РАЗГОВОРЫ С ОТЦОМ

Недели. Месяцы. Минуты.
Шуршит песок в Его Часах.
Кладут поклоны алеуты,
живут отшельники в лесах.
А где-то лама Итигелов
нетленной плотью дразнит мир.
Слабеет глаз, дряхлеет тело –
пора заканчивать турнир!
Я рос как все, читал запоем,
бывало дрался до крови.
Любил мечтать и был достоин
своей загадочной семьи.
Отец умён был, но беспечен, -
газеты, книги, волейбол.
Вот умер он – никто не вечен, -
гол как сокОл.
Писал статейки, даже книги,
да только все по мелочам.
Не то, чтоб чьи-нибудь интриги,
не захотел пробиться сам.
Ему хватало гонораров.
Я помню желтые листки!
Их приносил я с почты. Жаром
дышали летние деньки.
По выходным махнув на речку,
лупил он лихо по мячу.
Теперь я в храме ставлю свечку
и превращаюсь сам в свечу.
Фитиль извилин тлеет часто:
-Ну, как ты, батя, там, ответь?..
- У вас нет войн и этой касты,
что гонит подданных на смерть?
Ты был советским офицером,
Я помню золото погон.
Не веря брежневским химерам, -
не перешел за Рубикон.
Развал Союза, крах науки,
ты институт спасал, как мог.
Но были выпущены духи
наживы и отпущен срок.
И ты и все однополчане,
в боях за крепость «Пищепром»,
легли на выжженной поляне
цветным костром.
Хазарский гений некто Йоффе
прибрал к рукам весь ваш актив.
Ведь был в таких делах он профи, -
и личность съела коллектив.
Потом ты в «Слове ветерана»
работал с письмами дедов.
И сам был дед, но как ни странно –
почти здоров.
Сначала зренье подкачало,
затем рак кожи. Молодцом
держался ты и смерть молчала, -
курить ходила на крыльцо.
Я редко посещал пенаты
родные – тьма тому причин.
Тут взяли власть дегенераты.
Война и горе, хоть кричи.
Ты молча слушал телевизор.
Вздыхал: Свои же бьют своих!
Народ тащился от безвиза,
сепаратистов бил под дых.
Скажи-ка, вуйко, нафига ли
ты кишки выпустил стране?
Чтоб возродились «нахтигали»?
Чтоб напаскудить той Весне?
Отец ушел, как жил – солдатом,
сражаясь с хворью до конца.
Бубнил священник о Распятом
у погребального венца.
Хоть на челе застыла мука,
твой лик был светел и покой
уж поглотил тебя без звука
рекой.


Минуты. Месяцы, Недели.
Журчит вода в Его Реке.
И мы с тобою поседели,
идем к развязке налегке.
Я пью и мучаюсь от боли
бесцельно прожитых годов.
Бегу во сне и вижу поле,
забор с навершьем из голов.
А за забором Змей Горыныч,
что портит девок и юнцов.
Он заменил Мечту на Рынок
и перебил всех храбрецов.
Ему не важен герб и знамя,
ему важнее Чистоган.
Его мы вырастили сами,
припав к ногам.
Я достаю свой лук из дуба,
кладу каленую стрелу,
и выбиваю Змею зубы.
Гоню злодея на скалу.
Калинов мост висит в тумане.
Река Смородина горит.
Темно и душно, словно в бане.
В боку болит.
Слюною смачиваю горло
И целюсь зверю в правый глаз.
Ура! Мне наконец поперло, -
убью на раз!
Но пистолет мой дал осечку
И развалился на куски.
Дракон опять ушел за речку
в свои пески.
Проснулся – за окном светало.
Часы привычно били пять.
Я знаю, где у смерти жало –
меня не взять.