ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

рассказ

Посвящается Учителю советской школы, нашим родителям, вынесшим на плечах все тяготы Великой Отечественной войны в борьбе с фашизмом в 1941-45 гг.

Река Аган лесистая, километров тридцать до истоков на перевале. Морское побережье за горным хребтом, часто наволакиваются с Охотского моря густые туманы. Разведочная партия Хасынской геофизической экспедиции, в котором я работаю рабочим студент-дипломник Томского геологоразведочного техникума, делает детализацию участка Карамкенского золото-рудного месторождения. Палаточный лагерь геологов поставлен высоко над речной долиной, в огромном амфитеатре древнего вулкана.

Живем мы по соседству с рабочими шурфовщиками. По данным электропрофилирования, которое мы делаем, горняк отряда размечает шурфы на профилях, глубины до коренных скальных пород не требуют взрывчатки. Ближе к центру древнего вулкана, там глубины в вечной мерзлоте. Взрывные работы горняки проведут позже, когда геофизики снимутся на базу партии.

Мужики шурфовщики работают спарками, по двое. Взрывник Мишка у горных рабочих с одним глазом, зовут они его «Кутузовым». Я часто бываю в палатке Славки и деда Гены. Привезли мужиков на Колыму молодыми парнями, на северах выветрилась их судьба до полтинника. Культурные люди, слова матерного от них не услышишь. Играем в карты, расписывает «тыщу». Палатка у шурфовщиков поставлена на каркас из сосновых жердей, брезент натянут до звона, капли дождя не прошивают. По низу каркаса брезент палатки пришит рейками. Печь жестяная у шурфовщиков очень большая. Славка сам жестянщик, готовясь к полю, в мастерских экспедиции в Хасыне сам и печь склепал. Шурфовшики пьют чефир, вприкуску со сгущенным молоком. Дед Гена смеется:

-Старые, что малые. На сладкое тянет.

Смеюсь:

-Наше, филимоновское. Сам я из Канска.

-Вон ты откуда,- скрипит голосом дед Гена.

- Молодой ты ешшо. Пластилин, в какие руки попадешь? И лепи из тебя кого хочешь.

На весновке произошла драка с Курилкой. Парень по фамилии Курильный устроился в экспедицию поваром после армии. Дураковатый, шубутной, будто травку курит. Так и стал для работяг Курилкой. Решил Курилка помыкать мной, завел армейскую «дедовщину», первое время просил меня по-человечески, мол, помоги дров для кухни наготовить. Оба мы равные, рабочие по разряду и зарплате. Потом он начал голос повышать при мужиках. Фигурой и телом Курилка напоминал «качка», колол дрова с открытым торсом, играя мускулами. В отряде студенток трое, плюс женщины геологиня Машенька Кулагина и геофизик Таня Ержинская. Женщины молодые, недавно из вузов распределились. Надоело мне терпеть Курилку. По силе мне его не одолеть, да и на пять лет он матерей. Развязка пришла быстрее, чем думалось, без свидетелей, в бараке начальника отряда Вадима Берчинского. На весновке мы строили с геофизиком Вадимом Берчинским этот барак, остался жить на законных правах. Геологи и рабочие, каждый сам себе палатки ставили. Курилка приперся и начал грубо гнать меня на кухню носить воду из реки. На горячей печи стояла сковорода с ручкой. Ухватистая для боя. Мои нары рядом с печкой.

-Может, тебе еще и носки постирать?- с угрозой поднялся от нар я.
Курилка не успел ответить. Я схватил горячую сковороду и удачно трахнул его этой сковородой в лоб. Курилка осел на корточки у дверей.

-Сейчас я тебя убивать буду, - опираясь спиной о косяк, начал подниматься он.

Я подпрыгнул и ударил его каблуком сапога в грудь. Дверь за его спиной распахнулась и он вывалился из барака.

- Еще раз сюда появишься, убью. – Меня трясло. Курилка, лежа на спине, стал отползать. В тайге у меня всегда на поясе нож в ножнах. Когда я нож выхватил, не помню. Курилка отползал и дрожал голосом.

- Брось, дурак. Брось, ведь посадят.

Промелькнул вопрос: «отчего – посадят?» Глянул на сжатый в кулаке нож. Мысленно выругался: никогда в жизни за нож не хватался. Любил гулять весной по ночному Томску. Одевался в штормовку, кеды обувал, кожаные перчатки на руки. И уходил в центр, к Хлебозаводу. В ночную смену работали часто и студентки, окна в хлебопекарне распахнутые на верхних этажах, студентки слышат зов, выглянут, попросишь хлеба – не отказывают. Накидают горячих батонов и белых буханок хлеба, упакую хлебное добро в рюкзак и бегу в общагу на Новосибирскую улицу. Народ в общаге, как птенцы в гнезде без мамки, желторотые все, голодные постоянно. Ночью не спят. Иду по комнатам своих товарищей, раздаю хлеб, намнутся мальчишки хлеба с водой и счастливые.

Я отправил нож в ножны. Повернулся и ушел в барак.

Дед Гена и Славка эту весеннюю стычку с Курилкой знали. В тайге, как и в мешке, шила не утаишь. Барак построен на лесной террасе, палатки в сухом русле Агана, народ там был. Видели. Слышали.

-Это как из дерева: доску для иконы, или топорище можно вытесать. Так и из пластилина: лепи из тебя кого хочешь, студент, - скрипел голосом татарин дед Гена.

Рабочие мужики на шурфах - народ начитанный, палец в рот им не клади. Старые колымские зэки. В изголовьях нар у деда Гены на полочке книжная полевая библиотека. Сборник рассказов Ивана Бунина. «Хождение по мукам» - Алексея Толстого. У Славки кипа журналов «Роман-газета», «Наш современник». Я пользуюсь этой полевой библиотекой. Правда, читать некогда: в ясную погоду работаем до упаду. После смены все спать, а я беру у горняка Володи Кулагина карабин и убегаю в горы искать на тропах горных коз.

Славка ржет. Это он о дереве и пластилине.

-Ромка у нас коммунист, - подначивает Славка.

-Почему, коммунист?

-Смотрю ты и рубаху последнюю ближнему отдашь, если попросит...
Славка кладет карты на стол, прихлебывает из алюминиевой кружки чефир. Банка сгущенки проткнута ножом, Славка, как дитя малое у титьки, сосет сгущенку из банки. Теперь мы ржем с дедом Геной.

Дед Гена татарин из Казани, коричневый от колымских ветров и солнца лицом, сухо бреется каждое утро. Славка с огромной черной бородищей отшельника ходит.
Печка в палатке рабочих из жести большая, рядом у входа поставлена, на полу кастрюли и чашки, на горячей плите чайник с кипятком. Дед Гена чефир отдельно в кружке заваривает. Играем в карты, разговариваем. За горным цирком - на "выброске" в соседней долине работает геофизик Таня Ержинская, с ней два парня, студенты из Казанского университета. Туманы вторую неделю. Не работаем, сидим в палатках, потеряться в тумане в горах очень просто.
Рация в палатке начальника отряда Вадима Берчинского. Утром собираемся у начальника, рация тихо потрескивает из-за грозы где-то. В палатке Вадима Берчинского тепло, топится печурка. Сыро и холодно по ночам в брезентовых палатках без печей на Крайнем Севере и летом.

От густого тумана на улице мрак, в палатке из плотного брезента темно, на столе коптит за стеклом керосиновая лампа. Ребятки за горным хребтом доели и галеты. Вадим Берчинский переживает, вертолет в такой туман не прилетит на помощь. Надо пешком нести нашим товарищам продукты за горный хребет. Я единственный в отряде охотник за горными козами, знаю расщелину между скал в горном цирке, тропа натоптана мною до подъема к расщелине, и тропа известная только мне. Мне и нести продукты Тане Ержинской.

Мне нет еще и восемнадцати лет. Вадим искрится взглядом в мою сторону, в этот миг он меня любит по-братски от нахлынувших чувств, какие нередко вспыхивают в нас, когда наваливается беда, но брошен спасительный круг. Нагрузили рюкзак консервами и галетами.
Пошел я по тропе, словно призрак в тумане, ощупывая подошвами резиновых сапог тропу и свои давние следы. Подошел к крутизне. Бывая на охоте за козами, в этом месте глинистого склона, вперемешку с щебенкой, я в свое время намял ступени, солнцем их высушило до кирпичной твердости, сейчас глина ступеней отсырела и скользила. И сам удивился: для чего, в свое время, я закрепил узлом альпийский репшнур на верху в скалах? Будто знал, придет час репшнур поможет мне карабкаться наверх, держась от натуги за эту крепкую капроновую веревку. Выкарабкался по крутому глинистому склону до узкой расщелины среди скал. За скалами открылось пространство долины большой реки, пространство это дышало, волновало мощью и далями, не видными за туманом. От расщелины начинается спуск в распадок, который уходит вниз - в долину широкой и лесистой реки. Не заблудишься в тумане. Только в этом распадке лежал огромный ледник, не тающий и летом. В июне ледник под горячим колымским солнцем рыхлый, промыт ручьями до глубоких расщелин, туман держится плотный, дальше протянутой руки ничего не разобрать.
До расщелин в леднике спускаюсь боком, ступенчато переступая вслепую. А дальше пришлось лечь на бок и ползти. Тяжелый рюкзак с консервами и сухими галетами вымок, тащил рюкзак за собой волоком. В тумане мутно различимые каменистые склоны пропали. Чем ниже я полз по леднику, тем шире становилось белое поле, и берега ледника уже не читались в тумане.
Яснее стал слышен гул от воды, шумящей водопадом под ледником. Начались расщелины, страшные своей неизученной бездонностью, темно синие внизу. Слышно, как ледяная вода под ледником ворочает галечное дно, с шумом работающей мельницы, перемалывающей щебенку.
Спрыгнул в расщелину, когда стало видно поток, а ширина щелей позволила идти по дну. Вода, упругая течением с гор, силой тащит по руслу. Из рюкзака вода льется ручьями в дырки, которые протерлись в брезенте от шершавого льда. Пока полз, изорвались в коленях штаны робы полевой, протер и колени до мяса. С пылу-жару боли от ран не чувствовал в ледяной воде, когда шел в ледяном потоке в расщелинах, а когда пришел в отряд к Тане Ержинской, понял, что возвращаться придется таким же образом, как и пришел, иного пути нет. Студенты выделили мне целые штаны, бинтами перебинтовали кровоточащие ссадины. С Вадимом Берчинским уговор,могу остаться в отряде Тани Ержинской, и ждать ясной погоды и вертолет.

Таня Ержинская поставила для себя двухместную палатку в сторонке от глаз. Казанские студенты жили в четырехместной палатке на тернистом берегу реки,в палатке соорудили каждый для себя нары из досок и обеденный стол. Изголодались студенты. Рядом рыбная река. Отец приучил меня рыбачить с детства. Пачка крючков рыболовных, катушка лески всегда со мной в тайге. Идешь вдоль гремящего потока, на крючке красная тряпочка. Июнь. Хариус поднимается, в каждой яме стоит. Пустишь «мушку» по воде вдоль бережка речки, вынесет мушку к яме, хариус обязательно зацепится. Костер, бумага «крафт», хариуса присыплешь солью, в мокрую бумагу завернешь, сунешь под угли костра. Ждешь не долго. Такую вкуснятину в ресторанах не подают.
Таня Ержинская принесла к студентам бутылку водки, ради гостя, пир устроили из «Сайры» с галетами. Выпили всю водку. Белая ночь в долине ясная, тумана нет. Собрался возвращаться в свой отряд.

-Шальной?! – сладкое и манящее у Тани это слово «шальной» вырвалось. Я провожал Таню до ее палатки. Таня попросила минуту постоять. Скрылась за входным пологом, разделась и укрылась до подбородка в спальном мешке. Нары в двухместной палатке не поставишь, брезентовый пол вшит в палатке. Резиновые надувные матрацы выдают ИТР на складе экспедиции. Снабжение продуктами на Колыме отличное. Нет только «Птичьего молока». У завхоза на складе даже копченая сухая колбаса в мешках хранится. «Для начальства».

- Присядь, - предложила Таня Ержинская.

Я опьянел от выпитой водки. Фантазии мои разыгрались. Я ярко увидел в памяти Нину. Увидел ее с охапкой цветов огоньков, которые зовут и «жарками». Меня затрясло. Затрясло в объятиях Тани Ержинской. Таня Ержинская целовала торопливо мои губы, лицо, шептала:
« Шальной. Шальной мой, не целованный. Иди ко мне»...

Я разжал замок ее пальцев у себя за спиной. Выпрямил спину.

- Нет, - тихо, но твердо отказался.

Таня удивилась.

-Почему? Женщину не знаешь?

-Не поэтому. У меня есть любимая девушка. Не могу ее предать.

-Ну и дурак, - засмеялась звонко и простодушно Таня Ержинская.

-Я пойду,-придержал руки Тани в своих горячих ладонях. Я принял решение уходить в свой отряд.

-Иди, - согласилась Таня Ержинская.

До устья распадка, в котором ледник, полчаса ходу. Пока шел, как перед смертью, я переворошил всю свою короткую в семнадцать с половиной лет жизнь. Мысли о Нине стали частью моей жизни. Если что-то я собирался делать, доходило до смешного, но думалось, а как на это посмотрит Нина? Я внутри стеснялся плохих, недостойных мужчин, поступков. Я и в геофизики пошел, чтобы потом жить достойно рядом с Ниной. «Не век же мне ящички колотить», - часто вспоминался мамин вздох. Первая любовь сильное чувство. О моих страданиях никто не знал. Жил я нелюдимо, сторонился девиц нашего отряда. До выезда в поле, еще в экспедиции практикантки распределялись шефом между геологами. Ходили девушки маршрутными рабочими, учились профессии. Учились жить людьми. И мелочей в тайге нет.

Томск. Третий курс завершен. Две недели практика на полигоне в «Староречье», в сорока верстах под Томском. Потом все мы, дипломники, разлетаемся на преддипломную практику – по направлению, кто в Казахстан, кто в Норильск, кто в Якутск, кто в Магадан. От Нины нет писем месяц. После школы мне и в техникуме повезло с руководителем группы. Лидия Ивановна Миленко преподаватель немецкого языка - "мама" нашей группы. Муж Лидии Ивановны полковник, служит в Томском Высшем войсковом Военном училище связи. В Томск Миленко приехали, отслужив в ГДР.
По всем предметам у меня все ладилось. Немецкий язык во мне не приживался. Лидия Ивановна не сердилась. Женщина с чувством собственного достоинства, уважительная к мнению других. К нам, студентам, Лидия Ивановна Миленко относилась по-матерински, заботилась о нас в общежитии, следила, чтобы рубили «хвосты», чтобы не остались без стипендии.

-Ну, рассказывай, что там у тебя?- попросила Лидия Ивановна задержаться, после сдачи «хвоста» по ее предмету.

-А что, у меня? – растерялся на её вопрос.

-Милый юноша. Я прожила долгую жизнь. С мужем на фронте полюбили друг друга. И глаза влюбленного человека меня никогда не обманывают. Горишь весь. Как бы ни натворил чего? Рассказывай. Подумаем, как тебе помочь.

- Ехать в Канск надо. Месяц писем нет, - безнадежно махнул я рукой.

Занятия в стенах техникума закончились. Мы сдавали «хвосты». Я получил сегодня тройку по немецкому. До отъезда на учебный полигон есть время. Можно уехать на неделю, опоздать дня на три.

-И сколько тебе дней надо на поездку? - вздохнула Лидия Ивановна. - Деньги хоть на дорогу есть?

В деньги все и упиралось. Я бы давно уехал, плюнув на "хвосты", и на весь учебный процесс. Мои родители опять покинули Канск, и перебрались жить в Невинномысск. На Северном Кавказе доживала свой век родная сестра маминого отца. Тетка Ульяна и выманила родителей в теплые края. И помочь деньгами мамка не сможет. Можно ехать "зайцем", проникая в вагоны при помощи "ключей проводника". Серега Уфимцев дал мне ключи от дверей пассажирских вагонов, мать его работает проводником на ЖД. Серега учится на буровика, он местный, томич, но дружим.
Лидия Ивановна открыла сумочку, с которой не расстается, вынула десять рублей.

-И не спорь. Езжай, улаживай дела. Я тебя жду.

Я и не спорил. Май победный над страной моей любимой. И я – люблю-ю! Люблю! Лю-ю-блю-ю! Хотелось рыдать от благодарности Лидии Ивановне Миленко.

Поездом я приехал в Канск рано утром. Шел сильный дождь. В здании железнодорожного вокзала огромные зеркала. Меня поразил мой вид: мятые черные брюки, черные ботинки с закочуреными - выбеленными носками, ботинки давно не чищены кремом и щеткой. Уже весна, а у меня нет для мая легкой верхней одежды.Выбеленная старая брезентовая "штормовка" для такой поездки не годилась. Пришлось ехать в тужурке, спать в тужурке на голой полке в поезде удобно и тепло. Правда, бежевая тужурка на мне новая, шитая в ателье по заказу мамки, тужурка с шалевым воротником, боковые внутренние карманы на груди, поясок с пряжкой. Модная. Шапка цигейковая пепельной стала от старости, козырек оторван. «Шпана?»» - поразился своему виду. Как в таком «наряде» появляться на глаза Нине? Но родителей в Канске нет, поспать, переодеться негде.
В туалете вокзала я помыл лицо и руки с мылом. Ночная бессонница в общем вагоне почтово-багажного поезда начала было мотать, но холодная вода освежила. И мне стало ясно: пропадаю! Пропадаю я без Нинки. И пропаду! И геология мне без Нинки не нужна. И Томск. Я душой почувствовал, любовь моя первая в ином измерении уже живет. Рай для влюбленных остался только во мне.

Городской автобус с ЖД вокзала идет на "Гидролизный" мимо Училища связи. Остановка рядом с общежитием училища. За два года разлуки не получилось побывать в общежитии у Нины. После первого курса я приезжал к Нине на Филимоново. Зимой письма. Письма. Письма. Переписывались три года. Теперь я дипломник, подготовленный для работы в геологии техник-геофизик. Нина окончила Училище связи. Нине осталось сдать государственные экзамены. Через полгода мне исполнится восемнадцать лет. Нина на год меня старше.

На вахте общежития задержала грозная бендерша.

-Много вас тут шляется. Не пущу, - отрезала. - Нет!

Спросил у девочек, стоявших в холле, не знают ли они Нину. Назвал фамилию.

Прямо, как в сказке, совпало, одна из девочек живет в одной комнате с Ниной. И Нина в комнате. Ушла звать.

От зеркал в холле никуда не деться. Я видел себя в зимней одежде, в помятых брюках, шапку мял в руках. Обросший волосами до плеч хиппи! Шпана! А на улице лужи и весенняя грязь.

Нина пришла в холл, одетая в суконное осеннее пальто красного цвета. Белоснежный оренбургский пуховый платок приспущен на воротник пальто. Волосы прибраны, как я люблю, тугим узелком на затылке. Так прибирается утром мамка, придерживая шпильку для волос во рту. На Нине резиновые сапожки тоже красные. Я потерял дар речи. Лишь глаза сочились, казалось, кровью от боли.

-А мне, говорят, какая-то деревня меня спрашивает? Подумала, с Филимоново, кто?!

Нина не удивилась моему приезду.

-Не хотела тебя обманывать. А правду написать не решилась. Замуж я выхожу. - созналась Нина.
Я сразу и не понял. Не понял, что земля сорвалась с орбиты и я лечу в леденой и безжизненный космос.

Следом спустилась девушка, ходившая за Ниной. Она тоже приоделась для прогулки на улицу.

-Нина, ты идешь? – позвала она Нину.

-Прощай, - равнодушно промолвила Нина.

Нина резко отвернулась, выскользнула за дверь общежития, в широкое окно видно было, как с подружкой они устремились к автобусной остановке. Я вышел следом за Ниной и побрел на остановку. Подходил автобус, едущий до ЖД вокзала.
Нина с подружкой втиснулись на переднюю площадку, я протолкнулся в заднюю дверь. Автобус людьми плотно забит. Я видел Нину на передней площадке. Оренбургский пуховый платок, овал лица врезались мне в память.
На площади Коростелева Нина сошла. Следующая остановка автобуса на ЖД вокзале. Я поехал в свободном от людей автобусе до конечной остановки на ЖД вокзал. Купил в кассе билет до станция «Тайга» на пассажирский проходящий. От потрясения не спал трое суток. Потемнел лицом, глаза потухли. Из чувства долга перед Лидией Ивановной Миленко глупости я не стал творить. Друзья мои в общежитии помнили добро. Помнили ночной горячий хлеб с Хлебозавода, шоколадные конфеты с Кондитерской фабрики, где я ночами работал - колотил ящики для фабричных конфет. «Белочку» коробками выкидывал через забор. До общежития, не поверите, двести метров. За забором ждал по договоренности курьер, забирал коробку с конфетами. Арахис и миндаль сумками приносил в общежитие после ночных смен и раздавал голодным товарищам. Вагоны разгружал на овощебазе с бригадой студентов, воровали со складов в бутылках подсолнечное масло, яблоки, виноград, всё это я приносил в общежитие и кормил товарищей. И делал все это, оглядываясь на Нину. Верил, Нина будет гордиться мной: я - сильный!Я умею ломить трудности. Со мной ей будет надежно жить рядом. Теперь все потеряло смысл. Я решил улететь в Магадан.
Общага собрала мне деньги на авиабилет до Магадана. «Направление» на работу в Северо-Восточное геологическое управление выхлопотала для меня у директора техникума Анатолия Петровича Заявьялова Лидия Ивановна Миленко. С молодым учителем Завьяловым наша группа ездила на уборку картошки. Жили гурьбой в одном доме, спали на матрасах на полу. Весело работалось. Норму по копке картошки в поле из-под трактора я выполнял до обеда. Завьялов отпускал меня в недалекий кедрач. Я лазил по кедрам кошкой, срезал крючковатой проволокой шишки, слезал с кедра, собирал шишки приносил ведро кедровых шишек в дом, где мы гурьбой жили. Завьялов зауважал меня. Вечером сельский клуб, танцы под магнитофон. Счастливые семидесятые минули. За три года Завьялов поднялся из учителя до директора. Мужик умный, знающий свою профессию, инженер - геофизик Завьялов был и умным организатором жизни техникума.
Магадан – закрытый город, без "направления" на работу - не получишь "пропуск" в "спецчасти" в пограничную зону. Без пропуска не продадут в кассе Аэрофлота билет на самолет.
ИЛ-18 на Магадан летит из Новосибирска. Новый Магаданский аэропорт на 56-м километре Колымской трассы меня встретил пургой у трапа самолета. И только много лет спустя, стало ясно, что все сделано было не зря. Прожив на Колыме и Индигирке юность и зрелые годы, когда вырастил и отдал замуж дочерей, понял я, что рай для влюбленных был и остался именно там. В СССР.

Валерий Шелегов (Канск)

26 апреля 2020 г.