ни начальник госпиталя, ни остальные. Председатель райисполкома, где мы находились, и секретарь райкома были нам знакомы, они уже один раз партизанили, когда эта местность была занята немцами. Они не раз говорили, что если немцы еще раз займут район, то они снова останутся партизанить.

Следующий день я и начальник госпиталя целый день ходили по лесу, искали партизан, но никого не нашли. Между тем лес все более пополнялся стекающимися со всех сторон несчастными окруженцами. Шел слух, что какой-то генерал организует в лесу воинские части для прорыва. Мол, люди ходили, искали этого генерала, но так и не нашли.

В лесу я встретил в полном составе батарею во главе с командиром-генералом. Пушки они бросили и шли пешими. Я подошел к командиру батареи, показал свои документы и даже партбилет, просил его принять нас в свою команду.

«Ведь вам врачи, сестры, санитарки пригодятся, когда будете выходить из окружения и столкнетесь с противником», говорил я, убеждая его взять нас, но мне жестко и холодно отказали.

Никогда, думал я, старый офицер царской армии, будучи в таком положении, не опустился бы до такой низости, чтобы отказаться от патриотов, желающих вместе с ним разделить грозную участь. Кто и как воспитал вас – кадровых офицеров, думал я.

По-видимому, этот майор вел батарею сдаваться в плен к врагу и я ему мешал в этом, к сожалению, так оно и было.

Вернувшись в расположение своего госпиталя, я узнал новую неприятную новость: Епифанов и Белов скрылись и увели с собой всех шоферов. Шоферы, оказалось, познакомились с одним солдатом этого района, который сбежал «надежно укрыться в этих лесах» возле его деревни. Комиссар наш, рассуждали шоферы, решил, во что бы то ни стало перейти фронт, а это без жертв не обойдется, а им не хотелось больше подвергаться какой-либо опасности, лучше где-либо просидеть это время.

Вот уже две недели как мы в окружении. Наш выход из окружения оказался гораздо сложнее, как мы его предполагали. Хотя у нас была хорошая разведка, в лице примкнувшей к нам группы вместе с лейтенантом, но работала она из рук вон плохо. Не могли люди понять новую для них обстановку. Один раз, когда мы подошли к важному рубежу нашего перехода, я предложил командиру разведки произвести разведку днем, узнать, можно ли перейти лежащий поперек нашего пути широкий тракт. Разведка ходила в указанном направлении и, вернувшись, доложила, что немцев нет. Темной ночью мы подошли к широкому тракту и были встречены шквалом пулеметного, ружейного и минометного огня. В полном беспорядке все кинулись назад, утром мы не досчитались почти половины людей, конечно, они не могли быть все убиты, просто ночью растерялись по лесу. Пришлось нам дать обход этого места и очень далекий, там, где мы предполагали, противник меньше стережет пути к фронту, но и тут нам не повезло. Чем больше мы путались, тем больше противник имел возможность закупорить дыры к фронту.

двойной клик - редактировать изображение

Однажды ночью мы набрели на минное поле, раньше в этом месте был фронт, и немцы заминировали многие места. Я шел впереди с винтовкой в руках среди порубленного леса. Сзади меня шли начальник госпиталя Пономарев, врачи женщины Хлыбова и Гросман. Тропинка огибала большой куст, а другая шла прямо, сокращая расстояние, я почему-то пошел в обход куста, а Пономарев и врачи прямой тропой. Раздался не осень сильный взрыв, похожий на выстрел из винтовки. Я быстро встал на колено и направил дуло винтовки в сторону раздавшегося взрыва, но все было тихо, только за кустом раздались стоны и чье-то предсмертное хрипение. Бросился на место взрыва. Врачи Пономарев и Гросман стонали раненые. Начальник госпиталя взрывом мины сильно ушибло скулы, и он еле мог говорить. Врача Гросман сильно ранило в руку, и она сильно стонала, Хлыбовой разбило голову, и она умерла через две-три минуты. Раненого начальника госпиталя посадили на лошадь, подозвав меня, он еле промолвил:

-Дай руку, Комиссар.

Я подал руку. Пономарев прошептал:

-Я, кажется, честно выполнил свой долг, а теперь можно и умереть.

-Бросьте, резко возразил я, вас чуть царапнуло, а вы умирать собрались, а еще врач. Пока мы не выйдем из окружения, никакого долга мы не выполнили.

Рана Пономарева действительно была пустяковая. Утром ему уже можно было есть. Бедную Хлыбову, так и оставили, не похоронив. Время не было. Надо было спешить перейти широкий тракт до рассвета, тот самый тракт, который мы пробовали перейти более недели назад, но были обстрелы и пошли искать менее опасное место.

На следующий день мы вышли на опушку леса. Перед нами было довольно большое круглое поле, окруженное лесом. В середине поля виднелись постройки какого-то поля или подсобного хозяйства. Чтобы не быть замеченными, мы углубились в лес, пошли дальше возле опушки леса.

Вдруг раздался голос, довольно громкий, от самой опушки леса: «Эй, иди сюда, эй, иди сюда!». И так повторялось много раз. В интонации голоса было что-то не наше, не славянское, не русское. ( на фото немцы подо Ржевом)

двойной клик - редактировать изображение

«Это немцы», шепнул мне лейтенант, начальник разведки. Я подозвал к себе одного разведчика, старшину, по национальности узбека. «Слушай, старшина, подойди тихонько к опушке и узнай, кто кричит, если немцы, дай по ним из автомата и беги сюда». Старшина ушел. Начальник госпиталя Пономарев, раненый вчера ехал на лошади сзади нас метров двести с тремя бойцами разведки, хорошо вооруженными. Не прошло и двадцати минут, как старшина узбек, бледный, трясущийся бежит к нам.

-Беда, товарищ Комиссар, немцы захватили в плен начальника госпиталя и его конвой.

-А ты что делал в это время, почему не стрелял, - кричал я.

-Струсил, товарищ Комиссар, я. Немцев было много.

-Эх, вы вояки, а еще автомат прицепил. Кто вас воспитывал, таких трусов, - горячился я. – Но, начальника госпиталя ты видел, как брали в плен, почему он не стрелял, ведь с ним был его пистолет.

-Он им не сопротивлялся и отдал им пистолет.

Я сильно выругался и приказал идти дальше вперед.

Длинной цепочкой мы двигались лесом и вскоре вышли на обширное болото, по карте оно именовалось «Плутово» болото. Вскоре позади нас довольно близко загремели автоматы и винтовки. По-видимому, Пономарев рассказал о нас немцам, и они решили нас преследовать. Но немцы тоже, по-видимому, не располагали большими силами и скоро прекратили преследование.

«Плутово» болото было основательно осушено. Оно было прорезано широкими глубокими канавами. В ширину это болото километра четыре, в длину километров шесть. Покрыто чахлым сосняком, местами небольшие возвышенности, порытые густым высоким сосняком. Здесь мы решили сделать привал. Развели огонь, вскипятили воды, сварили, у кого, что было, поели и решили поспать. Проснулся я скоро, к нам шла довольно большая группа окружения, человек около ста. Это была сборная группа, командира не было. Люди разных частей брели, куда глаза глядят. Сошлись они по дорогам, скитались. Видя, что мы представляем какую-то единицу.

(Продолжение следует.)

ПРИЛОЖЕНИЕ:

«Я убит подо Ржевом»... стихи русского поэта Александра Твардовского, написанные в 1945 году.

Я убит подо Ржевом,

В безымянном болоте,

В пятой роте,

На левом,

При жестоком налете.

Я не слышал разрыва

И не видел той вспышки, -

Точно в пропасть с обрыва -

И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире

До конца его дней -

Ни петлички,

Ни лычки

С гимнастерки моей.

Я - где корни слепые

Ищут корма во тьме;

Я - где с облаком пыли

Ходит рожь на холме.

Я - где крик петушиный

На заре по росе;

Я - где ваши машины

Воздух рвут на шоссе.

Где - травинку к травинке -

Речка травы прядет,

Там, куда на поминки

Даже мать не придет.

Летом горького года

Я убит. Для меня -

Ни известий, ни сводок

После этого дня.

Подсчитайте, живые,

Сколько сроку назад

Был на фронте впервые

Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,

Как на теле рубец.

Я убит и не знаю -

Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли наши

Там, на Среднем Дону?

Этот месяц был страшен.

Было все на кону.

Неужели до осени

Был за ним уже Дон

И хотя бы колесами

К Волге вырвался он?

Нет, неправда! Задачи

Той не выиграл враг.

Нет же, нет! А иначе,

Даже мертвому, - как?

И у мертвых, безгласных,

Есть отрада одна:

Мы за родину пали,

Но она -

Спасена.

Наши очи померкли,

Пламень сердца погас.

На земле на проверке

Выкликают не нас.

Мы - что кочка, что камень,

Даже глуше, темней.

Наша вечная память -

Кто завидует ей?

Нашим прахом по праву

Овладел чернозем.

Наша вечная слава -

Невеселый резон.

Нам свои боевые

Не носить ордена.

Вам все это, живые.

Нам - отрада одна,

Что недаром боролись

Мы за родину-мать.

Пусть не слышен наш голос,

Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,

Устоять как стена,

Ибо мертвых проклятье -

Эта кара страшна.

Это горькое право

Нам навеки дано,

И за нами оно -

Это горькое право.

Летом, в сорок втором,

Я зарыт без могилы.

Всем, что было потом,

Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно

Всем привычно и ясно.

Но да будет оно

С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы

И не Дон потеряли

И в тылу у Москвы

За нее умирали.

И в заволжской дали

Спешно рыли окопы,

И с боями дошли

До предела Европы.

Нам достаточно знать,

Что была несомненно

Там последняя пядь

На дороге военной, -

Та последняя пядь,

Что уж если оставить,

То шагнувшую вспять

Ногу некуда ставить...

И врага обратили

Вы на запад, назад.

Может быть, побратимы.

И Смоленск уже взят?

И врага вы громите

На ином рубеже,

Может быть, вы к границе

Подступили уже?

Может быть... Да исполнится

Слово клятвы святой:

Ведь Берлин, если помните,

Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие

Крепость вражьей земли,

Если б мертвые, павшие

Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные

Нас, немых и глухих,

Нас, что вечности преданы,

Воскрешали на миг.

О, товарищи верные,

Лишь тогда б на войне

Ваше счастье безмерное

Вы постигли вполне!

В нем, том счастье, бесспорная

Наша кровная часть,

Наша, смертью оборванная,

Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили

Мы в суровой борьбе,

Все отдав, не оставили

Ничего при себе.

Все на вас перечислено

Навсегда, не на срок.

И живым не в упрек

Этот голос наш мыслимый.

Ибо в этой войне

Мы различья не знали:

Те, что живы, что пали, -

Были мы наравне.

И никто перед нами

Из живых не в долгу,

Кто из рук наших знамя

Подхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,

За советскую власть

Так же, может быть, точно

Шагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,

Тот - еще под Москвой...

Где-то, воины, где вы,

Кто остался живой?!

В городах миллионных,

В селах, дома - в семье?

В боевых гарнизонах

На не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,

Вся в цветах иль в снегу...

Я вам жить завещаю -

Что я больше могу?

Завещаю в той жизни

Вам счастливыми быть

И родимой отчизне

С честью дальше служить.

Горевать - горделиво,

Не клонясь головой.

Ликовать - не хвастливо

В час победы самой.

И беречь ее свято,

Братья, - счастье свое, -

В память воина-брата,

Что погиб за нее.

8 марта 2024
Cообщество
«Форум»
Cообщество
«Форум»
Cообщество
«Форум»
1.0x